АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
- Командировка?
- Уезжаю навсегда. Во Владивосток.
- Перевод по службе?
- Нет. Просто бросаю все и уезжаю.
- Нормально, - оценила Мила.
- Удивительно, - сказал Парфенов. - Недавно подумал о тебе и понял, что
никогда тебя не любил.
- А я знала.
- Нет, действительно, не любил.
- Да знаю я.
- Ты не веришь?
- Вот заладил. Если б любил, не ушла бы.
Парфенов был ошарашен.
- Постой. Это ты меня не любила, поэтому ушла. А я - любил.
- Ни капли. Просто нравилось со мной постелькаться, вот и все.
- Это неправда. Уж кого я в жизни любил, если честно, то тебя.
- Ври больше.
Парфенов усиленно соображал.
- Постой. Но если так... Получается недоразумение. Ты думала, что я
тебя не любил, поэтому ушла. А я думал, что ты разлюбила, поэтому ушла. Но
если выясняется, что я тебя любил - и люблю, и что ты тоже, то тогда...
Зачем тогда мне Владивосток? Я останусь, и мы...
- Красивый город, говорят. Океан, сопки...
- Ты меня слышишь? Давай...
- Что? Поженимся?
- Ну хотя бы. Да. Поженимся.
Парфенов подошел к Миле и присел на край нар, взял ее за руку. Рука
была холодная и вялая.
- Нет, не любишь ты меня. Сам же сказал. Вошел и сразу: я тебя не
любил.
- Я с досады! Мало ли что человек с досады!.. Мне обидно, что ты...
- Все. Слово не воробей, вылетит - не поймаешь.
- Да люблю я тебя, дура, люблю, Мила, Милочка, радость моя, - целовал
Парфенов холодную руку.
Мила хрустнула яблоком и сказала набитым ртом:
- Бубу, гага росые мууки самами кукут!
- Что?
Она прожевала:
- Люблю, когда взрослые мужики соплями текут. Жалкий вид у них. Вы,
мужичье, после сорока все такие жалкие делаетесь. Как ни крути, а молодость
кончилась.
- Постой, - не обращал внимания на обидные слова Парфенов, глупо
улыбаясь. - Ты скажи еще раз: значит, я ошибся? Значит, ты меня любишь, но
тебе показалось, что я тебя не люблю, а... ну... ну, держу как любовницу?
- Именно так, то есть не совсем. Ты меня не любил, я тебя тоже, вот
какой расклад.
- Но только что...
- Только что было без пятнадцати, а сейчас без десяти! Бежит время!
Парфенов вспомнил проститутку Милу и свою обиду. Он почувствовал вдруг
в себе желание сдавить пальцами это хрупкое горло - до смерти. Все они для
одного созданы: морочить нас!
- Убил бы тебя! - сказал он.
- Вот в это верю. А остальное выдумки, Пал Палыч. В вас все - выдумки.
А жаль, человек-то вы, в принципе, хороший. И любить вас можно. Кто-то даже
прямо до смерти полюбит, я вполне могу представить. Ох, не завидую ей!
- Почему?
- Потому что вы хоть замечательный, но тухлый. Впрочем, все тухлые, -
тут же успокоила Мила Парфенова.
Он встал.
- Ладно. Ты изволишь изображать из себя черт знает что... А на самом
деле ты дешевка. Ты спишь с каким-то павианом...
- Шимпанзе!
- За угол, за банку консервов и бутылку вина! И при этом считаешь себя
интеллектуалкой. И при этом смеешь говорить про любовь! Да ты не знаешь, что
это такое, и никогда не узнаешь, потому что у вашего поколения атрофирован
тот орган, которым любят!
- А каким? - поинтересовалась Мила и посмотрела куда-то в направлении
своих ног.
- Мразь. Сучка мелкая. Подстилка богемная.
- У вас богатый словарный запас. Вы поэт в душе, я всегда это знала. Но
вы поэта в себе убили. Зачем?
Это поколение ничем не проймешь, думал Парфенов о Миле и заодно о сыне
Павле и о многих других, общаться с которыми неприятно, поскольку все они
напускают на себя независимый вид пофигизма, скрывая этим несостоятельность
и пустоту своих мыслей и чувств!
(!!! - добавлю от себя. Автор.)
Но Миле он не стал этого говорить (метать бисер!), он поступил
мужественно: молча вышел. И, спускаясь по лестнице, похвалил себя за
мужество.
А Мила полежала, доела яблоко, встала, налила стакан воды, потом
достала давно на этот случай припасенный пузырек с таблетками: они были
разные, она собирала их несколько месяцев, большей частью - транквилизаторы.
От них, говорят, будто засыпаешь...
Она высыпала таблетки на ладонь и горстями забрасывала в рот,
запрокидывая голову, как у куста в солнечном саду горстями сыплют в рот
смородину, и так же при этом морщась, хотя таблетки были абсолютно
безвкусными.
¶Глава тридцать третья,§
являющаяся продолжением тридцать второй.
Парфенов перед тем, как прийти домой, завернул в рюмочную на
Ульяновской и выпил полстакана водки. Не для того, чтобы успокоиться. Не для
того, чтобы горечь залить. Не потому, чтобы укрепить себя в мужестве перед
разговором с женой. Не оттого, что просто хотелось выпить (впрочем,
хотелось). Ему требовалось подогреть в себе радостную энергию освобождения.
Вы говорите, не вникая в смысл своих слов, руководствуясь только
настроениями! - думал он о Миле, об Ольге, о сыне Павле и о многих других,
так вот, и я не хочу утруждать себя взвешенностью речей!
Дома его встретили вкусные запахи.
Ольга и Павел обедали на кухне.
- Повадился родителей обжирать! - сказал Парфенов Павлу. - Или дома
жена не кормит?
Павел округлил глаза и засмеялся, а Ольга сказала:
- Папа у нас седня выпимши. Ему покуражиться хочется.
- Вот именно, - не отрицал Парфенов, сам налил себе супа, начал есть и
как бы между прочим положил на стол билеты.
Павел взял их.
- Саратов - Москва - Владивосток транзитом! Вот это поездка! - сказал
он.
- Что это? Твоего любимого губернатора переводят во Владивосток? -
спросила Ольга с улыбкой.
- Я сам себя перевожу. Уезжаю.
- Почему во Владивосток-то? - спросил Павел.
- А подальше от вас, - сказал Парфенов. - Надоели вы мне.
Наступила пауза. Павел отца просто не понимал, потому что никогда его
таким не видел, а Ольга думала о том, что муж, давно не любящий ее, нашел
какую-то себе пассию, наверняка красивую и молодую, и вот уезжает навсегда.
Почему-то во Владивосток. Может, она из Владивостока... И Ольга, давно
готовившая себя к чему-то подобному, оказалась не готова. Но вида не подала.
- Что ж, скатертью дорога, - спокойно сказала она. - Надолго едем?
- Навсегда.
- Нет, но почему? - таращился Павел, сразу утративший обычный свой лоск
и ставший похожим на того круглоглазого карапуза, которого Парфенов двадцать
лет назад любил к потолку подбрасывать.
- Я ж говорю: мне все тут осточертело! Вы в том числе. Что смотришь,
сынок? Ты не уважаешь меня, ты считаешь, что я в коридорах власти
пристроился пол языком мести, разве не так? Ты давно не любишь меня, я давно
не нужен тебе. Равно как и тебе, - отнесся Парфенов к Ольге. - Но я не в
претензии! Какие претензии, если я вас тоже давно не люблю, родные мои. Вы
мне надоели. Мне скучно с вами. Я иссяк для семейной жизни. Что, так и буду
вертеться, хитрить, любовниц на стороне искать?
Ольга издала легкий звук, показав глазами на сына.
- Да брось ты! - махнул рукой Парфенов. - Он не маленький! Если он сам
не трахает подруг своей жены - и надо ж такую уродину отыскать! - то он
последний дурак!
- Ну знаешь!.. - начал было Павел, но Парфенов пресек:
- Не будем! Не будем лицемерить. Простимся спокойно и достойно. Кстати,
Оля, я знаю, у тебя с деньгами нет проблем, но все-таки на первое время... -
И он выложил пачку денег.
Павел присвистнул:
- Ты что, банк ограбил?
- Очень может быть. Ну, слезы прощанья будут? Не будет слез. Очень
хорошо.
Парфенов и впрямь не увидел слез прощанья. Он видел только
растерянность. Но сожаления, печали, потрясения - не увидел он. И понял с
горечью, что прав: не любят его давно ни жена, ни сын. И - не надо.
Но вот быть дома до поезда - невыносимо. Он, в сущности, простился, ему
тут больше нечего делать.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 [ 26 ] 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
|
|