необыкновенный и так сильно любил меня, что только любовь имела значение.
Любовь была важнее всего на свете, верно? Любовь - это было то, что было
только у нас и не могло быть ни у кого другого. И ты был гений, а я была вся
твоя жизнь. Я была твой друг, твой маленький черный цветок. Чушь. Любовь -
это просто гнусная ложь. Любовь - это пилюли эргоаппола, потому что ты
боялся иметь ребенка. Любовь - это хинин, и хинин, и хинин до звона в ушах.
Любовь - это гнусность абортов, на которые ты меня посылал. Любовь - это мои
искромсанные внутренности. Это катетеры вперемежку со спринцеваниями. Я
знаю, что такое любовь. Любовь всегда висит в ванной за дверью. Она пахнет
лизолем. К черту любовь. Любовь - это когда ты, дав мне счастье, засыпаешь с
открытым ртом, а я лежу всю ночь без сна и боюсь даже молиться, потому что я
знаю, что больше не имею на это права. Любовь - это гнусные фокусы, которым
ты меня обучал и которые ты, наверно, вычитал из книг. Хватит. Я теперь
покончила с тобой и покончила с любовью. С твоей мерзкой любовью. Эх ты,
писатель!
писателем, я, может быть, стерпела бы остальное. Но я насмотрелась на то,
как ты злишься, завидуешь, меняешь свои политические убеждения в угоду моде,
в глаза льстишь, а за глаза сплетничаешь. Я столько насмотрелась, что с меня
довольно. И, наконец, еще сегодня эта богатая развратная сука Брэдли. Нет, с
меня довольно. Я пробовала и заботиться о тебе, и ухаживать за тобой, и
стряпать для тебя, и молчать, когда тебе хочется, и смеяться, когда тебе
хочется, и не сопротивляться твоим вспышкам, и делать вид, что я очень
счастлива, и терпеть твои бешеные выходки, и сцены ревности, и всякие подлые
каверзы, но теперь я с этим покончила.
из одного круга, и у нас есть общие духовные интересы, каких у тебя никогда
не будет. Он похож на моего отца.
вечерам вытягивал ноги в шерстяных носках на соседний стул и читал газету.
у него были все в трещинах, и он любил драться, когда выпивал, но умел
драться к тогда, когда был трезв. Он ходил в церковь, потому что этого
хотелось матери, и справлял пасху ради нее и ради господа бога, но больше
ради нее, и он был членом профсоюза, а если он и изменял ей когда-нибудь,
она об этом ничего не знала.
ей, и если это было, то только потому, что он не мог совладать с собой, и
потом жалел и раскаивался. Он это делал не из любопытства, и не из
петушиного самолюбия, и не для того, чтобы рассказывать потом жене, какой он
замечательный мужчина. Если это и было, то только потому, что мать на целое
лето уезжала с ребятишками, а он гулял с товарищами, напивался пьян. Он был
настоящий человек.
человек. А ты нет. И не можешь быть. Дело тут не в политических убеждениях и
не в религии.
придешь, чтобы отнять ее у меня, как ты все у меня отнял.
Брэдли. Как она, довольна тобой? Говорит она, что ты необыкновенный?
набухшие, как почки после дождя, ее темные локоны, в беспорядке падающие на
лицо, Ричард Гордон понял, что ему не удержать ее.
знаешь, как мне это нужно было.
только белый потолок с лепными купидонами, голубками и завитушками, которые
вдруг рельефно выступили в свете от отворившейся двери.
дверном проеме.
отвлекайся. - Ее блестящие волосы рассыпались по подушке.
чем, - говорила женщина с исступленной настойчивостью.
темноте.
думай о нем. Ну же, милый. Я жду.
- Господи, неужели ты ничего не понимаешь? Надо же считаться с женщиной.
по лицу, от которого в глазах у него блеснули вспышки. Потом еще удар. На
этот раз по губам.
мужчиной. Убирайтесь вон.
слова. Ричард Гордон слышал тиканье часов, и внутри у него было так же
пусто, как тихо было в комнате. Немного спустя его жена сказала, не глядя на
него:
взять большой чемодан.
ужасно устала от всего этого, и у меня разболелась голова.
оно случилось. Я постараюсь тебе все тут устроить. Нужно будет взять
кого-нибудь для услуг. Если б еще я не наговорила столько всего или если б
ты меня не ударил, может, и можно было еще все уладить.
очень жаль тебя. Очень.
понимаю. Ты, наверно, замечательный.
любил и которое никогда не портили слезы, ее черные локоны, ее крепкие
маленькие груди под свитером, касающиеся края стола; стол скрывал от него
остальное, все, что он так любил, и, казалось ему, умел радовать, но, как
видно, это ничего не спасло, и когда он выходил, она смотрела через стол ему
вслед, опустив подбородок на сложенные руки, и плакала.