начинал ему не нравиться.
не берем!
Щикаст делится с... - Пуд завел глаза к потолку. - Вот и угодишь на
китулин рог, чтоб не лез, где не просят...
зрачки.
испуганно приоткрыл рот, да и Пуд поглядел на любителя философии с
опаской: что он такое плетет? А тот, конечно, и сам испугался слегка
собственной смелости, но старался не выдать страха: сидел спокойно, даже
как будто с усмешкой.
залпом допил кружку. Крепко поставив ее на стол и вытерев толстые губы
согнутым пальцем, продолжил: - Возомнил о себе, что ли? Да он тебя...
мне, никому. Ему теперь не до этого.
То, что вчера нашептывала Котелку Катица, уже не было тайной в Белой
Стене: прошли через город могулы, возвращались кучками доброхоты. Лишь
Апельсин, оглушенный горем, не слышал ничегошеньки и теперь в
растерянности переводил глаза с одного на другого.
- Ему сейчас думать надо, как войско до ума довести - пушка-то... того...
А у него даже командующего нет. И денег в казне тоже... не густо. Потому я
и говорю: если хотим защитить себя - самый момент теперь.
защите речь, однако так и не сообразил, а Пуд грузно поднялся из кресла:
м-м... разговорами. Да и сам не болтай - не советую.
крыльцо и плюнул в сердцах. "Ничего. Без тебя обойдусь".
из военного похода на восьмой день не только живым и здоровым, но и с
сотней монет в правом кармане. Прямо с порога он закричал Грымзе Молотку,
чтобы тащил наверх браги - отметить возвращение, да побольше еды. Молоток
заулыбался, закивал (добрый он был все-таки малый), пожелал долгих лет и
заверил, что сделает все как велено.
со своим походным мешком, грязный и веселый, завопив: "Не ждали, хвосты
собачьи?" Верен плел как обычно сеть, а Сметлив, у которого сорвалось в
тот вечер свидание, грустно лежал на кровати. Но тут подскочили, конечно,
оба, обнимать кинулись. Посыпались всяческие "как ты?" да "что ты?" - и
Смел не успевал отвечать, что все хорошо, а там уже и Грымза засунулся,
жбан приволок, баранину в яблоках, спрашивает - не желательно ли водички
согреть, обмыться с дороги? - еще как желательно, вот только браги
хлебнем, чтобы в горле не сохло, стол вот сюда, к кровати, а воду грей,
грей, милый... Словом, суматоха.
Отвлекся потом ненадолго - помыться, и засели уже основательно. Все он им
рассказал: как Последыша встретил, про Мусорщика, и чем дело кончилось.
Еще рассказал про живущий в страхе поселок Прогалину, про кусты-глазастики
и про Болотное Ботало - все, что сам слышал. А потом спросил, как у них
дела - денег, наверное, кучу скопили? С хозяином расплатиться нужно, да
пора дальше двигаться. Или как? Верен посмотрел на Сметлива сердито и
промолчал, а Сметлив стал сбивчиво объяснять, что денег еще не вполне
хватает, долг-то вырос, а тут подвернулись ему три тулупа овчинных по
сходной цене, без которых в дороге не обойтись, по ночам в горах холодно,
- так что придется еще задержаться дня на три, на четыре. Послушал Смел,
как он крутит, поглядел на сердитого Верена - догадался: смерть, как не
хочется уходить Сметливу. Видно, крепко его прихватило с этой... с
Цыганочкой. Ну ничего, не страшно. Вывалил Смел сто монет на стол - как
теперь, хватит? Верен обрадовался, а Сметлив с деловым видом считать
принялся. Пальцы загибал, губами шевелил, глаза закатывал. Потом
объявляет: самую малость недостает - еды закупить на дорогу. Но это,
говорит, ничего, это мы быстро - дня за два, а там уже... Тут его Верен
перебил: "Только смотри, Сметлив, чтобы эти деньги тоже не ухнули."
Сметлив, конечно, прикинулся, будто зря его обижают. А сам-то знал, что
прав Верен.
молодости... или - как бы это сказать? - в первой молодости. И Капельку
помнил, и жену свою, плясунью и насмешницу, и других... Но все это было
как легкий туман утренний, голову только кружило. А Цыганочку как увидит -
колотит всего, вдохнуть ее хочется - и не выдохнуть, и умереть, потому что
никак не пережить такой радости. А когда не видит - и того хуже: сумерки
вокруг, люди в них тенями бледными и бессмысленными. От одной мысли, что
уходить надо, сердце в комок собиралось дрожащий, и думал он отрешенно,
что никуда не пойдет - друзей обманет, позор на себя примет - но не
пойдет, потому что это как смерть для него, даже хуже смерти. А язык,
проклятый, не поворачивался сказать все как есть, и знал Сметлив, что
смешон становится, но крутил, причины придумывал - и оттягивал выход как
мог. Вон, и Смела ругал, когда тот в латники записался, а сам расцеловать
его был готов.
жена, бывшая плясунья и насмешница. Но тогда Сметлив лишь слегка удивлялся
- разве о нем это все? Это совсем о другом человеке, которого он знал и
любил, да вот - не повезло бедолаге, помер на своем табурете, в жизни
ничего не повидав и воздуха не глотнув напоследок.
пойдем. Нож свой продам, закупим, что нужно - и дальше... Эка хватил! Нож
он продаст, не угодно ли... Разве нож в дороге не нужен? Да и продать его
по хорошей цене - тут знаток нужен, а не так, чтоб кому попало. Нет, Смел,
два дня ничего не решают. Ты устал - отдохни, Верен сетей наплетет, я рыбу
половлю - так и заработаем сколько надо.
бестолку - два дня подождут. Ладно. И другие пошли разговоры, и еще один
жбан потребовался, и баранина в яблоках кончилась. Эй, хозяин, что там
еще? Подавай!
совещании у Пуда как-то узнали. И пошло среди лавочников шушуканье по
городу. Там шу-шу, тут шу-шу.
у Лыбицы? Хоть бы монетку кто возместил...
году двух баранов на свадьбу дочери - так до сих пор и не платит...
день опоздал со взяткой. А тот заявил, будто Грымза его обсчитал...
Апельсина, и почти всегда при таких разговорах случался невзначай Котелок.
событий на Переметном поле, это шу-шу показалось опасным, и он приказал
арестовать Апельсина как зачинщика смуты. Когда Апельсина, небритого и
совсем уже одуревшего, вели в тюрьму, жена его, Светица, плача, шла за
стражниками с детьми, такими же оранжевыми, как папа, а лавочники выходили
из лавок и мрачно глядели вслед из-под тяжелых век, качая головами: что ж
это такое делается? И сначала кто-то один из соседей пристроился - взял на
руки младшенькую Апельсина, Ластицу, потом другой, и еще, и еще... К
тюрьме подходила уже целая толпа, и была она плохо настроена: ворчала,
щетинилась злобными взглядами, недовольство всячески выражала. Сержант
Дрын, возглавлявший наряд, стал опасаться даже, как бы драку не учинили,
однако дальше ворчания дело не пошло.
расходилась, ожидая чего-то еще. Тогда Котелок, находившийся тут же,
сказал - про себя, как будто: "Сейчас бы бражки глотнуть..." Собравшиеся
дружно его поддержали. А Грымза Молоток сказал: "Айда ко мне! Всех
угощаю!"
стали сдвигать их, потому что говорили все об одном: о том, что плохо
становится жить, что нет никакой надежности и неизвестно, что будет.
то, что было у всех на уме:
приложились.
И снова встал Котелок, и блеснул решительно глазами: