оттенки молчания. Даже не разбираясь в том, чем вызвано немое неодобрение
Крафта, - а оно было вызвано явным нарушением равновесия Воннел - Дорон в
пользу последнего, - он ринулся в атаку.
надлежит как следует проанализировать. Вот, например! - Он ткнул пальцем в
одну из строчек. - Пункт об атрибутике. На будущем президенте почему-то
должен быть галстук цвета национального флага и тайный знак заговорщиков -
белая гвоздика в петлице. Это же какой-то детский сад! К чему, зачем?
Несерьезно, господин генерал.
дурацкая гвоздика и галстук цвета национального флага, - в этом есть,
конечно, смысл, но какой?"
было, как он и предполагал, сказано не случайно. Новому президенту нужно
было создать романтический ореол, романтика высоко котировалась среди
будущих его подданных. Человек, который "в изгнании" всегда держит при
себе национальный символ - это была трогательная деталь, тщательно
увязанная с множеством других, что в совокупности создавало
героико-романтический образ нового президента. Свергаемый президент
испытывал идиосинкразию к гвоздике, не терпел ее в помещениях, где
находился сам, и это тоже было известно всей стране. Естественно, что
заговорщики избрали гвоздику своим тайным знаком! Ребячество, конечно, но
ведь переворот в глазах мирового общественного мнения и должен выглядеть
чуть-чуть бутафорским, что лучше могло замаскировать железную руку,
которая двигала им!
расчетчикам, потому что его внимание было сосредоточено на вещах куда
более важных, и еще потому, наконец, что охватить всю громаду плана во
всех его деталях и в короткий срок не мог ни один человек в мире, даже
генерал Дорон.
котором неожиданно пробудился чисто человеческий интерес. Ведь галстук и
гвоздика были вещами понятными, в отличие от всех прочих машинных
тонкостей, доступных лишь специалистам-очкарикам.
Дорон, уже понимая, что галстуком и гвоздикой придется пожертвовать.
Глупо, конечно, это на какие-то доли процента ухудшает план, но что
поделаешь. - Эту деталь можно снова пропустить через машины, - добавил он,
впрочем выкидывая свой козырь без всякой уверенности, что он подействует.
можем разобраться в гвоздиках и галстуках! - И поглядел на Крафта, ища у
него поддержки.
перед лицом своих миллиардов.
Дитрих - единственный человек, которому разрешалось в экстренных случаях
без предварительного разрешения появляться в кабинете шефа в любое время
дня и ночи, при любых совещаниях и делах. Дитрих для всех присутствующих
был, как воздух, невидим, пуст и прозрачен, нематериален, причем именно по
той причине, что он не был пустым: генерал Дорон твердо знал, что на
Дитриха он может положиться как на самого себя, Дитрих был могилой в
истинном смысле этого слова, ибо все, что проникало в него, оставалось в
нем, как в склепе, не подлежащем вскрытию.
положил ему на стол листочек блокнотной бумаги, на котором были написаны
четыре слова: "В приемной комиссар Гард".
Воннелу. Министр прочитал и совершенно искренне пожал плечами: мол,
ведомство хоть и мое, но я к визиту этого несносного Гарда отношения не
имею, разбирайтесь сами. Крафт-старший при этом даже ухом не повел:
повседневные дела Воннела и Дорона интересовали его так же мало, как
детские слюнявчики.
полагаю, в принципе утвержден?
всю пятерню министра и два холеных пальца, протянутые миллиардером, за что
Дорон его органически не переваривал, однако поделать с ним ничего не мог.
участников совещания до дверей и дальше, через небольшой холл до самого
выхода из помещения, где они, даже не взглянув на провожатого, отдали себя
в руки собственных секретарей и телохранителей. Затем, вернувшись к шефу и
едва взглянув на него, Дитрих быстро написал на новом листке бумаги еще
два слова: "По-видимому, Хартон". Оба листка тут же были отправлены им в
горящий камин, где они вспыхнули и растаяли, словно снежинки, упавшие на
горячую сковородку. Снова посмотрев на Дорона, Дитрих неслышно подошел к
дверям, за которыми в приемной генерала терпеливо ждал комиссар полиции
Дэвид Гард.
14. НЕ ПО СЛЕДАМ, А ЗА СЛЕДАМИ
когда он увидел на площадке перед своей дверью искаженное гримасой лицо
Хартона. Хартон, подумал Гард, не такой болван, чтобы лично покушаться на
комиссара полиции. У него, как у человека, заправляющего делами фирмы,
было предостаточно молодчиков, способных взять на себя это мокрое дело. И
если работу принялся исполнять сам Хартон, можно было не сомневаться в
том, что менее всего были на то его воля и желание.
силы был человек и его организация, чтобы так рисковать управляющим
фирмой? Наконец, нельзя не учитывать и того обстоятельства, что
покушавшийся на комиссара должен быть самым преданным, самым верным этому
имяреку, то есть человеком, которому можно было верить, даже в случае
провала и захвата живым.
напрямую идти к генералу Дорону. Дело было вовсе не в том, что подозрения
комиссара конечно же в первую очередь падали на генерала, как на личность
достаточно сильную и темную, к тому же возглавляющую мощнейшую
организацию, деятельность которой на пять шестых была окутана таинственным
мраком. Дело было в том, что у комиссара, по трезвом размышлении, другого
пути не было. Уж казалось бы, чего проще. Уличай "Фирму Приключений" в
применении наркотиков, бери с поличным, вытрясай из ее сотрудников душу -
ан нет! Дохлое это было дело, с самого начала дохлое. И не потому даже
дохлое, что должно было идти по другому отделу, шефом которого был миляга
Воннел, брат министра. С этим еще как-то можно было справиться, но
дальше... Наркотики? Чуял Гард, что это еще придется доказывать и
доказывать, что наркотики могут оказаться - и даже скорее всего окажутся -
какими-нибудь нейролептиками, галлюциногенами, или как еще их там
называют, - словом, препаратами, под букву закона не подпадающими, и
эксперты будут ломать копья, и поднаторелые адвокаты будут топить истину,
и много воды утечет, прежде чем... А внушение и вовсе к делу не подошьешь!
Но допустим, допустим: дальше что? "Подводная часть" конечно же надежно
изолирована: посади хоть всех сотрудников фирмы - сядут, а ты все равно
останешься с носом...
после покушения Хартона, он стал обжигающим! Но, увы, ведущим все в то же
болото.
цели, если они по каким-то причинам стерлись и не сохранились, надо
искусственно создать ситуацию, в результате которой непременно появятся
следы новые. "Риск - благородное дело, - говорил незабвенный учитель
Альфред-дав-Купер, - если на него идет благородный человек!"
скажем, не так уж часто, Гард испытывал состояние школьника, через много
лет после окончания гимназии встречающегося со своим старым классным
наставником. Какая-то нелепая стеснительность овладевала им, мешая легко и
свободно вести беседу, шутить, смеяться или, положим, закурить в
присутствии генерала, небрежно пуская кольцами дым, - короче говоря,
держаться на равных и быть непринужденным. Гард, разумеется, виду не
подавал, что такая странная робость закрадывается в его душу при виде
Дорона, и в конце концов преодолевал себя. Однако ему всегда казалось, что
от проницательного глаза генерала и от его тонкого ума не ускользает
ничего, и он с первых слов разговора отдавал Дорону инициативу, а потом
ему приходилось буквально вырывать ее из рук Дорона, что было нелегко и
непросто.
что никогда не удивит Дорона своим посещением, каким бы неожиданным оно ни
было. Генерал неизменно был готов к любой беседе, словно сам ожидал ее со
дня на день или с часу на час. Эта готовность тоже смущала Гарда, если не
сказать - выбивала его из колеи. Гард догадывался, почему генерал всегда
был "в седле": его осведомленность в иных сугубо криминальных делах
превосходила всякое вероятие, что конечно же наводило на размышления... но
никак не могло считаться уликой!
пришлось удивляться тому, что генерал ничуть не удивлен.
фамильярности произнес Дорон, не вставая и не протягивая руки, а всего
Афанасьев Роман
Володихин Дмитрий
Браун Дэн
Шилова Юлия
Беляев Александр