Чтение 26–й страницы книги ~Завещание Колумба~

Владик. - Не только Галя, но и я не улавливаю смысл
некоторых твоих действий, а возникновение твоих симпатий и
антипатий иногда просто непостижимо для меня...

В тишине раздавались только судорожные всхлипывания Гали.

- Скажи, Владик, ты ведь опытный человек,
житейско-бытовой мудрец. Может быть, действительно мне надо
завязывать со всей этой суетой и нервотрепкой?

Он скорчил гримасу совершеннейшего недоумения:

- Я тебе, Стас, в таких вопросах не советчик. Это твоя
профессия, тебе и карты в руки, но если сказать по честному
- не верю я, что ты чего- нибудь добьешься. И особого
практического смысла не вижу...

- Понятно, - кивнул я. - Ты когда должен уезжать за
границу?

- Недели через три - четыре, сейчас документы оформляют,
а что?

- Да так, ничего Мне показалось, что ты не исключаешь
возможности, что эти молодцы, которые телеграмму прислали,
могут и тебе анонимочку в управление кадров подкинуть. В
случае если я их и дальше тормошить буду.

Владик сухо усмехнулся, медленно сказал:

- Грубовато намекаешь на мою душевную черствость. -
Покачал головой и спокойно добавил. - Вообще-то я не
заходил так далеко в своих размышлениях на эту тему, но
готов согласиться с тобой. Те, кто послал телеграмму, могут
прислать и пакостную анонимку на меня и прямой донос на
тебя. Эти люди много могут чего.

- И что, ты их опасаешься? - прямо спросил я.

- Ну, не так уж они страшны и анонимки легко проверяются,
а мне бояться нечего, весь я на виду, но сейчас, перед самым
отъездом, это было бы довольно неуместно - ходить
оправдываться и доказывать, что мой тесть был честный
человек, а они жулики и, что он никого не убивал, а это его
убили телеграммой. Знаешь сам, кадровики - люди дотошные, в
личных делах любят точность и ясность и доказательство твоей
положительности начинают от противного.

- Я тебя понял, - снова кивнул я. Мы помолчали и Владик
чуть погодя сказал:

- Я не знаю, о чем ты сейчас думаешь, но, боюсь, ты меня
неправильно понимаешь.

- Я тебя совсем не понимаю, а думаю я о штуке
необъяснимой - где, когда, почему размылась грань между
понятиями "честь" и "бесчестье".

- Погоди - поднял руку Владик.

- Нет, это ты погоди. Дослушай может быть объяснишь мне,
бестолковому. Почему человека, пришедшего в гости и
укравшего ложку, больше никто на порог не пустит? а всем
очевидного государственного вора, взяточника, лихоимца все
привечают кланяются, дружат, в гости ходят, в сахарные уста
целуют. До тех пор, пока мы его в тюрьму не посадим.

И тогда все выкатывают огромные голубые глаза: "Боже
мой, кто бы мог подумать!"

- Мне странно объяснять тебе, служителю закона,
презумпцию невиновности. Тысячелетняя мудрость не пойман -
не вор.

- Я не про ловлю говорю. Их и ловить-то нечего, не
скрываются давным- давно они ни от кого. На "Жигулях", в
дубленках, в "ангорках", с "сейками", с "панасониками", во
всех кабаках, на всех курортах, на премьерах и вернисажах -
они себя на всеобщий погляд выставляют, они настаивают на
внимании к ним, им теперь сытости мало и достаток не радует
- им кураж требуется.

- Ну, и, что ты хочешь - сажать без суда и следствия?
Революционного террора? Тебе этого хочется? - посмотрел на
меня в упор Владик.

- Нет мне не хочется никого сажать без суда и следствия,
- грустно ответил я. - Мне никого сажать в тюрьму не
хочется. Ты ведь понаслышке знаешь, что это такое, а я знаю
это хорошо.

- И что?

- А то, что я им куражиться над памятью твоего тестя
Кольяныча не дам. Они его при жизни опасались, как черт
крестного знамения. Пусть и после его смерти боятся.

- Может быть, ты и прав, - пожал плечами Владик.

- Ладно, что нам с тобой об этом говорить, - махнул я
рукой - У меня к тебе есть просьба...

- Пожалуйста, - готовно согласился Владик, но весь
напрягся в ожидании чего-то неприятного.

- В пять часов от автовокзала уходит на Москву автобус,
проводи, пожалуйста, Галю, ей надо ехать в Москву. -
Повернулся к Гале и твердо сказал: - Тебе, Галя, сегодня
надо ехать домой...

Костя Салтыков ремонтировал мотоцикл. Длинный дощатый
стол посреди густо заросшего жасминовыми кустами двора был
накрыт для странного технического пиршества - в строгом,
понятном только хозяину порядке стол был уставлен деталями
разобранной на винтики машины. Какие-то узлы мариновались в
жестяной банке с керосином, другие обильно маслились
солидолом, третьи аппетитно светились на солнце блестящими
металлическими бочками.

- Я так и думал, что вы зайдете ко мне поговорить, мне
Алеша Сухов рассказывал о вашем разговоре, - сказал
Салтыков. - Или к себе вызовете...

- Никого я не могу вызывать, я здесь лицо неофициальное.
У меня в этой истории прав не больше, чем у вас или у того
же Сухова, - заметил я.

Салтыков продул жиклер карбюратора, усмехнулся:

- Раньше я думал, что права тем полагаются, кто на себя
обязанности нахлобучивает, а теперь, как посмотрю, с правами
стало вроде детской игры "на шарап" - кто больше нахватал,
тот и молодец, тот и умник, уважение тебе и почтение наше.

Мне не хотелось с ним темнить и вымудриваться, и спросил
я его напрямик.

- Это вы по своей жене бывшей судите?

- А что? - Он положил железку на стол и посмотрел мне в
лицо. - Нешто мало мы уважаем Клавдию Сергеевну? Или
недодаем чуток почета и внимания? Так вы не спешите - она
еще женщина молодая совсем, она растущий кадр, резерв на
выдвижение, так сказать. Она еще в большие люди выйдет,
далеко пойдет! Если все - таки не остановят.

- Что вы имеете в виду?

- Ничего. Ну, подумайте сами - глупо ведь выглядит,
когда здоровый, нестарый еще мужик жалуется на бросившую его
жену. Совестно это мне и глупо.

Мы помолчали, и я, глядя, как сноровисто точно, ловко и
ухватисто снуют его пальцы среди лабиринта мотоциклетных
частей, сказал.

- Жаловаться ведь - не обязательно плакаться. А на жену
вашу бывшую мне уже несколько человек жаловались. Видать,
набрала она здесь злую силу...

Салтыков махнул рукой:

- Уехал бы я отсюда, ничего меня здесь не держит, но
как-то перед людьми совестно - совсем никчемушным
человечишкой выглядеть неохота.

- А в чем она - никчемушность-то?

- Ну как там ни верти, ни крути, а получается одно -
бросила баба мужа, из дома вышибла, ребенка отняла, а теперь
совсем из города вон прогнала, чтобы у нее с новым мужиком
под ногами не путался. Не хочется мне в глупой ее
вседозволенности поощрять, а главное - дочке, Насте, пока я
здесь проживаю, все-таки напоминание, что не во всем права
маманька ее боевая...

- А вы регулярно видитесь с девочкой?

- Каждый день. Как идет на танцы в Дом культуры - так
видимся... - Салтыков грустно ухмыльнулся.

- Почему на танцах? - удивился я.

- Потому, что перед Домом культуры городская Доска
почета. Смотрю я на Настю с Доски и напоминаю - можно,
девочка, человеком быть, и от людей уважение иметь не только
жульничеством и подношениями. - Он вроде бы немного
подсмеивался над собой, но я видел, что его снедает душевная
боль.

Из банки с керосином он вынул какую-то шестеренку и стал
протирать ее ветошью с таким тщанием, будто занимала его
чистота этой железяки больше всего на свете. Потер, потер,
потом с остервенением бросил тряпку на стол и сказал:

- Девчонку жалко! Про Клавдию говорить нечего - пропащая
она, а девку жалко станет таким же уродом, как мать...
Загубит она ее.

- Вообще - то, судя по отзывам о Клавдии, не похожа она