Чтение 26–й страницы книги ~Слепой в зоне~

Минут через двадцать стол уже был накрыт. Закуска стояла на нем отменная.

Немка распаковала свою сумку, и на столе появилась одноразовая посуда и
продукты в вакуумных упаковках. Даже хлеб предусмотрительная Ханна привезла
запаянным в целлофан. На краю стола лежал дозиметр, и немка то и дело
бросала взгляд на фосфоресцирующие цифры. Заглядывал туда после каждой рюмки
и Семага, как будто от количества выпитой водки в помещении мог уменьшиться
уровень радиации. Радиация как назло не уменьшалась, а вот после второго
стакана журналист перестал различать цифры и чуть не раздавил дозиметр,
уткнувшись в столешницу лбом. Он отрубился так внезапно и стремительно, что
немка испугалась, что он умер. Но Хворостецкий ее успокоил:

- Он у нас такой. Однажды я тоже испугался, когда с ним первый раз пил. У
него такой организм, работает, как автомат. Поднялся уровень алкоголя до
ватерлинии, - Хворостецкий начертил на своей волосатой груди ногтем полосу,
- и Виталик - брык с копыт. Полежит полчаса и тут же просыпается, к бутылке
тянется, хватается за горлышко, не вырвешь нипочем...

Водитель с оператором сидели по другую сторону стола и, упрямо глядя друг
другу в глаза, вели идеологический диспут:

- Так ты веришь в Бога?..

- Я-то верю, - говорил водитель, показывая крест на грязном шнурке,
болтающийся у него на груди.

- И я верю, - бормотал оператор.

- Если веришь - покажи крест.

На что Бархотин показывал оппоненту фигу и матерился, брызжа слюной.

- Значит, ты еретик, - выносил приговор Кошевников.

- Сам ты еретик, мать твою!

- Я не еретик, на мне крест. А вот на тебе креста нет. Съел?

- Да на тебе, сволочь, клейма ставить негде, ты же ворюга!

- Сам ты ворюга - некрещенный.

Затем водитель и оператор, поняв, что на словах не смогут решить, кто из
них прав, пришли, как водится в застольях, к простой мысли, что надо
померяться силой и кто кого завалит, тот и выиграл теологический спор.

Хворостецкий, увидев, что ситуация выходит из-под контроля и ему нужно
применить власть, вмешался:

- Эй, ребята, если мордобой решили устроить, то только на коридоре!

- Какой мордобой? - обиделся Бархотин. - Я же человек интеллигентный,
творческий, - и он с ненавистью посмотрел на водителя, которого ни к одной
из этих категорий людей явно не относил.

- Интеллигентные люди, - твердо сказал Хворостецкий, - по-другому
проблемы решают.

- Как? - заинтересовался Кошевников.

- Ну, например, кто выпьет больше...

- Не пойдет, - возразил оператор.

- Почему?

- Не в равных условиях начнем. Я уже и так больше его выпил.

Ханна в панике вглядывалась в покрасневшие лица, пытаясь определить, на
кого она может полагаться в сложившихся обстоятельствах. Наибольшее доверие
ей, как ни странно, внушал Виталий Семага. К этому времени он уже успел
очнуться и сделать то, о чем предупреждал Хворостецкий, - выпить еще водки,
и сидел теперь молча. Ханна не догадывалась, что молчит он по
одной-единственной причине - боится, раскрыв рот, не справиться со рвотой.

- Виталик, - зашептала Ханна.

Семага покосился на нее и кивнул, выдавив из себя нечленораздельное:

- Угу...

- Успокой их.

- Гм...

Хворостецкий же, отчаявшись выгнать шофера с оператором в коридор,
все-таки разрешил провести соревнование прямо в номере, но цивилизованно.
Один из журнальных столиков освободили от закуски и выпивки. Его подтянули к
окну, а спорящие уселись в кресла, решив, с подачи режиссера, бороться на
руках. О причине спора спорщики уже начисто забыли, но никто не хотел
сдаваться за здорово живешь. Мужчинам придавало сил присутствие
"иностранной" женщины.

- Начали, - хлопнул в ладоши Хворостецкий, будто отдавал команду о начале
съемок.

- Врешь, не возьмешь...

- Локоть не отрывай!

- Сука!

- Падаль!

Наконец-таки Кошевникову удалось справиться с Бархотиным. Тот матюкнулся
и, зло улыбаясь, процедил сквозь зубы:

- Твоя взяла.

- Будешь знать, с кем связываться.

Кошевников тут же решил отметить свою победу. Остатки водки полились в
белые пластиковые стаканы. Когда наступило время выпить, то все, не
сговариваясь, посмотрели на Виталия Семагу, ему предстояло произнести тост,
что-то он давно отмалчивался. Он медленно поднялся. Шум стих. Все ждали, что
же сейчас скажет Виталик. Но вместо проникновенной речи он сказал коротко:

- Пойду отолью, - и выбрался из-за стола.

Получилось, что за это и выпили, потому как что еще скажешь после таких
слов. Немка тоже поднялась из-за стола. Хворостецкий насторожился и принялся
выбираться вслед за ней, неуклюже ворочая мебель.

- Спокойной ночи, господа, - сказала Ханна, кивнув членам съемочной
группы.

Хворостецкий ее слова пропустил мимо ушей. Он взял за горлышко бутылку,
предусмотрительно спрятанную под столиком, в которой еще до половины
осталось водки, два стаканчика и посмотрел на Ханну:

- Я тебя провожу.

- Нет-нет, не надо, - заупрямилась женщина.

- Как это не надо? Опасно ходить ночью по гостинице, тем более, твой
номер на первом этаже. Я все должен осмотреть, все проверить.

- Нет, Юрий, не надо, оставайся здесь. - Она вышла в коридор и тут же
вернулась. - Там темно.

- Я же тебе говорил! - Хворостецкий вытащил из кармана зажигалку фирмы
"Зиппо" и показал Ханне.

- Я пойду вперед, ты иди за мной.

Он попытался взять ее за руку, но Ханна прижалась к стене и спрятала руки
за спину. Хворостецкий оказался с ней в темном коридоре. Но хваленая
зажигалка, сколько он ее ни тряс, зажигаться не спешила.

- Долбаный фитиль! Собирался же заменить!

Вся же проблема состояла в том, что руки режиссера были в жире от
копченой рыбы, который залепил колесико. Вокруг Хворостецкого, невидимого в
кромешной тьме, расплылась волна перегара, смешанного с вонью бензина.
Наконец-то зажигалка вспыхнула. Режиссер бодренько скомандовал:

- Вперед!

Ханна заспешила за ним. Но когда они дошли до номера и Ханна отперла
замок, Хворостецкого ждало разочарование. Женщина скользнула за дверь и
повернула изнутри ключ.

- Э, погоди... Фрау, фройляйн... Мы так с тобой не договаривались.

- Юрий, вам надо лечь отдохнуть, - послышалось из-за двери.

Юрий не стал оплакивать сегодняшнее поражение, посчитав его временным,
впереди еще маячило много дней и много ночей, так что шансы у него
оставались, и он надеялся воспользоваться ситуацией в зоне, где безлюдно и
наверняка страшно. Немка, скорее всего, испугается и станет искать защиты, а
он ее предоставит. Закроет Ханну своим телом, а там и...

- Ну ладно, как хочешь, - Хворостецкий поднял бутылку и приложился к
горлышку.

В пять глотков он выпил водку, бутылка с грохотом покатилась по длинному
темному коридору. Хворостецкий запел песню и двинулся в поисках своего
номера.

Но туда он добрался не сразу. Его остановил шум, доносившийся из комнаты,
где жили Семага, Кошевников и Бархотин. Там о чем-то бурно спорили, грязно
ругались. Хворостецкий, постояв немного в темном коридоре, резко толкнул
дверь, переступил порог, чтобы навести порядок. Журналист на этот раз
доказывал оператору, что тот ни черта не смыслит в кино и потому Денег за
съемки не получит. Оператор покраснел, набычился, готовый звездануть
журналиста прямо в переносицу своим огромным кулаком. Анатолий, сидя на
кровати, невозмутимо взирал на эту сцену - от него не требовалось
разбираться в тонкостях киноискусства, и в этом заключалось его
преимущество.

- Мужики, хорош! - закричал Хворостецкий, подходя к столу.

- А какого хера этот придурок говорит, что я снимать не умею? - как к
третейскому судье, воззвал к режиссеру оператор. - Юра, мы же с тобой
столько бабок скосили, столько сюжетов наделали, а этот козел говорит, что
мне не заплатят денег.

- Да ладно, успокойся, Валера, он пошутил. Правда, Виталик?

Виталий решил, что ссориться с Бархотиным не стоит - дело-то общее.

- Я пошутил, - примирительно сказал он, оглядываясь по сторонам в поисках
бутылки водки.

Водки в комнате не оказалось. Все, что можно было выпить, они уже выпили.

- Эй, Толя, - обратился Хворостецкий к водителю, - сбегай в машину.

- Не пойду, - сказал водитель, - я уже хочу спать, пусть другие бегают.

- А пива хочешь?

- Вот пива выпил бы.

- Сходи принеси.

- Не пойду, - наотрез отказался Анатолий.

- Ну ты и козел, - ласково упрекнул режиссер.

- Давай я схожу, - предложил Семага.