такому-то адресу в Христианин). Отправителем окажется некий Юхан Нагель,
приезжий, временно проживающий в гостинице "Централь"... Да, у почтовых
чинуш такие длинные носы, что они все разнюхают.
ему все надоело. В сущности, черт с ней, со всей этой историей! Какое ему
дело до того, что господь бог устраивает железнодорожную катастрофу с
человеческими жертвами где-то в глубинном районе Америки? Да ровным счетом
никакого! И в той же мере ему нет дела до живущей здесь благонравной
девицы Марты Гудэ.
10
счастья - на нем был новый сюртук.
спросил меня, откуда у меня этот сюртук. Вот как хитро он меня испытывал.
он меня простит, и откланялся. Я сумел ему ответить... Знаете, уж лет
тридцать у меня не было нового сюртука; я подсчитал... Да, я еще не
поблагодарил вас за те деньги, которые вы мне дали в последний раз. Это
слишком много для такого калеки, как я, - куда мне их девать? У меня
просто голова идет кругом от всех ваших благодеяний; будто во мне все
шарниры разболтались, и все внутри ходуном ходит, ха-ха-ха! Но господь бог
меня не оставит, я ведь как дитя. Нет, я твердо знал, что в конце концов
обязательно получу этот сюртук, разве я вам не говорил? Обещанного,
говорят, три года ждут, и я никогда еще не ждал понапрасну. Лейтенант
Хансен посулил мне как-то две шерстяные фуфайки, которые ему больше не
нужны. С тех пор уже два года прошло, но все равно я их получу, я в этом
так уверен, что можно считать, они уже на мне. Так всегда бывает, рано или
поздно люди вспоминают свои обещания и дают мне все, в чем я нуждаюсь. Вам
не кажется, что теперь, когда я так хорошо одет, я стал другим человеком?
больше в старом. Видите ли, у меня есть свои причуды, мне неприятно
появляться в обществе в рваном сюртуке, бог его знает почему, но я теряю к
себе всякое уважение, это оскорбляет мое чувство собственного достоинства.
Уж вы меня простите, что я говорю вам о своем чувстве собственного
достоинства, словно это что-то существенное, с чем необходимо считаться.
Вовсе нет, уверяю вас, да и куда мне! И все же время от времени оно у меня
вдруг появляется.
пил много, но Минутка только курил, глядел на потолок и говорил, говорил.
Казалось, он никогда не умолкнет.
с рубашками? Простите, что я об этом спрашиваю.
месте, - поспешно сказал Минутка.
разрешите мне посмотреть, что у вас под сюртуком.
видите, рубашка выглядит прекрасно, да и спереди не хуже...
новая рубашка, правда, не нужна. Больше того, я скажу вам, что даже такая
рубашка, как эта, и то слишком хороша для меня. Знаете, кто мне ее дал?
Доктор Стенерсен, да, сам доктор Стенерсен. И я думаю, тайком от своей
жены, хотя она - сама доброта. Я получил эту рубашку к рождеству.
идиот, я стараюсь не донашивать ее до дыр, на ночь я ее снимаю и сплю
голый, чтобы не трепать ее понапрасну. Так она прослужит намного дольше, и
я могу свободно появляться в обществе, не стыдясь, что у меня нет
приличной рубашки. А теперь еще эти живые картины, в которых я должен
участвовать, поэтому как нельзя более кстати, что у меня есть рубашка, в
которой я смело могу показаться на людях. Фрекен Дагни по-прежнему
настаивает на том, чтобы я тоже выступал. Я повстречал ее вчера у церкви.
Она говорила о вас...
выступление стоит раскошелиться. Раз поверенный преподнес вам сюртук, я
куплю вам брюки и не буду внакладе. Но только все с тем же условием -
никому ни слова об этом.
угодно. А вот мне сегодня хочется выпить, я что-то нервничаю, и мне
грустно. Вы мне разрешите задать вам нескромный вопрос? Известно ли вам,
что у вас есть прозвище? Вас за глаза все зовут Минуткой, - вы это знаете?
помочь мне; как-то раз я даже целое воскресенье пробродил в лесу, и трижды
падал на колени, там, где было посуше, - тогда стояла ранняя весна, и снег
только-только стаял, - и молился. Но это было уже давным-давно, с тех пор
прошло много лет, и никто теперь не зовет меня иначе, чем Минутка, и меня
это уже не трогает. А почему вас интересует, знаю ли я это? Разве я в
силах тут что-либо изменить?
того, как я стал калекой, но я все это прекрасно помню. Дело было вечером,
вернее, ночью, на холостой пирушке. Быть может, вы обратили внимание на
дом, выкрашенный охрой, у самой таможни, справа, если идти вниз, к
пристани? В то время этот дом был белым и жил там фогт. Звали его
Серенсен, был он холостяком и любил повеселиться. Как-то весенним вечером
возвращался я домой с набережной, где я гулял и разглядывал суда:
поравнявшись с домом фогта, я услышал, что там гости - до меня донесся шум
голосов и смех, а когда я прошел мимо окон, меня увидели и стали мне
стучать в стекло. Я вошел в дом и застал там доктора Кольбю, капитана
Вильяма Пранте, таможенного чиновника Фолькедаля и еще несколько человек,
- теперь никого из них уже здесь нет: кто умер, а кто уехал, - гостей было
человек семь или восемь, все пьяные в стельку. Они переломали все стулья
просто так, забавы ради, потешая фогта, перебили все рюмки, так что пить
пришлось прямо из горлышка. Вскоре я тоже напился как свинья, и тогда
началось настоящее светопреставление. Гости разделись и стали прыгать по
комнатам, в чем мать родила, хотя шторы на окнах не были спущены, а когда
я отказался последовать их примеру, они схватили меня и принялись насильно
раздевать. Я отбивался, как мог, и всячески пытался вырваться; я был в
безвыходном положении, я просил у них прощения, пожимал им руки и снова
просил прощения!..
потому так на меня накинулись. Я хватал их за руки и умолял простить меня,
надеясь, что они сжалятся. Но все было тщетно, в конце концов они раздели
меня догола. К тому же доктор обнаружил у меня в кармане письмо и стал его
всем читать вслух. Но тут я немного протрезвел, - ведь письмо это было от
моей матери, которая написала мне, когда я отправился в плавание. Короче
говоря, я обозвал доктора винной бочкой, потому что все знали, что он
много пьет. "Вы винная бочка!" - крикнул я ему. Он рассвирепел и кинулся
было на меня, но остальные его удержали. "Давайте лучше накачаем его как
следует!" - предложил фогт, словно я и так уже не был смертельно пьян. И
они стали лить мне в глотку все остатки из разных бутылок. Потом двое из
этих господ, - теперь уже не помню, кто именно, - внесли в комнату лохань
воды: они поставили ее прямо на пол и предложили меня крестить. Все были в
восторге от этой забавы и подняли невообразимый крик. Потом им пришло в
голову запакостить эту воду; чего только они не делали - и плевали, и лили
водку, а потом побежали в спальню, принесли оттуда горшок и выплеснули его
содержимое в лохань, а потом еще насыпали туда два совка золы из печки,
чтобы и на вид вода была бы как можно более отвратительной. И вот все было
готово для моих крестин. "Почему вы не хотите крестить кого-нибудь
другого?" - взмолился я и упал перед фогтом на колени. "Мы все уже
крещеные, - ответил он, - нас крестили точно так же". И я ему поверил,
потому что в городе говорили, что всех, с кем он водит компанию, он
крестит таким образом. "Подойди сюда для свершения обряда", - приказал мне
фогт. Но я не пошел по доброй воле, я не двинулся с места, а наоборот,
вцепился в дверную ручку. "Ну-ка, пошевеливайся, живо! Сейчас же иди сюда,
сию минутку!" Так он и сказал - не "сию минуту", а "сию минутку", потому
что был родом из Гудбрансдале, а там все так говорят. Но я по-прежнему не
двинулся с места. Тогда капитан Пранте завопил: "Минутка, Минутка, вот
оно, нужное слово! Мы наречем его "Минуткой", так точно, мы его сейчас
окрестим и-дадим имя "Минутка". И все нашли, что имя это мне пристало,
потому что росточком я не вышел. И двое гостей схватили меня и поволокли к
фогту, а так как по сравнению с ним я был фитюлькой, он сгреб меня в
охапку и окунул в лохань. Он пригнул меня головой в осевшую там жижу и
осколки битых рюмок, а затем вытащил и прочитал надо мной нечто вроде
молитвы. Потом мною занялись крестные отцы - обряд сводился к тому, что
каждый по очереди подкидывал меня высоко в воздух, а когда им это надоело,
они разделились на две партии и перебрасывали меня из рук в руки, как мяч,
- надо, мол, меня подсушить; они играли так, пока им и это не надоело, а
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Березин Федор
Шилова Юлия