букмекеры выставили имена лошадей, участвующих в заезде, назначенном на
четыре часа, и начали выписывать мелом некоторые цифры выплаты.
умел отличить хорошую лошадь от плохой. Эта сумасшедшая баба зря выложила
двадцать пять бумаг. Сегодня счастливый день вовсе не для нее. Ну что ж...
результаты еще не объявлены, повлияли на всех удручающе. У тотализаторов
стояли очереди; все на бегах вдруг притихло, ожидая сигнала начать снова;
в тишине раздавалось ржание какой-то лошади, не умолкавшей все время, пока
ее вели от помещения для взвешивания.
Озлобленный, преждевременно состарившийся, он вдруг ощутил всю тяжесть
своего жизненного опыта, ограниченного брайтонскими трущобами. Ему
захотелось, чтобы здесь были Кьюбит и Дэллоу. Он слишком много взял на
себя в свои семнадцать лет. Дело было не только в Спайсере. В Духов день
он начал нечто такое, чему не было конца. Смерть не была концом; кадило
раскачивалось, и священник поднимал чашу с причастием, а громкоговоритель
нараспев объявлял имена победителей:
вспомнив, что говорил Малыш, он добавил: - И она тоже выиграла. На
двадцать пять бумаг. Вот куча денег! Ну, что ты теперь думаешь о Черном
Мальчике?
типов, которые стучат по дереву, бросают соль через плечо, боятся
проходить под стремянкой, я бы сейчас испугался..."
трибуны, послышался смех, смех женщины, сочный, доверчивый, - вероятно, та
баба, что поставила двадцать пять бумаг на лошадь Фреда. Он обернулся к
Спайсеру со скрытой злобой; от жестокости все его тело напряглось, как от
вожделения.
выигрыш.
молодой человек с напомаженными волосами и выплачивал деньги. Сам Тейт
ушел на десятишиллинговую трибуну, но оба они знали Сэмюела. Когда они
приблизились, Спайсер радостно окликнул его:
под руку, точно добрые старые друзья. Вокруг стояли с полдюжины людей и
ждали чего-то; последний счастливчик отошел; они ждали молча; какой-то
маленький человечек, держа в руках бухгалтерскую книгу, высунул кончик
языка и облизал запекшиеся губы.
повеселиться на эту десятку.
тотализатору и оставила Малышу и Спайсеру свободный проход. Маленькая
группа в конце прохода все ждала чего-то.
свои деньги.
перед бегами.
лошади, на которых я советовал ставить, выиграли. - Из башмаков у него
торчали пальцы.
переминался с ноги на ногу - болела мозоль.
до сих пор еще не выставили цифру выплаты.
лучше свои деньги.
ожидающих людей. Они смотрели мимо него.
забудь, Юнион-стрит. Напиши, что будет новенького, хотя вряд ли будут
какие-нибудь новости, касающиеся меня.
опустил ее: группа людей стояла, сбившись в кучу, чего-то ожидая.
тому, что он начал. Порыв жестокости охватил его. Он опять поднял руку и
хлопнул Спайсера по спине. - Желаю удачи, - сказал он высоким, ломающимся
голосом подростка и снова хлопнул его по спине.
услышал, как Спайсер крикнул: "Пинки!" - и увидел, как он упал; кто-то
поднял ногу в тяжелом, подбитом гвоздями сапоге; а потом Пинки
почувствовал, как боль, словно кровь, побежала по шее у него самого.
Вначале удивление было хуже боли (его как будто только обожгло крапивой).
он. - И, обернувшись, увидел, что его плотным кольцом обступили смуглые
лица. Они скалили зубы ему в ответ: у каждого была наготове бритва; и тут
он впервые вспомнил смех Коллеони, донесшийся к нему по телефонному
проводу. Толпа рассыпалась при первых признаках драки; он слышал, как
Спайсер крикнул: "Пинки, ради Христа!" Какая-то непонятная борьба в
стороне достигла крайнего напряжения, но он ничего не видел. Он должен был
следить за другим: ему угрожали длинные опасные бритвы, блестевшие на
солнце, которое спускалось от Шорхема к гряде меловых холмов. Он сунул
руку в карман, чтобы достать свое лезвие, но человек, стоявший прямо
против него, наклонился и полоснул его по костяшкам пальцев. Боль пронзила
Малыша; его охватили ужас и изумление, как будто какой-то запуганный пацан
в школе вдруг первым вонзил в него циркуль.
вспомнил, что Спайсер не может ответить.
Один из них наклонился вперед и порезал ему щеку, а когда он поднял руку,
закрывая лицо, они снова полоснули его по пальцам. Он заплакал, и в это
время за барьером послышалась барабанная дробь копыт по земле. Было четыре
тридцать. Начался заезд.
ногой в бедро, он схватил рукой чью-то бритву и порезался до кости. Они
рассыпались во все стороны - на край беговой дорожки выбежали полицейские,
медлительные в своих тяжелых сапогах. Малыш проскочил между ними.
Несколько полицейских погнались за ним и, миновав проволочное заграждение,
кинулись вниз, по склону меловой гряды к домикам и к морю. На бегу он
плакал; он хромал на ту ногу, по которой его ударили; он даже пытался
молиться. Ты можешь быть спасен и в последнюю минуту "между стременем и
землей", но ты не можешь спастись, если не раскаешься, а у него не было
времени почувствовать хотя бы малейшее угрызение совести, пока он с трудом
спускался по меловому холму. Он бежал неуклюже, ковыляя, кровь текла у
него по лицу и из обеих рук.
они гнались за ним, как гнались бы за кошкой. Он достиг первых домиков на
берегу, но вокруг никого не было; все ушли на бега, дома были пусты -
ничего, кроме неровной мостовой и маленьких лужаек, дверей с цветными
стеклами да косилки для газона, брошенной на посыпанной гравием дорожке.
Он не осмелился укрыться в доме - если бы он стал звонить и ждать, пока
откроют, они настигли бы его. Теперь он вынул свою бритву, но до сих пор
ему никогда не приходилось применять ее против вооруженного врага. Ему
нужно было спрятаться, но он оставлял за собой на дороге кровавый след.
были молодые легкие. Они остались далеко позади. Малыш обернул руку
носовым платком и откинул голову так, чтобы кровь текла ему за шиворот; он
завернул за угол и вбежал в пустующий гараж, прежде чем они показались
из-за угла. Так стоял он в полутемном сарае, с бритвой наготове, пытаясь
раскаяться. Он думал: "Спайсер. Фред". Но мысли его простирались не
дальше, чем за угол, откуда вновь могли появиться его преследователи; он
понял, что у него не хватит силы воли раскаяться.
легли длинные тени, он стал думать не о загробной жизни, а о собственном
унижении. Он плакал, просил пощады, бежал; Дэллоу и Кьюбит узнают об этом.
Что теперь будет с бандой Кайта? Он старался думать о Спайсере, но земные
заботы не отпускали его. Он не мог управлять своими мыслями. Он стоял с
подгибающимися коленями у бетонной стены, держа бритву наготове и не
спуская глаз с угла. Мимо прошли какие-то люди, едва различимые звуки
музыки с Дворцового мола стучали у него в мозгу, как будто там зрел нарыв;
на чистой пустой дачной улице загорелись огни.
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Жюль Верн
Орлов Алекс
Чернецов Андрей