неохота произносить высокопарные и обязывавшие признания в любви.
Интересно, сколько лет выдержит Пайл ее жестокосердие: ведь Пайл -
романтик; да, но ведь там будет хорошее обеспечение, и ее жестокое сердце
может размягчиться, как мускул, которым долго не пользовались за
ненадобностью. Богатым - все блага.
купила себе еще три шелковых шарфа. Сидя на кровати, она их мне
показывала, громко восхищаясь яркими красками, заполняя пустоту в моей
душе певучим голосом, а потом, тщательно сложив их, убрала, вместе с
дюжиной других, в свой ящик; у нее был такой вид, словно она закладывала
основу своего скромного обеспечения. А я закладывал шаткую основу своего
будущего, написав в ту же ночь Пайлу и зря доверившись обманчивой ясности
мысли, которую порождает опиум. Вот что я ему писал, - я нашел на днях это
письмо, оно было засунуто в книгу Йорка Гардинга "Миссия Запада". Пайл,
по-видимому, читал, когда принесли письмо. Может, он воспользовался им как
закладкой и не стал читать книгу дальше.
"Дорогой Олден", - ведь это было важное деловое письмо, и лживостью своей
оно мало чем отличалось от других деловых писем.
Вы сделали для меня в ту ночь. Вы поистине спасли меня от незавидного
конца. Я уже передвигаюсь, - правда, с помощью палки; я сломал ногу,
по-видимому, как раз там, где нужно, а старость еще не тронула моих костей
и не сделала их слишком хрупкими. Мы как-нибудь отпразднуем счастливый
исход". (Перо мое застряло на этой фразе, а потом, словно муравей,
наткнувшийся на препятствие, пошло кружным путем.) "Мне надо отпраздновать
не только это; я верю, что и Вы будете рады, недаром же Вы всегда
говорили, что больше всего на свете нам с Вами дороги интересы Фуонг.
Когда я вернулся, я застал письмо от жены, которая почти согласна дать мне
развод. Поэтому Вам незачем больше беспокоиться о Фуонг".
письма, а исправлять его было поздно. Если бы я стал ее вымарывать, лучше
было порвать все письмо.
желтый.
голову мысль: "Теперь уж она меня не бросит, пока я не уеду, а завтра,
выкурив несколько трубок, я придумаю, как мне остаться".
Даже во время воздушного налета нельзя беспрерывно испытывать страх. Так и
под обстрелом привычных дел, случайных встреч, чужих треволнений человек
надолго забывает о своих страхах. От мыслей о неминуемом отъезде из
Индокитая в апреле, о туманном будущем без Фуонг меня отвлекали потоки
ежедневных телеграмм, бюллетени вьетнамской прессы и болезнь моего
помощника индийца, по имени Домингес (родители его приехали из Гоа через
Бомбей); он посещал вместо меня менее важные пресс-конференции,
прислушивался ко всяческим слухам и сплетням и относил мои корреспонденции
на телеграф и в цензуру. С помощью индийских купцов, особенно на Севере -
в Хайфоне, Нам-Дине и Ханое, - он организовал для меня свою собственную
разведку и, по-моему, знал куда лучше французского командования о
расположении вьетнамских частей в дельте Тонкина.
получали гласность, и ничего не сообщали французской разведке, Домингесу
доверяли вьетминские подпольщики как в самом Сайгоне, так и в Шолоне. Ему
помогало, наверно, и то, что он, несмотря на свое португальское имя, был
азиатом.
болезнь, чувствительная к малейшему прикосновению, а его гордость была
спрятана глубоко внутри и сведена до минимума. Ежедневно общаясь с ним, вы
сталкивались только с душевной мягкостью, со скромностью и бесконечной
любовью к правде; может быть, только жена могла обнаружить в нем гордость.
Вероятно, правдивость и смирение всегда сопутствуют друг другу: ведь
столько лжи рождает наша гордыня, а в моей профессии - амбиция репортера,
желание напечатать более интересное сообщение, чем твой коллега. Домингес
помогал мне ни обращать на это внимания, не слушаться телеграмм из Англии,
где ругались, почему я не дал такого-то сообщения, хотя другой его дал, не
послал отчета, который, как я знал, не соответствовал действительности.
подумать только: он ведь заботился даже о том, чтобы вовремя была
заправлена моя машина; однако ни разу ни словом, ни взглядом не посягнул
он на мою личную жизнь. Кажется, он был католик, но об этом говорило
только его имя и место рождения; из разговоров с ним нельзя было понять,
поклоняется ли он Кришне или совершает паломничество в пещеры Бату. Однако
теперь его болезнь была моим спасением: она отвлекала меня от ярма
сердечных забот. Мне самому приходилось высиживать утомительные
пресс-конференции и ковылять в "Континенталь", чтобы посплетничать с
товарищами по профессии; но я не умел отличать правду от лжи так, как
Домингес, и привык навещать его по вечерам, чтобы обсудить с ним новости
дня. Иногда возле его узкой железной кровати, в комнате, которую Домингес
снимал в одном из переулков победнее, у бульвара Галлиени, я встречал
кого-нибудь из его друзей индийцев; Домингес, выпрямившись, сидел, поджав
под себя ноги, и казалось, вы пришли не к больному, а на прием к радже или
жрецу. Временами, когда его одолевала лихорадка, по лицу его градом
катился пот, но он никогда не терял ясности мысли. Можно было подумать,
что болезнь терзает не его, а чужое тело. Хозяйка наполняла кувшин у его
изголовья свежим лимонным соком, но я никогда не видел, чтобы он пил, -
может, он счел бы жажду признаком слабости или того, что его тело немощно.
о его здоровье, боясь, как бы вопрос не прозвучал упреком, зато он всегда
заботливо спрашивал о моем самочувствии и извинялся, что, поднимаясь к
нему, мне приходится одолевать столько ступенек.
другом. Он может вам кое-что сообщить.
имена. Конечно, это не для огласки. Мой друг торгует старым железом на
набережной Митхо.
еще толком в них не разобрался.
были чем-то одушевленным. Он был все-таки настоящим индийцем и не тронул
бы и мухи.
после Тайниня.
грехов. Кажется, он питает интерес к местным промыслам - несомненно, хочет
заграбастать их для американцев. Мне не нравится, что они заставляют
французов продолжать войну, а сами тем временем захватывают их торговлю.
приезжих членов конгресса. Ему поручили их проинструктировать.
здесь и полгода.
том, что им нечего рассчитывать на доверие азиатских народов. Тут должна
сказать свое слово Америка - страна с чистыми руками.
правительство одолеть вьетминцев. Он ответил, что на это способна только
"третья сила". "Третью силу", свободную от коммунизма и от клейма
колониализма (он называл ее национальной демократией), можно найти
повсюду. Нужно только подыскать вождя и уберечь его от старых колониальных
держав.
начитался его книг. Пайл пересказывал мне их, когда приехал. С тех пор он
ничему не выучился.
набережную Митхо.
солнце село, отправился по набережной мимо порта. Возле пароходов и серых
военных катеров были расставлены столики и стулья; на небольших жаровнях
шипели и пузырились какие-то кушанья. На бульваре де ла Сомм под деревьями
орудовали цирюльники, а гадалки, примостившись на корточках у стены,
тасовали засаленные карты. В Шолоне жизнь идет совсем по-другому: на
исходе дня работа скорей начинается, чем затихает. Тут ты словно попадаешь
Акунин Борис
Сертаков Виталий
Лукьяненко Сергей
Орлов Алекс
Панов Вадим
Самойлова Елена