Чтение 26–й страницы книги ~Крестный отец~

— Расслабься, детка, — сказал он. — Покажи нынче, на что ты способен, и я сведу тебя с самой знаменитой из голливудских звезд и самой классной по части секса.

Нино отхлебнул из стакана.

— Кто такая? — проворчал он. — Это которую кличут Лэсси?

Джонни весело хмыкнул.

— А Дину Данн не хочешь? Фирма барахло не поставляет.

Его слова произвели впечатление, но Нино все же не отказал себе в удовольствии разочарованно протянуть:

— Выходит, Лэсси не про нашу честь?

Оркестр плавно начал вступление к попурри. Джонни Фонтейн сосредоточенно вслушивался. Эдди Нилс проиграет музыкальное сопровождение в специальной аранжировке. Потом будет пробная запись. Слушая, Джонни мысленно намечал, как подать каждую фразу, как перейти от одной песни к другой. Он знал, что его голоса хватит ненадолго, — но не беда, петь будет в основном Нино, а он — только подпевать. Не считая, конечно, дуэта-поединка. Надо приберечь голос для дуэта.

Он потянул Нино со стула, и они подошли к микрофонам. Нино осекся — раз, другой. От замешательства лицо у него пошло пятнами. Джонни шутливо спросил:

— Время тянешь, да? Рассчитываешь на сверхурочные?

— Непривычно без мандолины в руках, — сказал Нино.

Джонни на миг задумался.

— Попробуй-ка, возьми стакан.

Решение оказалось правильным. Нино нет-нет да и прикладывался к стакану, но его пение от этого не страдало. Джонни пел вполсилы, не напрягаясь, — Нино вел, а он вторил, клал легкие узоры вокруг основной мелодии. Когда так поешь, трудно почувствовать истинное удовлетворение, но Джонни приятно поразило собственное искусство владения голосом. Видно, не пропали даром эти десять лет его певческой жизни.

Когда дошла очередь до дуэта-поединка, которым завершалась пластинка, Джонни запел полным голосом, и после у него засаднило в глотке. Эта вещь проняла даже задубелые сердца многоопытных оркестрантов — такое случалось редко. Музыканты застучали по инструментам смычками и костяшками пальцев, затопотали ногами вместо рукоплесканий. Ударник рассыпал в знак одобрения зажигательную дробь.

С передышками, с перерывами для совещаний работали часа четыре. Перед уходом Эдди Нилс подошел к Джонни и сказал негромко:

— Очень прилично звучишь, милый мой. Пожалуй, опять созрел для сольного диска. Кстати, и новая песня имеется — как на заказ для тебя.

Джонни покачал головой:

— Брось, Эдди, не надо. Через пару часов я так осипну, что даже говорить не смогу… Как по-твоему, многое придется переписывать из того, что сделали?

Эдди задумчиво сказал:

— Нино пусть завтра подойдет на студию. У него в некоторых местах не вышло, хотя вообще он поет гораздо лучше, чем я предполагал. Ну, а твое, если мне где-то не понравится, доведут техники. Не возражаешь?

— Да нет, — сказал Джонни. — Когда можно будет послушать, что получилось?

— Завтра, ближе к вечеру, — сказал Эдди Нилс. — Хочешь, у тебя?

— Можно, — сказал Джонни. — И спасибо, Эдди. Так, значит, до завтра.

Он взял Нино за локоть и вышел с ним из студии. Но повез его оттуда не к Джинни, а к себе.

Время близилось к вечеру. Нино так основательно набрался, что Джонни велел ему идти принять душ, а потом лечь соснуть. Им еще предстояло к одиннадцати ехать на многолюдное сборище.

Когда Нино проснулся, Джонни в общих чертах объяснил ему, что их ждет.

— Этот вечер, — сказал он, — устраивает для кинозвезд Клуб Одиноких Сердец. Женщин, которые там соберутся, ты видел сказочно прекрасными на экране, миллионы мужчин руку бы правую отдали за то, чтобы ими обладать. А соберутся они там с единственной целью — найти себе мужика на один вечер. И знаешь почему? Изголодались, натура требует, а молодость прошла. Ну, а поскольку каждая — женщина, то все же хочется, чтобы обстановка располагала.

— Постой, а что у тебя с голосом? — спросил Нино.

Джонни говорил с ним чуть ли не шепотом.

— Это у меня каждый раз, когда попою. О пении можно теперь забыть на целый месяц. Хрипота, правда, дня через два пройдет.

Нино задумчиво протянул:

— Веселенькие дела…

Джонни пожал плечами.

— Послушай-ка, ты сегодня не очень зашибай. Покажем голливудским принцессам на горошине, что и мой корешок тоже не лыком шит. Будь с ними пообходительней. Запомни, кое-кто из них — большая сила в кино, с их помощью можно получить работу. Будешь вести себя мило, когда шарахнешь клиентку, — это тебе не повредит.

Нино тем временем уже наливал себе выпить.

— Я всегда веду себя мило. — Он осушил стакан до дна. Спросил, широко улыбаясь: — Нет, ты серьезно можешь меня познакомить с Диной Данн?

— Особенно-то не радуйся, — сказал ему Джонни. — В жизни, знаешь, оно все иначе.

Голливудский кинозвездный Клуб Одиноких Сердец (прозванный так молодыми исполнителями главных мужских ролей, которым посещение клуба как бы вменялось в обязанность) собирался по пятницам в великолепном студийном особняке, занимаемом Роем Макелроем, пресс-секретарем, а точнее — советником пресс-центра при Международной кинокорпорации Вольца. Вообще-то говоря, хоть вечера происходили в гостеприимном доме Макелроя, сама идея их первоначально зародилась именно в деловой голове Джека Вольца. Часть кинозвезд, на которых он делал большие деньги, вступила в пору, когда молодость остается позади. Только искусство гримеров да специальное освещение помогали скрыть их возраст. В их жизни наступал трудный период. У них, кроме прочего, существенно снизилась острота восприятия, как в физическом смысле, так и в духовном. Они утратили способность влюбляться очертя голову. Способность изображать роль жертвы, гонимой судьбою. Деньги, слава, былая красота слишком прочно укоренили в них сознание собственной исключительности. Вольц, устраивая для них эти вечера, облегчал им задачу подобрать себе пару на одно свидание, временного дружка, который при наличии определенных данных мог возвыситься до положения постоянного любовника, чтобы уже оттуда начать свое восхождение наверх. Так как подчас выяснение отношений перерастало в скандалы, а, предаваясь плотским утехам, собравшиеся позволяли себе излишества и возникали осложнения с полицией, Вольц счел за благо проводить вечера в доме советника своего пресс-центра, который окажется в нужную минуту на месте и примет меры, то есть откупится от полицейских чинов и прессы и таким образом воспрепятствует огласке.

Для ряда крепких молодых актеров, которые снимались на студии, но не добились еще ни главных ролей, ни известности, присутствие на вечерах по пятницам было обязанностью, не всегда приятной. Дело в том, что в программу вечера входил показ нового фильма, снятого на студии, но еще не вышедшего на экраны. Под этим-то предлогом, в сущности, и проводились вечера. Народ говорил — пошли посмотрим, что за картину сделал такой-то. Событию тем самым сообщался статус профессионального мероприятия.

Зеленым кинозвездочкам посещать вечера по пятницам возбранялось. Точнее — не рекомендовалось. Большинство из них умело понять намек.

Просмотр нового кинофильма начинался в двенадцать ночи; Джонни с Нино приехали в одиннадцать. Рой Макелрой, изысканно одетый, элегантный, оказался человеком, располагающим к себе с первого взгляда. Появление Джонни Фонтейна он, судя по его приветственному возгласу, воспринял как приятную неожиданность.

— Вот это да — ты-то что здесь делаешь? — проговорил он с неподдельным изумлением.

Джонни поздоровался с ним за руку.

— Показываю местные достопримечательности приезжему родственнику. Знакомься — Нино.

Макелрой пожал Нино руку и окинул его оценивающим взглядом.

— Живьем съедят, — заключил он, обращаясь к Джонни. И повел их на внутренний дворик вглубь дома.

Внутренний дворик представлял собою, по сути, ряд просторных комнат, выходящих стеклянными распахнутыми дверями в сад с бассейном. Здесь в беспорядочном движении толклись гости, человек сто, каждый со стаканом в руке. В искусно расположенном освещении скрадывалось увяданье женских лиц, женской кожи. То были женщины, которых Нино подростком столько раз наблюдал на экране из темноты кинозала. Они являлись ему в эротических видениях его юности. Однако сейчас, наяву, они предстали перед ним точно в каком-то кошмарном гриме. Ничто не могло скрыть от глаз усталость их духа и плоти, время вытравило из них божественность. Они стояли и двигались с той же памятной ему грацией, но больше всего напоминали восковые фрукты: они не возбуждали аппетита. Нино взял два стакана и отдрейфовал к столу, где в шеренги выстроились бутылки. Джонни последовал за ним. Они пили вдвоем, покуда за спиной у них не послышался магический голос Дины Данн.

В душе у Нино, как у миллионов других мужчин, этот голос запечатлелся неизгладимо. Дине Данн приз Киноакадемии присуждали дважды; из всех, кого когда-либо сделал Голливуд, она приносила в свое время самые баснословные барыши. Женственное кошачье обаяние, источаемое ею с экрана, неотразимо покоряло мужчин. Только слова, которые она сейчас произносила, никогда не звучали с серебристого экрана:

— Джонни, такой-сякой, мне из-за тебя пришлось опять тащиться к психоаналитику — разок попользовался мною, и баста! Ты почему не явился за добавкой?

Джонни поцеловал ее в подставленную щеку.

— Ты меня вывела из строя на целый месяц, — отвечал он. — Зато хочу тебя познакомить с моим итальянским сородичем. Нино — отличный молодой человек, кровь с молоком. Вот ему, может быть, по силам с тобой тягаться.

Дина Данн повернула голову к Нино и хладнокровно смерила его взглядом:

— Он что, любитель закрытых просмотров?

Джонни усмехнулся:

— Боюсь, у него еще не было случая составить мнение. Взяла бы да и просветила мальчика.

Наедине с Диной Данн Нино должен был прежде всего выпить. Он старался держаться как ни в чем не бывало, но это давалось с трудом. У Дины Данн был вздернутый носик, точеное личико — классический образец англосаксонских представлений об идеале женской красоты. И он так хорошо знал ее. Он видел, как она рыдает у себя в спальне, сраженная известием, что ее муж, летчик, разбился, оставив ее одну с малыми детьми. Видел ее разгневанной, горько обиженной, уязвленной и все же исполненной великолепного достоинства, когда подлец Кларк Гейбл обманул ее и бросил ради развратной соблазнительницы. (Дина Данн никогда не играла в кино развратных соблазнительниц.) Он видел ее в упоенье разделенной любви, видел, как она трепещет в объятьях возлюбленного, минимум раз пять наблюдал, как она картинно испускает последний вздох. Он видел и слышал ее, он о ней мечтал и все-таки оказался не готов к тому, с чего она начала разговор, когда они остались одни.

— Джонни — из тех немногих мужчин в этом городишке, кто достоин так называться, — сказала она. — Все прочие либо педы, либо дебилы, у них, когда они с бабой, не будет стоять, хоть ты им самосвал шпанских мушек опрокинь в штаны. — Она взяла Нино за руку и повела в угол комнаты, подальше от сутолоки и от возможных соперниц.

Здесь, в той же очаровательно хладнокровной манере, актриса принялась расспрашивать его о нем самом. Он видел ее насквозь. Видел, что она играет роль богатой светской дамы, которая милостиво удостаивает вниманием собственного шофера или конюха, — в кино такая героиня либо отвергнет его неуклюжие притязания (в случае, если ее партнер — Спенсер Трейси), либо (и тут в роли партнера будет сниматься Кларк Гейбл), напротив, в пылу безумной страсти пожертвует всем ради него. Но это не имело значения. Он незаметно для себя разговорился — о том, как рос вместе с Джонни в Нью-Йорке, как с ним вдвоем начинал петь для публики с эстрады маленьких клубов. Он обнаружил, что его замечательно слушают — участливо, с живым интересом. Один раз она, будто бы невзначай, спросила:

— А вы не знаете, как Джонни у этого пакостника Вольца ухитрился получить свою роль?

Нино, мгновенно протрезвев, качнул головой. Больше она к этой теме не возвращалась.

Настало время идти смотреть новый фильм, сделанный на студии Джека Вольца. Дина Данн, зажав пальцы Нино в теплой ладони, потянула его за собой во внутреннее помещение без окон, по которому островками относительного уединения были расставлены около полусотни маленьких, каждая на двоих, кушеток.

Возле своей кушетки Нино увидел столик, на нем — ведерко со льдом, бутылки, пачки сигарет на подносе. Он протянул одну Дине Данн, дал ей огня, налил ей и себе. Они уже не разговаривали. Через несколько минут в зале погасили свет.

Он был готов к самому невероятному. Недаром, в конце концов, о разнузданности нравов Голливуда слагались легенды. Но чтобы сразу, без намека на какую-то игру, без единого доброго слова хотя бы для порядка, Дина Данн навалилась прожорливой тяжестью на его детородный орган — такого он все-таки не ожидал. Он продолжал потягивать из стакана, смотреть на экран, но не чувствуя вкуса, не видя фильма. Им владело небывалое возбуждение — отчасти, впрочем, из-за того, что женщина, ублажающая его в темноте, была когда-то предметом его юношеских вожделений.

Вместе с тем для него как мужчины было в этом нечто оскорбительное. А потому, когда прославленная Дина Данн насытилась им и привела его в порядок, он невозмутимо наполнил опять в темноте ее стакан, дал ей опять сигарету, дал огня и уронил равнодушно:

— Кажется, вполне ничего картина.

Он почувствовал, как она окаменела, сидя рядом. Похвалу от него рассчитывала услышать, что ли? Нино налил себе до краев из первой бутылки, которую нашарил в темноте. Да катись оно все! Его же использовали, как последнюю шлюху. Почему-то его теперь охватила холодная злоба на всех этих женщин. Минут пятнадцать они молча смотрели фильм. Он отодвинулся от нее, избегая соприкосновений.

Наконец она проговорила резким неприятным шепотом:

— Ладно рожу-то воротить, тебе же понравилось. То самое стояло выше крыши.

Нино, отхлебнув из стакана, сказал с обычной своей небрежной беспечностью:

— То самое у меня постоянно такое. Вот когда возбуждаюсь — это действительно надо видеть.

Она отозвалась натянутым смешком и умолкла до окончания просмотра. Наконец фильм кончился, в зале зажегся свет. Нино огляделся по сторонам. Видно было, что в темноте публика развлекалась в полную силу, странно только, что он ничего не услышал. Но у некоторых из дам был тот просветленно-сосредоточенный вид, тот жесткий блеск в глазах, который свидетельствует, что над женщиной хорошо потрудились. Они направились к выходу из просмотрового зала. Дина Данн немедленно отошла от него и заговорила с немолодым мужчиной, в котором Нино узнал популярного киноактера, — только сейчас, видя, каков он на самом деле, он догадался, что перед ним педераст. Нино в задумчивости отхлебнул из стакана.

Подошел Джонни Фонтейн, стал рядом.

— Ну что, приятель, получаешь удовольствие?

Нино усмехнулся: