Чтение 26–й страницы книги ~Стандинг или правила хорошего тона~

-- Вам нравится? -- спрашивает будущая маман.

-- Восхитительно, -- заверяю я ее со всей откровенностью.

Едва я это произношу, как открытвается дверь, и в проеме появляется еще
одна особа женского пола. Если бы у нее на бедрах не было юбок, а на губах
помады, резонно было спросить, а уж не кобыла ли кентавра во плоти стоит
перед тобой.

Но это все-таки дама: высокого роста, неповоротливая, квадратная,
ноздреватая и волосатая со всех сторон.

-- В чем дело, Анжелика! -- вещает она голосом, от которого у вас тут
же возникает жгучее желание пойти на скачки и поставить сразу на три первые
лошади, -- мы же тебя ждем.

* Запрещается! -- Нем.

Матиас поспешно встает, складывается вдвое. Пришибленный и раболепный
до глубины штанов.

-- У нас гость, мать, -- говорит Анжелика.

Кобыла застыла, как изваяние.

-- В такой час? -- хмурит она брови.

Тем не менее меня представляют. Комиссар Сан-Антонио, бывший начальник
Ксавье.

Теща и ухом не ведет. Она не подает мне ни руку, ни копыто и смотрит на
меня осуждающим и враждебным взглядом. А ее взгляд напоминает рыскающий луч
прожектора. Под этим убийственным лучом я чувствую себя гораздо неприличнее,
чем если бы я был в чем мать родила.

Она выкладывает все, что думает. Если Ксавье, уже в должности
преподавателя, вынужден выполнять ночные задания, значит он немедленно
должен бросить эту дурацкую работу. Турлен, бакалейщик по торговле оптом,
тот самый, который руководит хоралом "Синицы крепостной стены и большого
булыжника", сейчас как раз ищет опытного бухгалтера. Почему бы Ксавье не
испытать свои силы на поприще актива и пассива.

Он соглашается, смущается и извиняется.

А стрелки на каминных часах невозмутимо продолжают свой бег по золотой
тарелке циферблата. Уже почти десять двадцать, а таинственный корреспондент
все не объявляется.

-- Ну ладно, идем, -- ворчливо заявляет госпожа Клистир. -- Эти
дамы-господа пришли ведь ради тебя, ты что, забыла.

Она загарпунивает свою дщерь и уводит ее, не удостоив нас не только
словом, но даже взглядом.

-- Послушай, -- перехожу я на шепот, когда за ними закрылась дверь. --
Какие же в Лионе малорадостные тещи. А что происходит у твоего эскулапа?

Он вздыхает.

-- Он устраивает мессу для нашего будущего ребенка.

Минуту-другую я соображаю.

-- У себя на квартире, в десять часов вечера!

--Да.

Матиас кажется смущенным.

-- У них там священник?

-- Нет. Но...

-- Что, но?

Он прокашливается.

-- Да что я от вас буду скрывать, господин комиссар. Доктор Клистир --
Папа, хотя и ревностный католик!

Тому, кто захотел бы увидеть, как работают клапаны переутомленного
человеческого мозга, достаточно было устроиться напротив меня на складном
стульчике и вооружиться рентгеновским аппаратом.

-- Папа! -- повторяю я в смятении своих чувств.

-- Он основал свою религию, -- объясняет Матнас, -- религию серафистов.
Я там не все понимаю, но в ней, в общем, все основано на спиритуальном
электричестве. Доктор концентрирует волю разных людей и подчиняет ее для
достижения какой-нибудь общей цели.

-- У твоего тестюшки лопнула прокладка в головке цилиндров или как?

-- У него хорошие результаты.

-- Давай, давай, говори, чего там. Он делает чудеса?

И поскольку Матиас не возникает, я смягчаю тон;

-- В любой религии должны присутствовать папа и разные чудеса...
Спиритуальное без чудес -- это все эфемерно, все равно что сахарная вата: ты
откусываешь кусок, а во рту все равно пусто! А что за чудо он сотворил, твой
Клистир?

Матиас хмурится. Его новая среда уже наложила на него свой отпечаток;
он начинает сердиться, когда насмехаются над его второй родней.

-- Он произвел сенсацию, он вылечил нескольких больных, считавшихся
неизлечимыми, -- с угрюмым видом отвечает он на мой вопрос.

-- А чем он их лечил: заклинаньями "ам-страмм-грамм" или антибиотиками?

-- Вы -- скептик, господин комиссар.

-- У меня в голове не укладывается, как это врач может заниматься
шарлатанством, парень. А что они делают с твоей половиной?

-- Молятся, чтобы она родила красивого мальчика.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не сказать ему, что рождение красивого
мальчика в данном случае было бы чудом из чудес.

-- Для мужика с такой безупречной служебной карьерой, -- ухмыляюсь я,
-- все это, мягко говоря, кажется мне странным, Матиас.

Часы останавливают меня и бьют ровно десять с половиной.

-- У меня такое впечатление, что этот заика сегодня не позвонит, --
уверенно говорю я. -- Он передумал.

И, естественно, именно в этот момент аппарат заиграл нам
"Снимименяпожалуйстаискажимнеалло". Мы переглядываемся. Рыжий от волнения
начинает трястись, как лист, как одноименный композитор во время сочинения
рапсодии "Рыжие листья".

-- Давай, бери трубку, дружок, -- подбадриваю я его.

Он тянется дрожащей рукой к телефонной трубке.

-- Слушаю, -- лепечет он.

Он сводит брови, разводит ноздри носа и бормочет:

-- Нет, это невозможно! -- таким жалобным голосом, что появляется
желание завернуть его в носовой платок.

Решительным жестом я беру параллельную трубку. Мои перепонки
прогибаются внутрь от сочного голоса Толстяка.

-- ...Разумеется, если ты ничего не имеешь против? -- говорит
преподаватель хороших манер.

-- Наоборот.

-- Тогда, хоккей, я еду!

И оба кладут трубки.

-- Берю? -- рассеянно спрашиваю я.

Матиас утвердительно кивает головой.

-- Что он тебе говорил?

-- Он узнал номер моего домашнего телефона в школе, он срочно хочет со
мной поговорить по одному делу чрезвычайной важности.

Я в нерешительности соображаю.

-- Ладно, давай подождем его.

Мы закуриваем.

-- Стряхивайте пепел в кадку с зеленым растением, ~ рекомендует мне
Матиас, открывая окно, чтобы вышел дым, -- они мне не разрешают курить в
квартире!

Да это же настоящая тюрьма! Уж лучше бы он сломал сразу обе подставки в
тот день, когда должен был встретиться со своей девицей на лыжной базе в
горах.

По другую сторону стены его Святость Клистир продолжает служить обедню
во славу своего потомства. Верующие исполняют гимн. Затем слышится какая-то
суховатая музыка.

Затягиваясь своей цигаркой, я озабоченно гляжу на телефон. Только
сейчас меня начинает охватывать тройное беспокойство в связи с этим
заикающимся или восточным корреспондентом. Я не могу разгадать его
намерения. С другой стороны, нет никакого просвета и в этой темной истории.
Два самоубийства в школе, два покушения на Матиаса. Один шутник чинил
раковину в санчасти. Еще один (а может тот же самый) шарился в вещах
Толстяка. Да, все это меня чрезвычайно беспокоит. Матиас меланхолически
грустит о своем. Мой приезд в дом Клистиров вдруг открыл ему глаза на весь
интеллектуальный дискомфорт его нового существования.

-- Послушай, Рыжий, -- шепчу я, -- поскольку я тебя люблю, я дам тебе
один совет: когда твоя половина родит тебе ребятенка, хватай их обоих под
ручки и мотай отсюда как можно быстрее и как можно дальше. Иначе ты станешь
шутом с ярмарки в этом идиотском окружении.

Он нерешительно покачал головой.

Внезапно пение и звуки гармоники в соседней комнате смолкают. Я
различаю какие-то восклицания. После этого на натертый воском пол на всей
скорости вкатывается старая желтушная горничная, которую я недавно видел на
лестничной клетке.

-- Вы можете войти, господин Ксавье! -- быстро произносит она голосом,
напоминающим визг трамвая на повороте.

-- Что случилось? -- вздрагивает рыжий.

-- Там какой-то тип требует вас и что-то говорит о скандале.

Мы встаем. Старая замечает сигареты в наших руках, и это ее шокирует
больше, чем если бы мы расстегнули штаны и показали ей своих ушастых. И тут
она выкинула такую штуку, которую со мной еще никогда не проделывали. Она
выхватывает из моего рта сигарету и выбрасывает ее в раскрытое окно. То же
самое она проделывает с Матиасом.

-- Какой срам! -- скрипит она зубами, как флюгер, раскачиваемый ветром.

Я взрываюсь:

-- Послушайте, вы, прокатчица стульев в городском саду, если бы вам не