Чтение 26–й страницы книги ~Бергомистр города Верне~

обозлена на вас...

- Что за женщина?

- Мать Жефа Клааса.

Взгляд ее непроизвольно посуровел. Тереса явно рассказала ей о смерти
Жефа и о том, что за четверть часа до этого он приходил к Терлинку. Мож-
но не сомневаться, что в комнате у больной обе сестры, вполголоса и ос-
торожно поглядывая на дверь, часами пережевывали эту драму.

- Так во что же вмешивается мать Жефа Клааса?

Да, во что? А ведь он уже четырежды посылал ей деньги! Так он еще ни-
когда ни с кем не обходился. Он даже не мог бы сказать, какое чувство им
движет. Тем не менее факт налицо.

- Шляясь в подпитии по лавкам, она не перестает говорить о вас и об
Эмилии. Хотите все знать? Так вот, она дошла до того, что рассказывает,
будто ваша дочь привязана к кровати и вынуждена делать под себя; что
нормальный человек не выдержит и минуты у нее в комнате - так там воня-
ет; что вашей жене запрещается...

Взволнованная, она на минуту смолкла. Зять стоял перед ней прямой,
неподвижный, с тем застывшим видом, который все чаще принимал в послед-
нее время.

- Дальше.

- С чего начинаются такие вещи, знает каждый, а вот чем они кончают-
ся, не знает никто. В Верне вас не любят, Терлинк.

Это правда: его боялись. Ну и что?

- Вам не кажется, что уже хватит держать больную дома? В Де-Панне
есть хорошая лечебница, где вы могли бы навещать Эмилию всякий раз, ког-
да...

Неожиданно ей почудилось, что он ускользает от нее. И хотя она
по-прежнему стояла в метре от Йориса, ей казалось, что он уходит все
дальше и дальше. Он смотрел на нее. О чем он думал?

- Что с вами, Терлинк? Почему вы не отвечаете?

- Я?

Что отвечать? Зачем? Выходит, Марта не понимает.

Он машинально посмотрел на потолок: там, выше этажом, лежала Эмилия.
На секунду глаза его затуманились, кадык дернулся, но свояченица этого
не заметила.

- Я не расстанусь с дочерью, - объявил он наконец, и голос его вновь
изменился, став таким обычным, словно разговор шел о каком-нибудь пустя-
ке. Нахмурясь, Терлинк вперился в Марту: - Чего вы ждете?

Она не шелохнулась. Йорис готов был поклясться, что она мысленно чи-
тает короткую молитву, чтобы собраться с мужеством и пойти до конца.

- А еще...

- Послушайте, Марта...

Он закурил сигару, хотя еще не пил кофе. Потом прошелся по комнате
так, что затрещал пол.

- Я позволил вам приехать, хоть это и противоречило моим принципам.
Этот дом - мой дом. Понятно? Тереса - моя жена, Эмилия - моя дочь, Мария
- моя служанка и бывшая любовница. И не стоит делать большие глаза. Все
это случилось, потому что должно было случиться, и тут уж ничего не из-
менишь. Что, все еще не понятно?

Да, она действительно не понимала, хотя смутно догадывалась, что же
он хочет сказать и не говорит.

- Мой дом...

Он посуровел, произнося эти слова. Это были не слова любви, скорее...

Марте не хотелось слишком отчетливо сформулировать свою мысль - да,
слова ненависти!

Дом, к которому вольно или невольно он был привязан. Дом, семья, за-
боты, лежащие на его плечах...

- Вы хотели поговорить со мной об Остенде, не так ли?

И губу его вздернула презрительная усмешка, подлинный смысл которой
был ясен только ему.

- Полагаю, что насчет Остенде тоже рассказывают разные разности. Чего
же вы ждете? Начинайте проповедь.

Почувствовав, что у нее нет сил продолжать. Марта пролепетала:

- Предпочитаю оставить вас наедине с вашей совестью.

Как бы то ни было, совесть не помешала ему проделать все то же, что и
каждое утро: спуститься вниз, велеть Марии подать завтрак, затем под-
няться к Эмилии и отнести ей утреннюю еду.

В такую глухую пасмурную погоду мансарда выглядела еще более зловеще.
Пахло там действительно скверно, но ведь Терлинку из-за приступов Эмилии
редко удавалось убраться как следует.

Может быть, следовало прибегнуть к смирительной рубашке? Один раз -
это тоже правда - безумную привязали к кровати. Полотенцами - так, чтобы
не поранить. Терлинк позвал на помощь Марию в надежде капитально убрать
комнату и вымыть покрытую пролежнями больную.

Однако у Эмилии случился такой приступ, что она зубами искромсала се-
бе губу, а глаза у нее закатились так, что страшно было смотреть.

Сегодня она вела себя тихо. Тянула свою жалобную мелодию, играя с
собственными пальцами и, похоже, даже не замечая присутствия отца.

Спустившись, Терлинк зашел к жене, наклонился над нею, прикоснулся ко
лбу губами.

- Добрый день, - поздоровался он.

Она устало подняла глаза, боязливые и покорные одновременно. Потом,
словно для того чтобы придать Себе бодрости, торопливо глянула на сест-
ру.

- Удалось поспать?

- Очень мало, - отозвалась она почти неузнаваемым голосом. - Но это
ничего. Скоро я усну надолго-надолго.

Слезы приподняли ее морщинистые веки, покатились по щекам. В комнате
было пасмурно и печально. Здесь тоже пахло болезнью и ее тошнотворной
кухней.

- Я попросила, чтобы меня навестил священник... Вы не сердитесь?

Терлинк отрицательно покачал головой и вышел. Это был его дом! Он за-
вернул к себе в кабинет за сигарами и машинально обошел то пресловутое
место, которое определял с безошибочной точностью, хотя оно не хранило
никаких следов.

Пасха уже минула. Терлинк носил теперь не выдровую шапку, а черную
шляпу и, когда не было дождя, выходил на улицу в одном пиджаке.

Он пересек площадь, пробираясь между овощами, птицей и здоровавшимися
с ним женщинами. Перед ним на фоне серого дня высилась башня и толчками
двигалась по кругу стрелка часов.

Не его ли была и ратуша?

Там над камином висел Ван де Влит в своем карнавальном наряде. Там
Терлинка ждали кресло и бумаги, аккуратно разложенные на столе.

- Господин Кемпенар, попрошу...

- Добрый день, баас. Госпоже Терлинк лучше?

Кемпенар почитал своим долгом каждое утро скорбным тоном осведом-
ляться о здоровье жены бургомистра.

- Ей все так же плохо, господин Кемпенар. К тому же это вас не каса-
ется.

Терлинк взял у секретаря из рук почту, но не затем, чтобы ее просмот-
реть. Напротив, он немного отодвинул свое кресло, пыхнул сигарой, чтобы
окружить себя дымом, и посмотрел секретарю совета в глаза:

- Скажите, господин Кемпенар, давно вы были в католическом собрании?

- Я играл в пьесе, которую давали в прошлое воскресенье.

- Не прикидывайтесь дурачком, господин Кемпенар. Вы же знаете: я го-
ворю не о ваших клоунадах. Были вы в собрании в понедельник?

Секретарь понурился, словно пойманный на месте преступления.

- Вы оставались внизу, не так ли? Но, похоже, те, кто входит в Малое
собрание, заседали на втором этаже?

Точно, как в день, когда обсуждался вопрос о Леонарде ван Хамме. Игра
была все та же. Второсортные члены, вроде Кемпенара и ему подобных, бро-
дили внизу по залу, где с прошлого воскресенья еще стояли неубранные де-
корации и где из экономии горели всего одна-две лампочки. Там пили
скверное, вечно теплое бутылочное пиво и пытались угадать, что происхо-
дит наверху в гостиных с зелеными бархатными креслами. Оттуда доносились
голоса. В воротах то и дело появлялись люди, устремлявшиеся вверх по
лестнице.

- Не стоит смущаться, господин Кемпенар. Сами видите, я в курсе. Мо-
жете сказать, кто был в Малом собрании?

- Нотариус Команс. Сенатор Керкхове. Еще господин Мелебек с другим
адвокатом, чья фамилия мне не известна.

- Кто еще, господин Кемпенар?

- Больше не помню... Минутку... Нет... Возможно, каноник Вьевиль. Мне
кажется, я заметил его сутану на лестнице.

- Это все?

Зачем лгать, если знаешь, что правда все равно выплывет?

- Присутствовал ли на заседании Леонард ван Хамме?

- Да, мне об этом говорили.

- Что вам еще сказали, господин Кемпенар? Разве Леонард теперь не в
наилучших отношениях с этими господами?

- Да, похоже, они ладят.

- Разве он вчера не заходил в ратушу? И не зашел в вашу канцелярию
поздороваться с вами?

- Он по-прежнему муниципальный советник, и я не вправе запрещать
ему...

- Что он вам сказал?

Это был прежний Терлинк, тот, что наводил на всех страх, - холодный,
невозмутимый, неподатливый, как печной камень.

- Он говорил со мной о разном...

- И объявил вам, господин Кемпенар, что не замедлит сменить меня в