можно сказать, сам же выклянчил у нее. Все это причиняло ему боль, но
вместе с тем и доставляло некую радость.
Но трамвай проходит прямо около дома. Зато совсем рядом - парк, что
хорошо для наших детей".
Он шлет тебе привет".
в Париж. Эта работа очень ему подходит, ведь он всегда был светским
человеком. Его легко можно представить в салонах улицы Руаяль, особенно
на больших торжественных приемах.
что мы больше с ним не разговариваем. Говорим лишь по служебным делам.
Это длится с той самой поры, когда мы покинули берега благословенной
Америки.
очевидно, толком не знает.
спокойным, особенно в первые дни, что стал даже считать пустоту вокруг
себя окончательной и постоянной. Тогда он хладнокровно подумал: "Все
кончено".
пить аперитивы столько, сколько ему захочется, встречаться с Ложье и
болтать с ним.
какой "мышке" речь?
некоторое облегчение. Ложье был прав. Это не могло привести ни к чему
хорошему, скорее всего, кончилось бы плохо.
"Ритце", но не входил потому, что его вдруг охватывали угрызения
совести.
были счета, среди них попались ему счета из химчистки и от модистки,
которая подновила ее шляпку. Насколько он мог понять, именно в ней она
была, когда он ее встретил. Перед глазами возникла эта шляпка, чуть
сдвинутая на лоб. Она приобрела для него сразу же ценность сувенира.
или, напротив, что-нибудь убрано. Словом, какие-то чисто женские, глупые
пустячки.
улице. Тогда он невольно представил себе, какой путь проделала Кэй, и,
должно быть, пешком, подобно тому, какой они проделали ночью.
знал о его существовании.
уставившись в окно, подробнейшим образом изучая жизнь маленького
еврея-портного. Он знал теперь, когда тот ест, в котором часу принимает
и когда покидает свою обычную ритуальную позу на рабочем столе. Наблюдая
другое одиночество, он набирался опыта одинокой жизни.
были вдвоем. Ибо теперь он мысленно ставил себя на место другого.
посоветовала ему вскрывать все письма, которые придут на ее имя?
отдыхаете на природе. Надеюсь, что воздух Коннектикута Вам пойдет на
пользу. Мне же мои дела помешали покинуть Нью-Йорк. И все же... ".
Избавится ли он когда-нибудь от этого кошмара?
этим кончать. Остается лишь подвести черту.
помешает ему еще страдать, страдать до конца своих дней.
до конца своих дней.
бы на такое признание?
даже слов.
он решил, что переживает большую драму, когда его жена в сорок лет
захотела испытать радость новой любви, чтобы снова почувствовать себя
молодой. Неужели же он был таким уязвимым? Разве это имело хоть малейшее
значение?
другого не существовало, кроме Кэй, Кэй и ее прошлое, Кэй и... всего
лишь телефонный звонок. Ему так нужно его услышать. Он ждал целый день,
целую ночь. Заводил будильник на час ночи, потом на два, потом на три,
чтобы быть уверенным, что не заснет и услышит, когда зазвонит телефон.
Это конец, все кончено и не могло кончиться иначе".
встретят в "Ритце" как больного, перенесшего тяжелую операцию.
молит:
пустым, и однажды, когда он хотел там послушать их пластинку, он не мог
этого сделать, потому что один пьяный посетитель, которого тщетно
пытались выставить за дверь, какой-то северный моряк, не то норвежец, не
то датчанин, обхватил его за шею и жадно исповедовался ему на своем
непонятном языке.
оба они хорошо знали, что навсегда.
его из шкафа Джесси и укладывал в чемодан.
будущему. А Кэй была Кэй, без которой он не мог больше обойтись.
прощения, чтобы снова от нее отречься несколько минут спустя. И он
избегал, как будто чувствовал в этом какую-то опасность, малейших
контактов с людьми. Он ни разу не был на радио, не видел ни Гурвича, ни
Ложье. Порой он на них же за это сердился.
глубоким сном, в комнате раздался наконец телефонный звонок.
ночи.
переговаривались. Настойчивый голос глупо повторял:
Алло... Мистер Комб?
вступить в разговор.
позабавило, - что у нее два голоса. Один голос самый обыкновенный, им
может говорить любая женщина, а другой голос - низкий, слегка
взволнованный, который поразил его с первого дня.
доносился издалека, был более низким, чем обычно, более теплым. Говорила
она медленно и с какой-то обволакивающей нежностью.