ответственные лица не усматривали подвоха, к площади подбирался автомобиль
Шпындро.
из-под виски со святой водой, начальник Шпындро отвинтил пробку, кадык
его, такой же гранатово бурый, что и затылок, запрыгал в такт бульканью.
Шпындро отвлекся, машина как раз выскакивала на площадь, "Алилуйка"
выплевывала на площадь грузовик и капоты машин стремительно сближались в
неизбежности столкновения.
легковушку, отшвырнуло в сторону, а само, неспешно, будто в воде,
преодолевая плотную среду потянулось к бронзовому пионеру, поддало
постамент и длинный конец галстука треснул, надломился, и как в
замедленной съемке стал падать вниз, как раз на голову Стручку. Стручок
видел все и мог бы, наверное, улизнуть из-под копьеразящего конца
галстука, но давно смирившись с неизбежностью жизненных проявлений любого
свойства покорно ждал, пока его пропитанная многолетними потами кепка
примет удар гипсового куска.
над Настурцией ожила ором, продавщица вскочила, выронила пудреницу и,
ужаснувшись, увидела - зеркало вдребезги. Быть беде!
в знакомое ощущение, а именно: вот она подходит к входным дверям,
сбрасывает цепочку, тянет на себя бронзовую, покалывающую финтифлюшками
ладонь ручку, открывается площадка, шахта лифта в панцирных сетках
кроватей сороковых годов, неловкие слова, поддельный поцелуй, хлопает
дверь лифта, хлопает входная дверь - ушла! и облегчение снисходит на
Крупнякова, развалившегося в халате и окидывающего ласковым взором вечную
забитость своего жилья.
балаболить, нарываться на похвалы, затеет дурацкий разговор о будущем или
попытается утопить ее в смешках. Неловкости не было, пустая, но пристойная
тишина, как после тяжелой болезни, когда приходишь в себя или как после
невосполнимой утраты, когда скорбь на излете и все большую власть забирает
смирение.
ноги, на икрах голубели вены, вскользь разглядывая их, Аркадьева
допускала, что Крупняков и в самом деле живал и мальчиком в золотых
кудрях, слушающим сказки и вымазывающим пухлый рот шоколадом. Не мог же он
сразу родиться спекулянтом, и она не могла, и муж не мог. Их сделали
такими исподволь, постепенно, невзначай, но и то правда - они не
сопротивлялись. Сказки горшковых лет Крупнякова! Эко куда ее занесло, а ее
сказки, где неприметная кроха Наташа выбирала самых честных и чистых
потому, что они всегда побеждали. В сказках! Хуже Крупнякова у нее не
бывало, то есть не так уж он плох, но фальшив насквозь, без видов на
исправление, встречались ей всякие-разные: изломанные, избитые жизнью,
покореженные до неузнаваемости, но оставалось и в них что-то человеческое.
Для того и близость, чтоб всплыло давно погрузившееся в ил, сдавленный
толщей лет. Крупняков слабость в себе выжег каленым железом, как выжгли
она и муж и те, кто их окружал. Осуждать легко, но что ж им делать?
Однажды продав душу дьяволу, заявиться к нему и требовать душу назад.
Глупо...
раскинутые на ковре.
выдасться колобродить? При всех усилиях не больше десятка лет, а что такое
десяток...
ответа. - Чтоб раскрылась дверь, сначала входная, потом лифта, потом
хлопок одной и другой и ты один.
впрямь обязывало его к добрым поступкам, но нет, дальше смущения,
выраженного игрой мышц лица, дело не шло.
щадил и среди тех, кто дружил с мужем пощада - слово дурацкое, да и куда
ни посмотри - милосердие забито крест накрест неструганными досками, как
окна заброшенных домов в деревнях. Аркадьева заглянула в глаза Крупнякову,
поворошила волосы:
скорее бы ушел, кто бы ни был.
женщину и объяснил себе, почему она ездит, а он нет: никаких тормозов, ни
норм, ни страхов, он хоть изредка испытывает сомнения, а она нет, он -
слабак в глубине души, а она из железа, ее мир всего на двух китах:
совесть - выдумка глупцов - раз, и все продается - два. Больше нет ничего.
Вытянула гвоздики из вазы, стряхнула воду со стеблей прямо на ковер,
несколько капель упало на ноги Крупнякова и побежали по рыжеватым
волоскам.
приподнялся во весь немалый рост, навис над хрупкой Аркадьевой. Она шла по
коридору медленно, дотрагиваясь до тумб красного дерева с фарфоровыми
статуетками, приподняла одну - пастушок играет на свирели под боком
серо-голубой коровы.
Аркадьевой расцветили бронзовую ручку входной двери.
встретимся в пять у Гриши и рванем в Москву... приходи с трояком к Грише,
обмозгуем... сидит бесстыжая у ног Гриши, таращится на высыпавших с
электрички... заколку купила у цыганки, та прямо под Гришей торговала...
служил окрестным жителям вроде коллективного сына полка, тем более, что ни
пить, ни есть не просил; извечная корзина жухлых цветов, поливаемая
дождями и посыпаемая снегами ютилась у основания постамента, и Гриша имел
все основания недоумевать: как же при таких-то жалких знаках внимания
считать юность нашей надеждой; но Гриша молчал, бронзовое покрытие на
одном глазу облупилось - у Гриши ко всем бедам еще и бельмо, правая рука
его задрана вверх, пальцы сжимали несуществующее, как видно - горн,
который исчез во времена, никем неприпоминаемые; лицом Гриша не лишен
приятности и, если бы не галстук, упрямо тянущий мальчика к земле, мог бы
сойти за симпатягу-подростка.
раз жалостью к Грише, а вовсе не судьбой легковушки, к тому же с
московскими номерами. Без горна Гриша еще сохранял некоторое достоинство,
но с обломанным галстуком крохи обаяния рассеивались и Гриша превращался в
гипсовый лом, в хлам посреди и без того унылой площади.
как кровь капает с лица Филина и пятнает светлые чехлы; Мордасов позади
затих - или погиб? - предположил Шпындро, понимая, что столкновение на
площади рушило все: выезд - раз, на корню изничтожало скорую продажу
машины - два и вообще оборачивалось десятком непредсказуемых последствий.
Как оправдаться? Чем обьяснить на работе, что в машине находились
Филин-начальник, его непосредственный подчиненный и Колодец-Мордасов,
мелкий ростовщик и крупный жулик. Что связывало этих троих? Давно ли?
Прочно?..
сообразил, что ор старух вызван не обломом галстучного конца, а кольцевой
трещиной, побежавшей по шее Гриши и грозившей публичным отсечением головы
пионеру-любимцу. Гибель Гриши средь бела дня по мордасовским прикидкам
выходила штукой скверной, но Мордасов сразу усек, что роковой удар нанес
грузовик, а Шпындро со страху, и, особенно маясь странностью своего
экипажа, обстановки не чувствовал и допуская, что в столкновении вина его,
совсем приуныл, когда шофер грузовика спрыгнул из кабины ловко, крепко
встал наземь и не оставил надежд на опьянение.
трепал ее платье и волосы и покрывал пылью дорогие ткани и шерсти,
упаковывающие Настурцию, и губы ее были сжаты до бескровия, взгляд ее враз
вместил Стручка, сраженного гипсовым обломком и валящегося на злосчастную
корзину ручка засохших цветов да так неудачно, что корзинная ручка из
гнутых прутьев расцарапывает щеку Стручка, расписывая красным. От
недосыпа, от суматошных ласк, усталости, от невоздержанности в приеме
крепких и коварных напитков воображение Настурции сыграло с ней злую
шутку, и она очевиднее всех узрела, как голова Гриши задрожала и
приготовилась покинуть бронзовые плечи в погонах пометных звезд. Настурция
завизжала дико, на всю площадь и не из жалости к Грише, а понимая, что его
бесценная башка добьет Стручка потому, что по всем законам естества
выходило: при падении голове Гриши никак не миновать окровавленной головы
Стручка и встреча двух лбов: гипсового и испещренного морщинами, станет
Мережковский Дмитрий
Аникина Наталья
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Майер Стефани
Каменистый Артем