влюбленных на высоты идеала; и, быть может, как неприметную крупицу рассудка
в том бурном и восхитительном порыве души, он припоминал также смутную,
затаенную мысль скрыть и изгладить из памяти опасное приключение, которого
он боялся касаться, в котором не желал играть никакой роли, от которого
бежал и в котором не мог стать ни рассказчиком, ни свидетелем, не будучи в
то же время обвинителем. К тому же эти несколько недель промелькнули, словно
молния; не хватало времени ни на что другое, как только любить друг друга.
Наконец, если бы даже, все взвесив, все пересмотрев, все обсудив, он и
рассказал Козетте о засаде в доме Горбо, если бы и назвал Тенардье, - какое
это могло иметь значение? Даже если бы он открыл, что Жан Вальжан -
каторжник, изменило бы это что-нибудь в нем, в Мариусе? Изменило бы это
что-нибудь в Козетте? Разве он отступился бы от нее? Разве перестал бы
обожать? Разве отказался бы взять ее в жены? Нет. Изменило бы это хоть
сколько-нибудь то, что совершилось? Нет Значит, не о чем жалеть, не в чем
упрекать себя. Все было хорошо. Есть еще бог в небесах и для этих безумцев,
которые зовутся влюбленными. Слепой Мариус следовал тем же путем, который
избрал бы зрячим. Любовь завязала ему глаза, чтобы повести его - куда? В
рай.
Вальжана, сменилось теперь ужасом.
восхищения.
какую! Шестьсот тысяч франков. Он один знал тайну этих денег. Он мог все
оставить себе и, однако, все возвратил.
его к тому не принуждало. Если и открылось, кто он такой, то лишь благодаря
ему самому. Его признание означало нечто большее, чем готовность к унижению,
- оно означало готовность к опасности. Для осужденного маска - это не маска,
а прибежище. Он отказался от этого прибежища. Чужое имя для него -
безопасность; он отверг это чужое имя. Он, каторжник, мог навсегда укрыться
в достойной семье, и он устоял перед искушением. По какой же причине? Этого
требовала его совесть. Он сам объяснил это с неотразимой убедительностью.
Словом, каков бы ни был этот Жан Вальжан, неоспоримо одно - в нем
пробуждалась совесть. В нем начиналось некое таинственное возрождение; по
всей видимости, душевная тревога издавна владела этим человеком. Подобное
стремление к добру и справедливости несвойственно натурам заурядным.
Пробуждение совести - признак величия души.
ему эта искренность, видимая, осязаемая, неопровержимая, подлинная, она
делала ненужными иные доказательства и придавала значительность словам этого
человека. Отношение к нему Мариуса странным образом изменилось. Какое
чувство внушал к себе господин Фошлеван? Недоверие. Что вызывал в нем Жан
Вальжан? Доверие.
пассив и старался свести баланс. Но вокруг него и в нем самом словно
бушевала буря. Пытаясь составить себе ясное представление об этом человеке,
вызывая образ Жана Вальжана из самых глубин своей памяти, он то терял, то
вновь обретал его в каком-то роковом тумане.
признания - все это хорошо. Это напоминало просвет в туче, но потом тучи
снова сгущались.
появлении полиции этот человек, вместо того, чтобы обратиться к ней за
помощью, исчез? Теперь ответ стал ясен для Мариуса. Потому, что человек этот
бежал из места заключения и скрывался от полиции.
Мариусом, в его смятенной душе, вновь отчетливо всплыло это воспоминание,
подобно симпатическим чернилам, которые выступают под действием огня. Этот
человек был на баррикаде. Но он не сражался. Зачем же он туда пришел? Перед
этим вопросом вставал призрак и отвечал на него: то был Жавер. Мариус теперь
ясно вспоминал зловещее появление Жана Вальжана, увлекавшего за собой с
баррикады связанного Жавера, и ему еще слышался страшный звук пистолетного
выстрела, донесшийся из-за угла Мондетур. Между шпионом и каторжником, надо
полагать, существовала давнишняя вражда. Они мешали друг другу. Жан Вальжан
явился на баррикаду, чтобы отомстить. И пришел позднее других. По-видимому,
он знал, что Жавер был захвачен в плен. Корсиканская вендетта, проникнув в
низшие слоя общества, стала там законом; она так вошла в обычай, что не
удивляет даже тех, кто наполовину обратился к добру; эти натуры таковы, что
злодея, вступившего на путь раскаяния, может смутить мысль о воровстве, но
не мысль о мести. Жан Вальжан убил Жавера. По крайней мере это казалось
Мариусу бесспорным.
терзал Мариуса, словно раскаленные клещи. Как могло случиться, чтобы жизнь
Жана Вальжана так долго шла бок о бок с жизнью Козетты? Что означала темная
игра провидения, столкнувшего ребенка с этим человеком? Значит, и там,
наверху, существуют оковы, значит, и богу бывает угодно сковать одной цепью
ангела с демоном? Значит, грех и невинность могут оказаться товарищами по
камере на таинственной каторге бедствий? И в этом шествии осужденных судьба
человеческая может заставить идти рядом два существа: одно-ясное и чистое,
другое -страшное; одно -озаренное сиянием утра, другое -навеки опаленное
молнией божьего гнева. Кто мог предопределить столь необъяснимый союз? Каким
образом, каким чудом могла слиться судьба небесного юного создания с судьбой
закоренелого грешника? Кто мог соединить ягненка с волком и -что еще
непостижимее - привязать волка к ягненку? Волк любил ягненка, свирепое
существо боготворило существо слабое, целых девять лет исчадие ада служило
поддержкой ангелу. Детство и юность Козетты, ее девственный расцвет -ее
порыв навстречу жизни и познанию преданно охранялись этим чудовищем. Здесь
вопросы как бы распадались на бесчисленные загадки, в глубине одной пропасти
разверзалась другая, и Мариус, думая о Жане Вальжане, испытывал
головокружение. Кто же был этот человек-бездна?
оно есть, пока оно не обратится к свету, всегда порождало и будет порождать
два типа людей: человека возвышенного и человека низкого; того, кто
исповедует добро, - Авеля, и того, кто исповедует зло, - Каина. Кто же был
этот Каин с нежным сердцем? Этот разбойник, который, как перед святыней,
преклонялся перед девственницей, охранял ее, растил, оберегал, укреплял в
добродетели и, будучи сам порочен, окружал ее ореолом непорочности? Что же
это за грешник, который благоговел перед невинностью и ничем ее не запятнал?
Кто же был этот Жан Вальжан, воспитавший Козетту? Что представлял собою этот
выходец из мрака, поглощенный одной-единственной заботой - предохранить от
малейшей тени, от малейшего облачка восход звезды?
степени успокаивала его относительно другой. Во всем этом столь же явно, как
и Жан Вальжан, присутствовал бог. Пути господни неисповедимы. Бог пользуется
тем средством, каким пожелает. Он не обязан давать отчет человеку. Ведомо ли
нам, как господь вершит свои деяния? Жану Вальжану стоило больших трудов
воспитать Козетту. До некоторой степени он был создателем ее души. Это
неоспоримо. Ну и что же? Работник был ужасающе безобразен, но работа
оказалась восхитительной. Бог волен творить чудеса, как хочет. Он создал
очаровательную Козетту, а воспитателем приставил к ней Жана Вальжана. Ему
угодно было избрать себе странного помощника. Какой счет мы можем предъявить
ему? Разве впервые навоз помогает весне взрастить розу?
правильны. Допрашивать Жана Вальжана по поводу всех указанных нами сомнений
он не осмеливался, сам себе в том не сознаваясь. Он обожал Козетту, он
обладал Козеттой. Козетта сияла невинностью. Этого было ему довольно. В
каких еще расследованиях он нуждался? Его возлюбленная была светом.
Нуждается ли свет в разъяснении? У него было все; чего еще мог он желать?
Все - разве этого недостаточно? Что ему до личных дел Жана Вальжана!
Наклоняясь мысленно над роковой тенью, он цеплялся за торжественное
заявление, сделанное этим отверженным: "Я - никто для Козетты. Десять лет
назад я не знал о ее существовании".
прошел мимо. Кто бы он ни был, его роль окончена. Отныне оставался Мариус,
чтобы заступить место провидения Козетты. В лазурной вышине Козетта
разыскала существо себе подобное, возлюбленного, мужа, посланного небом
супруга. Улетая ввысь, Козетта, окрыленная и преображенная, подобно бабочке,
вышедшей из куколки, оставляла на земле свою пустую и отвратительную
оболочку - Жана Вальжана.
испытывал ужас перед Жаном Вальжаном. Ужас священный, быть может, ибо, как
мы только что отметили, он чувствовал quid divinum {Нечто божественное
(лат.).} в этом человеке. Но, какие бы усилия он над собой ни делал, какие
бы смягчающие обстоятельства ни отыскивал, неизбежно приходилось
возвращаться к одному: это был каторжник, иначе говоря, существо, которое
даже не имело места на общественной лестнице, ибо оно опустилось ниже
последней ее ступеньки. За самым последним из людей идет каторжник.
Каторжник, в сущности, не принадлежит к числу живых. Закон лишил его всего
человеческого - всего, что только он в силах отнять у человека. Хотя Мариус
и был демократом, тем не менее в вопросах, касающихся судопроизводства, он
все еще стоял за систему беспощадной кары и всех, кого карал закон, осуждал
с точки зрения этого закона. Заметим, что духовное развитие Мариуса еще не
было завершено. Он еще не умел отличить то, что начертано человеком, от
того, что начертано богом, отличить закон от права. Он еще не обдумал н не
взвесил присвоенного себе человеком права распоряжаться тем, что
невозвратимо и непоправимо. Его не возмущало слово vindicta {Кара (лат.).}.
Максимов Альберт
Юрьев Сергей
Круз Андрей
Сапковский Анджей
Посняков Андрей
Андреев Николай