эти перемежные годы. Не всем было дано дожить. Кто-то спрятал бутылку с
бумагой в землю, но никому не назвал места. Кто-то отдал хранить, но в
небрежные или, напротив, слишком осторожные руки. Кто-то и записать не
успел.
приободрить? поддержать? Ведь мы по-волчьи прятались ото всех и, значит,
друг от друга тоже. Но даже и при этом мне пришлось узнать в Экибастузе
нескольких.
Анатолием Васильевичем Силиным. Он был тогда лет за сорок. Лицо его не
казалось ничуть примечательным. Все его состриженные и сбритые волосы
прорастали рыженькими, и брови были рыжеваты. Повседневно он был со всеми
уступчив, мягок, но сдержан. Лишь когда мы основательно разговорились и по
нерабочим воскресеньям стали часами гулять по зоне, и он читал мне свои
очень длинные духовные поэмы (он писал их тут же, в лагере, как и я), я в
который раз поразился, как обманчиво бывают скрыты в рядовом облике --
нерядовые души.
добрался до религиозных книг и захвачен был ими. С тех пор он стал не только
верующим человеком, но -- философом и богословом! А так как именно "с тех
пор" он и сидел непрерывно в тюрьме или в лагере, то весь этот богословский
путь ему пришлось пройти в одиночку, еще раз открывая для себя уже и без
него открытое, может быть блуждая -- ведь ни книг, ни советчиков не было у
него "с тех пор". Сейчас он работал чернорабочим и землекопом, силился
выполнить невыполнимую норму, возвращался с подгибающимися коленями и
трясущимися руками -- но и днём и вечером в голове его кружились ямбы его
поэм, все четырёхстопные с вольным порядком рифмовки, слагаемые от начала до
конца в голове. Я думаю, тысяч до двадцати он уже знал к тому времени строк.
Он тоже относился к ним служебно: способ запомнить и способ передать другим.
Природы. Он восклицал, наклонясь над редкою травкой, незаконно проросшей в
бесплодной нашей зоне:
человеку. Значит, насколько же прекраснее должны быть мы!
повторяли это.)
Единению!
формулировал так:
необходимостью искупить людские грехи, но и желанием Бога [перечувствовать]
земные страдания. Силин смело утверждал:
чувствовал] их!
Силин находил свежие человеческие слова:
всех оттенков христианства:
породить материю, Силин только улыбался:
породить Дух? В таком порядке -- разве это не чудо? Да это было бы чудо еще
большее!
мне сохранить от слышанных поэм Силина -- в опасении, что сам он, может
быть, не сохранит и ничего. В одной из поэм его излюбленный герой с античным
греческим именем (забыл я его) произносил воображаемую речь на ассамблее
Организации Объединенных Наций -- духовную программу для целого
человечества. В четырёх навешанных номерах, истощённый обречённый раб --
этот поэт имел в груди больше сказать живущим, чем целое стадо утвердившихся
в журналах, издательствах, на радио -- и никому, кроме себя, не нужных.
факультету. Сейчас оставалось ему, как и мне, лет около трёх до
"освобождения" в ссылку. Его единственной специальностью было --
преподавание литературы в школе. Представлялось маловероятным, чтобы
допустили нас, бывших арестантов, до школы. Ну, а если?
Духа.
чтобы держаться за класный журнал, а не за кирку.
человека, не знавшего родителей, не знавшего наставников, которому вся жизнь
досталась так же трудно, как лопатой ворочать экибастузский каменистый
грунт.
он нуждался в благодарных слушателях, с кем-то вместе должен был читать,
толковать Евангелие и таить саму книжечку. Но собственно-православных он то
ли не искал (подозревая, что они могут отвергнуть его за ереси), то ли не
находил: в нашем лагере кроме западных украинцев их было мало или не
выделялись они последовательностью поведения. Баптисты же как будто уважали
Силина, прислушивались к нему, причисляли даже к своей общине, однако им
тоже не нравилось в нём всё еретическое, они надеялись постепенно сделать
его своим. Силин блек, когда разговаривал со мной в их присутствии,
распускался он без них. Трудно было ему обрубить себя по их вере, хотя вера
у них -- очень твёрдая, чистая, горячая, помогала им переносить каторгу, не
колебнувшись и не разрушившись душой. Все они честны, негневливы,
трудолюбивы, отзывчивы, преданы Христу.
принадлежность к баптистской общине многие сотни их получали по 25 лет
заключения и отправлялись в Особлаги (ведь [община] -- это [организация]!)
*(4)
подчеркнуть и выразить себя внешне. Легче видно, кто на что претендует. В
заключении, наоборот, все обезличены -- одинаковой стрижкой, одинаковой
небритостью, одинаковыми шапками, одинаковыми бушлатами. Духовное выражение
искажено ветрами, загаром, грязью, тяжёлой работой. Чтоб сквозь обезличенную
приниженную наружность различить свет души -- надо приобрести навык.
безотчётное сознакомление и собирание подобных.
биографии. Вот работают рядом землекопы. Пошёл густой мягкий снег. Потому ли
что скоро перерыв -- бригада вся ушла в землянку. А один -- остался стоять.
На краю траншеи он опёрся о заступ и стоит совсем неподвижно, как будто ему
так удобно, как статуя. И как статуе, снег засыпает ему голову, плечи, руки.
Безразлично ему это? или даже приятно? Он смотрит сквозь эту кишь снежинок
-- на зону, на белую степь. У него широкая кость, широкие плечи, широкое
лицо, обросшее светлой жестокой щетиной. Он всегда основательный, медленный,
очень спокойный. Стоять он остался -- смотреть на мир и думать. Здесь его
нет.
-- толстовец. Он вырос в отсталом представлении, что нельзя убивать (даже во
имя Передового Учения!) и потому нельзя брать в руки оружия. В 1941-м его