стол, чернила, бумага, и шмонов не было, и написанного никто не отбирал --
почему, собственно, агония?
излагают начальству сюжет задуманного романа и получают одобрение. Опер
следит, чтоб не посылали на [[общие]]! Потом их [[тайком]] выводят из зоны
("чтоб бендеровцы не растерзали"), там они продолжают. Тоже поэзия под
плитой. Да где ж этот роман?
сути. (см. часть VII)
сердца.
пользуюсь его разрешением.
Джезказганском отделении, тайком по вечерам читал адаптированного "Овода".
Всё же был на него донос. На обыск пришёл сам начальник отделения и свора
офицеров: "Американцев ждёшь?" Заставил его читать по-английски вслух.
"Сколько сроку осталось?" -- "Два года." -- "Будет двадцать!" Да еще и стихи
нашли: "Любовью интересуешься?.. Создайте ему такие условия, чтобы у него не
только английский, но и русский из головы вылетел!" (Рабы-придурки еще
шипели на Стоика: "И нас подводишь! Еще и нас разгонят!")
щекотало его любопытство попросить копию приговора на венгерском, чтоб
узнать, [[за что]] ж он 9 лет сидел? Но побоялся: "еще подумают -- а зачем
это мне? А мне и действительно это уже не очень нужно..." Он понял [[наш]]
дух: а зачем бы в самом деле ему теперь знать?..
(Сравните коммунистическую санчасть у Дьякова: "Что, зубки заболели,
бендеровская твоя харя?")
поэтов. Все-таки Пушкин, говорили они, мог написать "Клеветникам России". А
Лермонтов не сослужил самодержавию ни на пятнышко.
судьбы Мцыри, к которой вполне уже был готов.
маленьком городочке Надьканижа, где никто не знает русского и не читает
русских книг. И что же пишет он мне теперь?
моё. Узнал я сурово то, что другим недоступно... При освобождении я обещал
оставшимся товарищам, что русского народа никогда не забуду, и не за
выносивших страдания, а за доброе сердце... Зачем в газетах с участием слежу
за новостями бывшей моей "родины"?.. Произведение русских классиков --
полный полк в моей библиотеке и на русском сорок один томов, а на украинском
четыре (Шевченко)... Другие читают от русских, как от англичан, от немцев, а
я читаю русских по-другому. Для меня Толстой ближе Томаса Манна, а Лермонтов
куда ближе Гёте.
что ты за чудак? Что ты там хорошего видал, почему тебя тянет к русским?..
Как объяснить, что вся молодость моя прошла там, а жизнь это вечное прощание
от убегавших дней... Как же отвернуться мальчишком обиженной -- ведь девять
лет моя судьба совпадала с вашими. Как объяснить, почему вздрогнет сердце,
когда услышу по радио русскую народную песню? Пропою сам вполголоса: "Вот
мчится тройка удалая..." -- и так больно становится, что дальше петь нет
сил. А дети просят научить их по-русски. Подождите дети, разве кому собираю
я русских книг?.."
своих, и товарищей, и о которых только знает понаслышке, то о самых
непримеримых и настойчивых -- об Иване Воробьеве, Михаиле Хайдарове,
Григории Кудле, Хафизе Хафизове, он с похвалой говорит: "Это был
[убеждённый] беглец!"
жить за решёткой нельзя! -- ни даже самым обеспеченным придурком, ни в
бухгалетерии, ни в КВЧ, ни в хлеборезке! Тот, кто, попав в заключение, всё
дневное время думает о побеге, и ночью во сне видит побег. Тот, кто
[подписался] быть непримиримым, и все свои действия подчиняет только одному
-- побегу! Кто ни единого дня не сидит в лагере просто так: всякий день он
или готовится к побегу, или как раз в побеге, или пойман, избит и в
наказание сидит в лагерной тюрьме.
застреленных беглецов, для показа разложенные у развода. Кто видел и
привезённых живыми -- синекожего, кашляющего кровью, которого водят по
баракам и заставляют кричать: "Заключённые! Смотрите, что' со мной! Это же
будет и с вами!" Кто знает, что чаще всего труп беглеца слишком тяжёл, чтобы
его доставлять в лагерь. А поэтому приносят в вещмешке только голову или (по
уставу так верней) -- еще правую руку, отрубленную по локоть, чтобы
спецчасть могла проверить отпечаток пальцев и списать человека.
окна; против которого и обносят зону десятками нитей колючей проволоки,
воздвигают вышки, заборы, заплаты, расставляют секреты, засады, кормят серых
собак багровым мясом.
лагерных обывателей: из-за беглецов другим будет хуже! режим усилят! по
десять раз на проверку! баланда жидкая! Кто отгоняет от себя шёпот других
заключённых не только о смирении ("и в лагере можно жить, особенно с
посылками"), но даже о протестах, о голодовках, ибо это не борьба, а
самообман. Изо всех средств борьбы он видит один, он верит одному, он служит
одному -- побегу!
отказаться от сезонного перелёта, так убеждённый беглец не может не бежать.
мирные лагерники: "И что тебе не сидится? Что ты бегаешь? Что ты можешь
найти на воле, особенно на теперешней?" -- "Как -- что? -- удивлялся Тэнно.
-- Свободу! Сутки побывать в тайге не в кандалах -- вот и свобода!
время -- время кроликов. Такие арестанты встречались только в самое первое
время, а потом уж только после войны.
был вначале подавлен, грустен -- пока не созревал у него план побега. Когда
же план появлялся -- Тэнно весь просветляется, и улыбка торжествовала на его
губах.
упал духом: он ощутил, что надежда на реабилитацию подрывает его волю к
побегу.
рождения. Ребёнком он из Брянского интерната бежал "в Америку", то есть на
лодке по Десне; из пятигорского детдома зимой -- в нижнем белье перелез
через железные ворота -- и к бабушке. И вот что самобытно: в его жизни
переплетаются мореходная линия и цирковая. Он кончил мореходное училище,
ходил матросом на ледоколе, боцманом на тральщике, штурманом в торговом
флоте. Кончил военный институт иностранных языков, войну провел в Северном
флоте, офицером связи на английских конвойных судах ходил в Исландию и в
Англию ([фото 4]). Но и он же с детства занимался акробатикой, выступал в
цирках при НЭПе и позже в промежутках между плаваниями; был тренером по
штанге; выступал с номерами "мнемотехники", "запоминанием" множества чисел и
слов, "угадыванием" мыслей на расстоянии. А цирк и портовая жизнь привели
его и к небольшому касанию с блатным миром: что-то от их языка, авантюризма,
хватки, отчаянности. Сидя потом с блатарями в многочисленных режимках -- он
еще и еще черпает что-то от них. Это тоже всё пригодится для убеждённого
беглеца.
(знает языки, плавал на английском судне, к тому же эстонец, правда
петербургский) -- но ведь нас питают надежды на лучшее. В рождественский
канун того же года в Риге, где Рождество еще так чувствуется, так
празднично, -- его арестовали и привели в подвал на улице Амату, рядом с
консерваторией. Входя в первую свою камеру, он не удержался и зачем-то
объяснил равнодушному молчуну-надзирателю: "Вот на это самое время у нас с
женой были билеты на "Графа Монте-Кристо". Он боролся за свободу, не смирюсь
и я".
Шилова Юлия
Мичурин Артем
Марко Джон
Прозоров Александр
Мурич Виктор
Посняков Андрей