Чтение 257–й страницы книги ~Отверженные~

жизнь. Я уйду в вечную ночь, даже не поглядев на Козетту в последний раз. О,
только бы на минуту, на миг услышать ее голос, коснуться ее платья,
поглядеть на нее, на моего ангела, и потом умереть! Умереть легко, но как
ужасно умереть, не повидав ее! Она улыбнулась бы мне, сказала бы словечко.
Разве это может причинить кому-нибудь вред? Но нет, все кончено, навсегда. Я
совсем один. Боже мой, боже мой, я не увижу ее больше!"

В эту минуту в дверь постучались.

Глава четвертая. УШАТ ГРЯЗИ, КОТОРЫЙ МОГ ЛИШЬ ОБЕЛИТЬ

В этот самый день, точнее в этот самый вечер, когда Мариус, встав из-за
стола, направился к себе в кабинет, чтобы заняться изучением какого-то
судебного дела. Баск вручил ему письмо и сказал:

- Господин, который принес это письмо, ожидает в передней.

Козетта в это время под руку с дедом прогуливалась по саду.

Письмо, как и человек, может иметь непривлекательный вид. При одном
только взгляде на грубую бумагу, на неуклюже сложенные страницы некоторых
посланий, сразу чувствуешь неприязнь. Письмо, принесенное Баском, было
именно такого рода.

Мариус взял его в руки. Оно пахло табаком. Ничто так не оживляет
память, как запах. И Мариус вспомнил этот запах. Он взглянул на адрес,
написанный на конверте, и прочел. "Господину барону Понмерси. Собственный
дом". Вспомнив запах табака, он вспомнил и почерк. Можно было бы сказать,
что удивлению присуща догадка, подобная вспышке молнии. И одна из таких
догадок осенила Мариуса.

Обоняние, этот таинственный помощник памяти, оживило в нем целый мир.
Конечно, это была та же бумага, та же манера складывать письмо, синеватый
цвет чернил, знакомый почерк, но, главное - это был тот же табак. Перед ним
внезапно предстало логово Жондрета.

Итак - странный каприз судьбы! - один след из двух, так долго
разыскиваемых, именно тот безнадежно потерянный след, ради которого еще
недавно он потратил столько усилий, сам давался ему в руки.

Нетерпеливо распечатав конверт, он прочел:

"Господин барон,

Если бы Всевышний Бог одарил меня талантами, я мог бы стать бароном
Тенар, членом академии, но я не барон. Я только его однофамилец, и я буду
щаслив, если воспоминание о нем обратит на меня высокое ваше расположение.
Услуга, коей вы меня удостоите, будет взаимной. Я владею тайной, касающейся
одной особы. Эта особа имеет отношение к вам. Эту тайну я придоставляю в
ваше распоряжение, ибо желаю иметь честь быть полезным вашей милости. Я дам
вам простое средство прагнать из вашего уважаемого симейства эту личность,
которая втерлась к вам без всякого права, потому как сама госпожа баронесса
высокого происхождения. Святая святых добродетели не может дольше
сожительствовать с приступлением, иначе она падет.

Я ажидаю в пнредней приказаний господина барона.

С почтением".

Письмо было подписано "Тенар".

Подпись была не вымышленной. Только несколько укороченной.

Помимо всего, беспорядочная болтливость и самая орфография помогали
разоблачению. Авторство устанавливалось неоспоримо. Сомнений быть не могло.

Мариус был глубоко взволнован. Его изумление сменилось радостью. Только
бы найти ему теперь второго из разыскиваемых им лиц, - того, кто спас его,
Мариуса, и ему ничего больше не оставалось желать.

Он выдвинул ящик письменного стола, вынул оттуда несколько банковых
билетов, положил их в карман, запер стол и позвонил. Баск приотворил дверь.

- Попросите войти, - сказал Мариус.

Баск доложил:

- Господин Тенар.

В комнату вошел человек.

Новая неожиданность для Мариуса: вошедший был ему совершенно незнаком.

У этого человека, впрочем тоже пожилого, был толстый нос, утонувший в
галстуке подбородок, зеленые очки под двойным козырьком из зеленой тафты,
прямые, приглаженные, с проседью волосы, закрывавшие лоб до самых бровей,
подобно парику кучера из аристократического английского дома. Он был в
черном, сильно поношенном, но опрятном костюме; целая связка брелоков,
свисавшая из жилетного кармана, указывала, что там лежали часы. В руках он
держал старую шляпу. Он горбился, и чем ниже был его поклон, тем круглее
становилась спина.

Но особенно бросалось в глаза, что костюм этого человека, слишком
просторный, хотя и тщательно застегнутый, был явно с чужого плеча. Здесь
необходимо краткое отступление.

В те времена в Париже, в старом, мрачном доме на улице Ботрельи, возле
Арсенала, проживал один оборотистый еврей, промышлявший тем, что придавал
любому прохвосту вид порядочного человека; ненадолго, само собою разумеется,
- в противном случае это оказалось бы стеснительным для негодяя. Превращение
производилось тут же, на день или на два, за тридцать су в день, при помощи
костюма, который соответствовал, насколько возможно, благопристойности,
предписываемой обществом. Человек, дававший напрокат одежду, звался
"Менялой"; этим именем окрестили его парижские жулики - его настоящего имени
никто не знал. В его распоряжении была обширная гардеробная. Старье, в
которое он обряжал людей, было подобрано на все вкусы. Оно отражало разные
профессии и социальные категории; на каждом гвозде его кладовой висело,
поношенное и измятое, чье-нибудь общественное положение. Здесь мантия судьи,
там ряса священника, тут сюртук банкира, в уголке -мундир отставного
военного, дальше -костюм писателя или крупного государственного деятеля.
Этот старьевщик был костюмером бесконечной драмы, разыгрываемой в Париже
силами воровской братии. Его конура служила кулисами, откуда выходило на
сцену воровство и куда скрывалось мошенничество. Оборванный плут, зайдя в
эту гардеробную, выкладывал тридцать су, выбирал себе для роли, какую
намеревался в тот день сыграть, подходящий костюм и спускался с лестницы уже
не громилой, а мирным буржуа. Наутро эти обноски честно приносились обратно;
Меняла оказывал полное доверие ворам и никогда не бывал обворован. Эти
одеяния имели одно только неудобство: они "плохо сидели", так как были сшиты
не на тех, кто их носил. Они оказывались тесными для одних, болтались на
других и никому не приходились впору. Любой мазурик, ростом выше или ниже
среднего, чувствовал себя неудобно в костюмах Менялы. Они не годились ни для
слишком толстых, ни для слишком тощих. Меняла имел в виду лишь среднего
роста и объема людей. Он снял мерку с первого забредшего к нему оборванца,
ни тучного, ни худого, ни высокого, ни маленького. Отсюда необходимость
приспосабливаться, временами трудная, с которой клиенты Менялы справлялись,
как умели. Тем хуже для исключений из нормы! Одеяние государственного
деятеля, например, - черное снизу доверху, и следовательно, вполне
пристойное, - было бы чересчур широко для Питта и чересчур узко для
Кастельсикала. Костюм "государственного деятеля" описывался в каталоге
Менялы следующим образом; приводим это место: "Черный суконный сюртук,
черные шерстяные панталоны, шелковый жилет, сапоги и белье". Сбоку, на полях
каталога, надпись: "Бывший посол" и заметка, которую мы также приводим: "В
отдельной картонке аккуратно расчесанный парик, зеленые очки, брелоки и две
трубочки из птичьего пера длиною в дюйм, обернутые ватой". Все это
предназначалось для государственного мужа, бывшего посланника. Костюм этот,
можно сказать, держался на честном слове; швы побелели, на одном локте
виднелось что-то вроде прорехи; вдобавок спереди на сюртуке не хватало
пуговицы. Впрочем, последнее обстоятельство не имело особого значения, так
как рука государственного мужа, которой полагается быть заложенной за борт
сюртука, могла служить прикрытием недостающей пуговице.

Если бы Мариус был знаком с тайными заведениями Парижа, он тотчас бы
узнал на посетителе, которого впустил к нему Баск, платье "государственного
деятеля", позаимствованное в притоне Менялы.

Разочарование Мариса при виде человека, обманувшего его ожидания,
перешло в неприязнь к нему. Внимательно оглядев с головы до ног посетителя,
пока тот отвешивал ему преувеличенно низкий поклон, Мариус сухо спросил:

- Что вам угодно?

Человек отвечал с любезной гримасой, о которой могла бы дать кое-какое
представление лишь ласковая улыбка крокодила:

- Мне кажется просто невероятным, что я до сих пор не имел чести видеть
господина барона в свете. Я уверен, что встречал вас несколько лет тому
назад в доме княгини Багратион и в салоне виконта Дамбре, пэра Франции.

Притвориться, что узнаешь человека, которого вовсе не знаешь, -
излюбленный прием мошенников.

Мариус внимательно прислушивался к речи этого человека, следил за его
произношением, за мимикой. Разочарование возрастало: у посетителя был
гнусавый голос, нисколько не похожий на тот резкий, жесткий голос, который
он ожидал услышать. Он был совершенно сбит с толку.

- Я не знаком ни с госпожой Багратион, ни с господином Дамбре, - сказал
он. - Ни разу в жизни я не бывал ни в одном из этих домов.

Ответ был груб, однако незнакомец продолжал тем же вкрадчивым тоном:

- В таком случае, сударь, я, должно быть, видел вас у Шатобриана. Я с
ним близко знаком. Он очень мил и частенько говорит мне: "Тенар, дружище...
не пропустить ли нам по стаканчику?"

Выражение лица Мариуса становилось все более суровым.

- Никогда не имел чести быть принятым у господина Шатобриана. Ближе к
делу. Что вам угодно?

На строгий тон Мариуса незнакомец ответил еще более низким поклоном.

- Господин барон! Соблаговолите меня выслушать. В Америке, неподалеку
от Панамы, есть селение Жуайя. Это селение состоит из одного-единственного
дома. Большого квадратного трехэтажного дома из обожженных солнцем кирпичей.
Каждая сторона квадрата равна в длину пятистам футам, каждый этаж отступает