Чтение 27–й страницы книги ~Очень далекий Тартесс~

Его Атрей на праздничное пиршество,

Как брата брат, позвал приветливо.

А сам Атрей убил детей фиестовых,

Рассек на части и испек на вертеле

И брата мясом чад его попотчевал...

Так пел Диомед, и рабы, столпившись вокруг него, слушали мрачную
историю о властителях, которые никак не могли ужиться друг с другом.

Горгий оглянулся на шорох в углу. Молчун против обыкновения не спал,
повернувшись лицом к стене. Он приподнялся на локте и в упор смотрел на
Диомеда, рука его под бородой теребила горло, будто удушье на него напало.

- Худо тебе? - спросил Горгий, подойдя к старику. - Может, воды
принести?

Из-под косматых седых бровей на Горгия уставились два неподвижных
глаза. Молчун издал хриплый звук - то ли сказал что-то, то ли простонал -
и отвернулся к стене.

На следующий день Молчун брел, как обычно, сутулясь, к своему сараю.
Поравнявшись с Горгием, который долбил долотом желобок в литейной форме,
он замедлил шаг. Горгию показалось, что старик хочет что-то сказать. Он
поднялся с колен, шагнул к Молчуну. Глухим, непривычным к разговору
голосом тот спросил:

- То, что вчера пели... правда это?

Работавшие неподалеку Полморды и другие рабы бросили тесать камень,
удивленно воззрились на Молчуна: никто из них до сих пор не слыхивал его
голоса.

- Правда, раз песня сложена, - ответил Горгий. - Давнее это дело - лет
двести, а то и больше.

- Не так уж давно, - буркнул Молчун и пошел своей дорогой.

Рабы, сгибаясь под каменной тяжестью, потащили готовые формы к
плавильным горнам. В глиняных сосудах как раз поспела бронза. Козел
осмотрел формы, велел подогреть и установить для литья. Огляделся, поискал
глазами помощника своего - Тордула. А тот, словно литье его и не касалось,
сидел спиной к горну на камне, ковырял щепочкой в зубах.

- Что же ты, котеночек, - окликнул Козел, - бери скорее ковшик,
разливать надо.

Тордул даже не шевельнулся. Козел затеребил его за плечо.

- Эй, очнись!

- Пошел вон, - сказал Тордул, поднимаясь. - Надоел ты мне, Козел
облезлый.

И, не обращая внимания на ругань и суету Козла, вышел из литейного
сарая. Козел побежал было вслед, но тут же вернулся к горну: бронза не
ждала. Понося Тордула, схватил гребок, сам стал снимать шлак с золотистого
расплава, брызжущего искрами. Руки у него тряслись, глаза побелели от
ярости.

А закончив разливку, Козел вытер с лица копоть, попил воды и пошел
прямиком в особое строение из обожженного кирпича, где помещался сам
блистательный Индибил. Домик этот стоял на берегу речки, под отвесной
скалой у выхода из ущелья. Земля вокруг была расчищена от камней и гладко
утоптана. Меж двух столбов висел туго набитый соломой мешок, несколько
стражников с криками метали в него копья - упражнялись. Козел с опаской
обошел их широким полукругом, поднялся на крыльцо. Стражник у входа
скользнул по нему скучающим взглядом, отвел копье - проходи, мол.

Налево было помещение для стражников. Там они и сидели - ели лепешки,
макая в топленое баранье сало, лениво переругивались, спорили, когда
придет срок получать зимнюю обувь. Один, горячась, задирал ногу, совал ее
всем по очереди под нос - показывал рваную подошву.

От смачного духа сала у Козла засосало в нутре. Глотая слюну, он пошел
в следующую комнату. Здесь перед длинными деревянными скамьями на
корточках сидели писцы, острыми палочками царапали по дощечкам, покрытым
воском. Старший писец, распространяя густой запах чеснока, ругал одного из
грамотеев:

- Сиди хоть ночью, а к утру чтобы все было пересчитано! С завтрашним
обозом сведения отправлять...

- Да как же я поспею, счетоведущий? - ныл писец, почесывая палочкой
заросший затылок. - Ведь сам ты мне сказал, сколько секир приписать сверх
истинного счета...

- Не чешись, когда со мной разговариваешь, поганец! Я сказал, сколько
штук приписать, значит, и вес должен быть сообразный. Думаешь, в
казначействе дурнее тебя сидят?

- Так все равно же благодарственные деньги по штукам, не по весу
начисляют. Не станут они с весом сличать...

- Станут не станут, а все должно сходиться. Сам знаешь, блистательный
Индибил любит, чтобы сходилось... - Тут старший писец увидел вошедшего
Козла. - Что, счет сегодняшнему литью принес?

Они немного поговорили о делах. Старший писец распек старшего
плавильщика за большой расход самоцветных камней.

С робостью приблизился Козел к покоям блистательного Индибила. Вначале
стража не хотела пускать. Заспорили. Тут из-за двери послышался зычный
голос самого Индибила. Велел пустить.

Козел, войдя, почтительно перегнулся пополам. Начальник рудников
полулежал на мягкой скамье, задрав круглое лицо к потолку. Раб-искусник
горячими щипцами завивал ему бороду. На другой скамье сидел главный над
стражей - посмеиваясь, рассказывал начальнику последние тартесские сплетни
(видно, ездил в город на побывку).

- Ну, чего тебе? - спросил, наконец, Индибил, скосив глаз на старшего
плавильщика.

Козел пожелал начальнику и всей его родне милости богов, после чего
перешел к делу. Два дерзких раба сеют смуту в плавильне, они насмехаются
над ним, старшим плавильщиком. Только что один из них отказался выполнить
его повеление и чуть было не загубил плавку. Он, старший плавильщик,
сильно опасается, что оба раба просто не желают заслужить когда-либо
прощения и упорствуют в сомнениях...

- Понятно, - прервал его Индибил. - Завтра при разводе покажешь их
главному, и он отправит их на голубое серебро. Теперь вот что. Па-чему у
тебя самоцветных камней расходуется больше положенного?

- Блистательный, клянусь Бы... клянусь Нетоном, я их добавляю не
больше, чем раньше. Если класть меньше, то крепость бронзы...

- Бронза должна быть крепкая, а самоцветы чтоб оставались! Не менее
дюжины с каждой плавки. А не то сам угодишь на голубой рудник. Понял? Ну,
ступай.

Козел, кланяясь, попятился к двери, но тут Индибил что-то вспомнил:

- Постой-ка, это о каких рабах ты мне говорил?

- Один - грек, рыжий такой, а второй из города, молодой, нахальный...
Их недавно сюда перевели...

Индибил досадливо дрыгнул толстенькой ногой.

- Вот что. Голубой рудник от них не убежит. Этот молодой, как бы
сказать, у него ветер в голове... Надо его наставлять добрым примером...
Ладно, иди. - Индибил вдруг разозлился. - И не лезь ко мне с пустыми
разговорами! Ты тоже убирайся! - крикнул он на раба-цирюльника. Сел,
поправил пояс, сползший с круглого живота, стал жаловаться на трудную
должность: - Другие блистательные живут в свое удовольствие, а я покоя не
знаю. Теперь еще с этим, сыночком Павлидия, морока, прислали его на мою
голову. Где это видано, чтобы начальник оберегал раба?.. Нет, хватит с
меня, уйду я с должности!

Главный над стражей слушал, изображая на лице почтительное внимание, а
сам думал: не очень-то ты уйдешь с такой доходной должности... одних
самоцветов, должно, десять мешков набил...

Видно, блистательный подметил у главного в глазах нехорошую мысль, еще
пуще разъярился, велел главному идти проверять посты.

В тот вечер Козел не вышел из своего закутка играть в камешки. Мрачный,
оскорбленный, сидел у себя, строил планы мести. Никак не мог понять,
почему блистательный вдруг заступился за строптивого раба.

Тордул тоже был не в духе. И Диомед не пел сегодня песен - худо ему
было. Лежал, хрипло дыша, то и дело хватался рукой за грудь, пытаясь
подавить кашель.

Горгий подсел к Молчуну.

- Послушай, старик, ты весь в язвах... У меня осталось немного мази.
Это египетский бальзам, он хорошо помогает.

Молчун не пошевелился, не переменил позы. Прошло немало времени, прежде
чем он ответил:

- Мне уже никакой бальзам не поможет.

Горгий покачал головой.

- За что ты сидишь здесь?

И опять старик долго молчал. А потом глухо сказал:

- Не все ли равно, где сидеть? Ты можешь быть здесь и можешь быть в
другом месте.

Горгий удивился:

- Как же я могу быть в другом месте, если меня тут заборами и копьями
отгородили?

- Все тлен, все прах, - последовал чудной ответ. - И заборы, и человек,
и его имя.

- Ну нет! Я пока что не прах... Меня силком тут держат без всякой вины,
понимаешь ты это?

Но старик, должно быть, уже не слышал его. Он забормотал непонятное:
"Отделить огонь от земли... Больше, еще больше... еще немного..."

Горгий отполз к своей лежанке. Видно, этот Молчун и впрямь чокнутый. То
как человек говорит, то мутят ему боги разум. Перед глазами Горгия на
закопченной стене красовалось непристойное изображение Павлидия - это