дня. Валяются бетонные блоки, дремлют бульдозеры, автокран задрал
стрелу над штабелем плит, дорога разворочена, всюду грудами щебень -
впереди чинят мост над неведомой мне речушкой, и я очень удивлюсь,
если поблизости в нее не выходит что-нибудь вроде коллекторного стока.
Как раз для меня. Если очень поднатужиться, я смогу вообразить, будто
всю сознательную жизнь мечтал стать диггером и лазать по крысиным
норам.
Уйду.
преследующие меня автомобили. Два... нет, три. Подсказку мне,
подсказку!.. Нет ее. Давлю на газ, машина в брызги разносит кучу
гравия, прыгает сумасшедшим козлом, выношусь на мост, только здесь
становится видно, что центральный пролет отсутствует, - по тормозам! -
последние метры иду юзом, и начинается плавный и бесшумный _свободный
полет..._
x x x
1
устроить ребенка в Школу, можете с чистой совестью плюнуть ему в
глаза. Это вранье. Я ни разу не слышал, чтобы кому-нибудь было
отказано в собеседовании, и по меньшей мере каждое пятое из
приведенных родителями чад успешно проходит приемные испытания. Иное
дело, что почти никто из приведенных за ручку абитуриентов не
заканчивает полный курс; исключения единичны. Мне говорили, в чем тут
дело, аргументацию я забыл, а вывод запомнил: регулярные контакты с
семьей мешают формированию функционера.
окончить бы мне Школу ни за что. Нет худа без худа.
те какие-то казенные: казенная одежда от зимних курток до трусов
включительно, вечно хмурые, как бы тоже казенные воспитатели, редкие и
почти всегда чем-нибудь испорченные праздники, несколько клинических
подлецов, несколько клинических же воров с врожденными криминальными
задатками, пара-тройка дебилов, "темные" по случаю, драки за то, кому
быть паханом над всеми, - словом, нормальное обезьянье стадо. Серый
фон. С Сашкой Кисселем и Димкой Долговым, пришедшими вместе со мной в
Школу и продержавшимися до выпуска, мы подружились позднее, уж никак
не в интернате. Хотя подружились - громко сказано, пожалуй. Дружить в
Школе некогда. Не желали друг другу зла, это точнее.
установлено, что детеныши обезьян, все равно высших или низших, рано
отнятые у матери, изолированные от стада и искусственно вскормленные,
то есть те детеныши, которые никогда не хватались за теплую
материнскую шерсть, вырастают во вполне здоровых особей с тем же
примерно процентом физических и психических отклонений, что и в
контрольной группе. Мало того, они так же успешно производят на свет
здоровое потомство. Есть только одно отличие: обезьяны, не испытавшие
в младенчестве материнской ласки, почти все, за редчайшими
исключениями, отказываются от заботы о своем потомстве, когда приходит
их черед стать родителями. Собственные детеныши становятся им не
нужны. Начисто лишенные родительских чувств обезьяны как бы мстят ни в
чем не повинным детенышам за свое погубленное детство. И если детеныша
не подсадить в стаю, где о нем позаботятся, или не выкормить
искусственно, такой детеныш неминуемо погибнет.
группе стояла - вернее, сидела - вечная Няня, большая толстая женщина
из мягкой резины и пластика. Она была добрая. Легонько покачиваясь в
кресле, мурлыча нескончаемые песенки, она умела и погладить
прильнувшего к ней счастливого малыша, и успокоить хнычущего. От нее
исходило тепло. Без сомнения, создатели Няни начитались Брэдбери - про
электронную бабушку. Это был эрзац живого человека, и малыши прекрасно
понимали, что Няня не живая, но все равно висели на ней гроздьями. Я
смеялся: мне это было не нужно. У меня были отец и мать - погибли, но
были же! - и я твердо знал, что не глупые толстые роботы, а живые руки
мамы укачивали меня в младенчестве. В интернате я оказался года в
четыре. Мне повезло больше, чем другим, цепляющимся ручонками за
резиновую куклу, и мой смех был смехом превосходства над ними,
существами с виду такими же, как я, но все же низшей касты. Стыдно,
конечно, об этом вспоминать, но кого прикажете винить в том, что дети
устроены так, а не иначе? Психически дефективную человекообразную
обезьяну, которая пять - семь миллионов лет назад свалилась с пальмы и
поленилась вскарабкаться обратно?
Витальку. Юлия обижалась: "Это же твое! Твое! Какой ты отец!" Я
пожимал плечами и брал в руки кричащий сверток. Ребенок не
успокаивался, и Юлия выходила из себя. Тошно и вспомнить наши
скандалы. Может быть, дело было в том, что по настоянию Юлии я
присутствовал при родах. Я совершенно точно знаю, что из меня не
получился бы ни акушер, ни педиатр. Роды и сами по себе не самое
приятное в мире зрелище, а уж когда видишь, как из любимой тобой и
обезображенной _им_ женщины, раздвигая и разрывая ее лоно, с какой-то
садистской неуклонностью выползает нечто новое и совсем не нужное,
которое пока молчит, поглощенное борьбой с материнским телом, но,
оказавшись снаружи, обязательно взовьется криком, претендуя на место в
мире и на часть того, что прежде было только моим, - разве можно тогда
испытать добрые чувства? Я знал, что их испытывают другие отцы. Я не
испытал. Даже когда я увидел, как сияющая Юлия кормит грудью нашего
сына, я только и смог, что не выдать сразу своей неприязни к этому
чмокающему куску розового мяса, который отнимает - уже отнял! - у меня
мою Юлию. Отцовские чувства проснулись во мне много позже, когда я
разглядел в Витальке задатки человека. И вторая странность: я никогда
не умилялся успехам сына. Одобрял - да. Гордился - тоже бывало. Но не
умилялся. Может быть, моя мама мало держала меня на руках?
к директору и предложили быстренько собрать вещички. Помню, как
директор, даже не пытаясь скрыть удивление, впервые рассматривал нас с
некоторым вниманием, и еще помню незнакомого мужчину, по-видимому,
очень спешащего, приехавшего, как мы сразу поняли, специально за нами.
довольно упрям и заранее соглашался на возможные кары. Плевать. Пусть
других берут, а я останусь, мне и тут неплохо живется, ясно вам?..
Спешащий мужчина нетерпеливо посмотрел на часы, а директор побагровел
и рявкнул, что вопрос решен. Я только-только открыл рот, чтобы сказать
какую-нибудь грубость, как меня довольно сильно ужалило в затылок, так
Березин Федор
Акунин Борис
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман