Чтение 27–й страницы книги ~Вселенский неудачник~

провалился в сон.

Когда я вновь открыл глаза, было уже восьмое число. Созвездие Жертвенника
отчетливо различалось в иллюминаторе. "Вот будет смешно, когда никакой планеты
там не окажется," - подумал я, но менять курс звездолета не стал: у меня
попросту не хватило на это времени. Вместо этого, ощущая дикий голод, я
бросился к молекуляризатору и заглатывал суп до тех пор, пока приступ буйного
веселья и последовавший за ним сон не сразили меня в начале третьей тарелки.

В дальнейшем я просыпался девятого, одиннадцатого, тринадцатого и
четырнадцатого числа. Интервал между пробуждениями все сокращался - это
означало, что действие алкоголя постепенно ослабевает. Наконец пятнадцатого
утром я очнулся уже окончательно, не ощущая никаких позывов ни к хохоту, ни к
сну.

Пошатываясь на ослабевших ногах, я подошел к иллюминатору и увидел, что
большую его половину занимает крупная планета с замшевыми полосками лесов,
желтым бархатом пустынь и темно-синим, словно из плотной бумаги вырезанным
океаном, значительную часть которого закрывали тяжелые тучи, похожие на
большие куски грязноватой ваты.

Я ошарашенно зажмурился и затряс головой, не понимая, каким образом я
ухитрился дать Мозгу координаты планеты, которых не было в справочнике. Может
быть, об этом недавно открытом мире мне рассказал кто-то из гостей на
вечеринке? За эту спасительную мысль я ухватился, как за соломинку. Хорошенько
напрягшись, я даже припомнил какого-то тощего типа, сидевшего рядом со мной за
столом и жевавшего с такой жадностью, что у него за ушами что-то похрустывало.

Отыскав это объяснение, я почувствовал значительное облегчение и стал
готовиться к приземлению. Но сперва, снизившись настолько, чтобы тучи не
закрывали обзор, я направил на планету телескоп. В его объективе поочередно
появлялись то горы, поросшие на кручах красноватыми соснами, то зеленеющие
луга, которые ласково, как волосы любимой, ворошил ветер, то зубчатые вершины
лесов, окаймленные изгибами полноводных, казавшихся неподвижными рек, то
озера, такие чистые и прозрачные, что сверху я мог разглядеть рельеф их дна.

Развернув ракету соплами вниз, я повел "Блин" на снижение и без всяких
осложнений опустился на опушку леса. На всякий случай велев Мозгу
заблокировать люк изнутри и никому, кроме меня, не открывать, я отправился
бродить по планете. Первое впечатление не обмануло - Одиссея действительно
была необитаемой. Хотя растительные формы жизни были представлены на ней в
небывалом разнообразии, образчики зоологии полностью отсутствовали. Как я не
искал, мне не удалось обнаружить ни одного животного, даже самого мелкого.

На ночь я устроился на пригорке невдалеке от ракеты. Мне показалась
привлекательной мысль переночевать на свежем воздухе после долгого перелета. Я
закрыл глаза и постепенно, убаюканный шелестом ветра и запахом душистой
пыльцы, уснул.

Сон был тревожным. Виделось, будто я лежу на мелководье, а по телу и
сознанию прокатываются прохладные волны, погружая меня в гипнотическое
состояние и заставляя пролистывать страницы жизни с момента рождения,
вспоминая мельчайшие ее эпизоды. Потом стало казаться, что корни растений,
осторожно высунувшись из земли, пробираются в каждую клетку моего тела. Я
беспокойно ворочался, пытался просунуться, но, и пробуждаясь, оказывался в
следующем сне. То мне виделось, что я снова в школе и мучительно вспоминаю,
как вычислить площадь круга, то представлялось, как, стоя у зеркала,
выдавливаю прыщ на лбу, и то как какая-то темноволосая девица, имя которой я
тогда помнил, а сейчас забыл, смотрит на меня и громко хохочет. Воспоминания
помимо воли проносились одно за другим, и все это время меня не оставляло
ощущение, что кто-то ещ" вместе со мной просматривает их с большим интересом.

Наконец я очнулся и рывком сел, с тревогой озираясь. Лучи восходящего
светила отблескивали на борту ракеты, и то, что корабль на месте, меня
успокоило. Внезапно я услышал какой-то подозрительный звук, оглянулся и мне
почудилось, что почва проваливается под ногами. Я увидел, как по лугу бродят
какие-то сутуловатые типы, абсолютно нагие, если не считать кое-как сплетенных
набедренных повязок. Решив, что это местные аборигены, я попытался нырнуть в
траву. Однако сделать это достаточно быстро не удалось. Один из аборигенов
подошел и, присев на корточки, испытующе на меня уставился. Его небритая
физиономия с мешками под глазами смутно кого-то напомнила.

Изобразив улыбку, я показал этому типу пустые ладони, демонстрируя мирные
намерения. В ответ абориген постучал себя пальцем по лбу и сказал на чистейшем
русском языке:

- Ты что, больной? Своих не узнаешь? Ах да, я забыл, что мы все спросонья
малость туповаты!

- Кто это "мы"? - подозрительно спросил я.

- Мы, Титы Лукьичи. Разве ты ещ" не понял, что ты - это я?

- В каком смысле?

Абориген расхохотался - его смех показался мне отвратительным - и показал
пальцем на сво" лицо.

- Да посмотри на это, на рот, на глаза, на руки! Разве они тебе никого не
напоминают?

- Ну да, - протянул я. - Кажется, мы знакомы.

- Ну и болван! Когда в последний раз в зеркало смотрелся? Ах да, мы же его
в реактор выбросили, когда топливная камера забарахлила.

- Это я его выбросил, а ты тут не причем, - заупрямился я.

- Как это не причем? Видишь шрам у меня на подбородке - это мы в детстве
упали с качелей. А эту родинку на щеке? Помнишь, сколько с ней было возни во
время бритья? А криво растущий передний зуб? А седая прядь у уха - это после
того, как нас напугала собака.

Тип разглагольствовал, приводя, известные одному лишь мне подробности моей
жизни, а я ошарашенно слушал, с каждой секундой все больше убеждаясь, что он
говорит правду. И чем сильнее овладевала мной эта уверенность, тем жутче
становилось. Да, абориген действительно был точной моей копией, лишь опухшей и
заросшей щетиной после проклятого бру-бру. Поэтому-то я его не сразу узнал,
хотя и сам сейчас наверняка выглядел не лучше.

Я уставился на луг, по которому без видимой цели разгуливала ещ" сотня
голых аборигенов, число которых с каждой минутой увеличивалось. Изредка
аборигены наталкивались друг на друга и в испуге шарахались. Некоторые из них,
правда, уже сбились в толпы и о чем-то оживленно спорили, размахивая руками и
мешая остальным высказаться.

- А эти остальные? Они тоже Лукьичи? - обуреваемый страшным подозрением,
спросил я.

- Вот именно. Похожи на нас с тобой до последней хромосомы. Я убежден,
даже заусенцы у них на пальцах там же, где и у нас. Позвать кого-нибудь?

- Не надо, - отказался я. - Лучше скажи, откуда вы все взялись?

Мой собеседник недоброжелательно подбоченился.

- Почему это, интересно, "мы взялись"? Лучше спроси: откуда ты взялся? Я,
между прочим, помню, как недавно перепил на вечеринке, как меня занесло на эту
планету, и как сегодня утром я проснулся на лугу и увидел рядом кучу своих
копий. Побродил среди них часок, чуть освоился, а потом подошел к тебе. Так
что у меня есть все основания полагать, что истинный Лукьич я.

Я задумался. Доводы двойника казались вполне убедительными, но все же у
меня имелся неопровержимый аргумент.

- А вс"-таки есть доказательство, что именно я исходный и первоначальный!
- мой гоос звучал вполне уверенно.

- Ну и чем ты это докажешь? - хмыкнул двойник.

Не знаю, как там насчет хромосом, но уж ослиным упрямством он точно меня
напоминал.

- Чем? Да хоть этим! - я ткнул пальцем вначале в свой скафандр, а затем в
его кое-как сплетенную набедренную повязку. - Это тебя ни на какие мысли не
наводит? Если бы настоящим Титом был ты, то и скафандр был бы на тебе. А так
ты просто двойник, жалкая, неизвестно откуда взявшаяся копия! Ну что, теперь
поверил?

Мой собеседник нахмурился. Между бровями у него пролегла глубокая морщина,
и я понял, что, назвав его "жалкой копией", явно перегнул палку.

- Вот как ставишь вопрос... - процедил он с затаенной злобой. - Значит, у
тебя есть скафандр, а у нас нет? Ладно, и у тебя его сейчас не будет.

- С какой это стати? Отнимешь его, что ли? - заявил я вызывающе.

- Ну я - не я... - туманно ответил он и, наклонившись к моему уху,
деловито зашептал: - Поделишься со мной скафандровыми брюками? Тогда верхняя
часть со шлемом останется у тебя.

- И не подумаю! - решительно отказался я.

- Эх, осел упрямый... Уговаривать тебя, конечно, бесполезно? Добром ты
брюк не отдашь? - сокрушенно вздохнул двойник.

- Разумеется, - согласился я.

- Тогда считай, что сам напросился, - таинственно пообещал двойник.

И раньше, чем я успел сообразить, что он собирается делать, мой собеседник
вскочил и крикнул:

- Эй, Титы Лукьичи! Все сюда! Здесь один скафандровый объявился!
Утверждает, что только он настоящий и делиться не хочет!

В ту же секунду к нам рвануло Лукьичей двадцать. Меня моментально
окружили, сбили с ног и схватили за руки. Я видел вокруг себя одинаковые
небритые физиономии, в глазах которых светилась одна вполне определенная
мысль. Не нужно было объяснять, что это за мысль: ведь при других
обстоятельствах я сам поступил бы также.

- Кого бьете, себя бьете! - заорал я и, не надеясь на снисхождение, стал
лягать наседавших на меня Лукьичей ногами. Двух или трех мне удалось украсить
синяками, а одному расквасить нос, но скафандр это не уберегло.

Сосредоточенно пыхтя, двойники сорвали его, оставив мне лишь правый носок,
а затем набросились друг на друга и стали перетягивать скафандр каждый в свою
сторону.

С разных концов луга и из леса, горя желанием принять участие в драке, к
нам неслось ещ" человек двести Лукьичей. Сообразив, что в такой свалке мне
наверняка свернут шею, я перестал размахивать кулаками и побежал под гору. Уже
спустившись с холма, я посмотрел наверх и с удовлетворением заметил, что
больше всего достается заложившему меня Лукьичу, который ухитрился-таки
напялить отнятые у меня брюки. Он весь уже был изукрашен синяками, нос ему