полагалось, поскольку ни один еще не миновал пору детства. Если бы нас
поймали, Корт спустил бы со всех троих шкуру. Но нас не поймали. Наверное,
никого из наших предшественников тоже не ловили. Мальчишкам должно
втихомолку натягивать отцовские штаны, важно прохаживаться в них перед
зеркалом и украдкой вешать обратно на вешалку; то же самое и здесь. Отец
притворяется, будто не замечает ни что штаны повешены по-новому, ни что
под носом у сына еще виднеются следы гуталиновых усов. Понимаешь?
он точно воды в рот набрал. Чтобы заполнить молчание, стрелок возбужденно,
лихорадочно говорил. Уходя под горы, в бессветье, он не оглянулся -
оглядывался мальчик, стрелок же читал угасание дня в мягком зеркале щеки
Джейка: вот бледная роза; вот - молочное стекло; вот - блеклое серебро;
вот - последние отблески ранней вечерней зари; а вот - ничего. Стрелок
высек неверный огонек, и они пошли дальше.
не долетало. Возможно, он тоже сделал привал, или, не зажигая сигнальных
огней, уплыл вперед по погруженным во мрак ночи подземным чертогам.
называли его Залом Пращуров. Но это был просто Большой Зал.
бесчувственные стены превратили смех в хриплый птичий клекот. - В старину,
говорится в книжках, так приветствовали весну. Но, видишь ли,
цивилизация...
существительного, в котором слышался рев и грохот механизмов: о смерти
романтики и возвращении ее бесплодного чувственного призрака, живущего
лишь искусственным дыханием церемонной помпезности; о замене безумных
неразборчивых письмен любви, на существование которых Роланду лишь смутно
намекало чутье, геометрически правильными па ухаживания во время танцев в
Большом Зале пасхальной ночью; о показном величии на месте стремительных и
жестоких страстей, некогда способных губить души.
стрелок. - В забаву. В игру. - В его голосе звучало все бессознательное
отвращение аскета. Будь огонек ярче, освети он лицо стрелка, стала бы
заметна произошедшая в нем перемена: жесткость, сожаление, печаль. Но
сила, составлявшая сущность Роланда, не исчезла и не ослабла. Его черты
по-прежнему говорили о поразительном недостатке воображения.
Все было сплошной свет, настоящий остров света. Мы прокрались на один из
старых балконов. Считалось, что там небезопасно, но мы-то еще не вышли из
поры детства. И оказались на самом верху, откуда все было видно. Не помню,
чтобы кто-нибудь из нас что-нибудь говорил. Мы только смотрели, зато
смотрели часами.
женщинами стрелки. Сами они не танцевали - разве что считанные единицы,
все молодые люди. Прочие же не покидали своих мест, и мне казалось, что
они отчасти смущены таким обилием света, сиянием цивилизации. Их, стражей
и хранителей, уважали и боялись, но в толпе кавалеров и нежных дам они
казались конюхами...
вечера до трех часов следующего утра кухонные мальчишки безостановочно
сменяли друг друга. Столы исправно поворачивались, щекоча наши ноздри то
запахами жареной свинины, то говядины, то омаров, то цыплят, то печеных
яблок. Было и мороженое, и сласти, и огромные, раскаленные докрасна
вертела с мясом.
высоты), и один раз мать протанцевала с Мартеном, медленно кружась, а
остальные расступились, дав им место, и зааплодировали, когда танец
окончился. Стрелки не хлопали. Отец неторопливо поднялся, протянул к
матери руки, и она с улыбкой пошла к нему.
время в самой Башне - одно сходится с другим, сцепляется, и в срок рождает
могущество. Отец взял власть, получил признание, стал избранным. Признание
исходило от Мартена, отец был движущей силой. А шла к отцу та, что
связывала обоих - его супруга, моя мать. Изменница.
по-прежнему молчал. Его лицо было задумчивым, и только.
Мартен-чародей. Я помню, как они танцевали, медленно кружась то вместе, то
порознь, проделывая старинные па ухаживанья.
из рук в руки путями, никому из них не ведомыми, но всем понятными, а мать
была душой и телом прикована к тому, кто обладал этой властью. Разве не
так? Разве не ушла она к отцу, когда танец закончился? Разве не взялись
они за руки? Разве им не рукоплескали? Разве не звенел зал
рукоплесканьями, когда все эти женоподобные юноши и их нежные подруги били
в ладоши, вознося отцу хвалу? Разве не так?
как они танцевали... - Он поднял взгляд к невидимому каменному своду.
Казалось, вот сейчас он сорвется на крик, разразится бранью, бросит немым
тоннам бесчувственного гранита, несущим в своем каменном кишечнике их
крошечные жизни, безрассудный вызов... но это длилось всего мгновение. -
Чья рука могла держать нож, отнявший жизнь у моего отца?
щеку. Перед ними подрагивал маленький язычок пламени. Стрелок свернул
папиросу. Ему чудилось, будто в насмешливом и угрюмом чертоге своей памяти
он все еще видит хрустальную люстру, все еще слышит крики, доносящиеся с
акколады, обряда посвящения в рыцари, бессмысленного в разоренном краю,
уже тогда безнадежно сопротивлявшемся серому океану времени. Остров света
причинял острую боль. Лучше бы никогда не видеть ни его сияния, ни того,
что отец рогат.
кружим под землей одни-одинешеньки, подумал он. Скоро ли вновь наступит
день?
глаза и посмотрел на стрелка с выражением, которое очень сильно походило
на любовь. В зрачке мельком отразился и утонул последний свет костра.
Мальчик уснул.
чувство времени; остатки же растерял здесь, в темных ходах под горами. Ни
у него, ни у мальчика не было средств определить время, поэтому минуты и
часы перестали что-либо значить. В определенном смысле Роланд с Джейком
находились вне времени. День мог оказаться неделей, неделя - днем. Ходьба,
сон, скудная еда. Единственным их спутником был неумолчный рев стремнины,
бурившей в камне свою штольню. Они шли вслед за потоком, пили из
безвкусной минеральной глубины. Временами стрелку казалось, будто под
поверхностью проплывают беглые ускользающие огни, похожие на корпусные, но
он полагал, что это лишь картины, рожденные его мозгом, который еще помнил
свет. Все же он предостерег мальчугана, чтобы тот не ступал в воду.
тропинка) шла все время вверх, к истоку реки. Через одинаковые промежутки
попадались закругленные каменные столбы с ввинченными в них обвисшими
кольцами - возможно, когда-то здесь привязывали скот или перекладных. На
каждом в плоской стальной фляге торчал электрический факел, но ни в одном
не было ни света, ни жизни.
К стрелку долетал негромкий разговор камешков, шуршавших под ногами
осторожно ступающего мальчика.
ногой почву впереди - нет ли ям.
великолепно ориентировался в темноте, лучше, чем сам стрелок. Зрачки
мальчика расширились настолько, что радужка словно бы исчезла: стрелок
увидел это, когда высек скудное пламя. В этой каменной утробе не было
ничего, что могло бы гореть, а принесенное с собой быстро обращалось в
золу. Иногда желание зажечь огонь бывало весьма близко к ненасытному.
во мрак параллельными металлическими опорами. Все они были усеяны черными
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Маккэфри Энн
Афанасьев Роман
Белогорский Евгений
Лукин Евгений