Чтение 27–й страницы книги ~Дневник, найденный в ванне~

Я ушел оттуда почти бегом, словно опасался, что он будет за мной
гнаться.

Зачем мне все это понадобилось?

Может, я хотел напугать его? Но я мог бы и не тратить на это свои
силы: он наверняка был уверен, что ему нечего бояться меня, бессильного,
запутавшегося в сети, концы которой он и ему подобные надежно держат в
руках.

Как бы там ни было, я снова испытывал душевный подъем. Почему?
Задумавшись над этим, я пришел к выводу, что причиной был Эрмс - не из-за
его пустой болтовни, конечно же, этой видимости радушия и внимательности,
которым я на минуту поверил только потому, что очень этого хотел, а из-за
подсмотренного в дверях, ибо если - так примерно выглядел ход моих мыслей
- он, занимая такой пост, был агентом тех, это значило, что можно ввести в
заблуждение, обмануть и перехитрить Здание в самом сердце его, в
кардинальных узлах, а потому далеко ему до абсолютной безошибочности, и
всеведение его - лишь плод моего воображения. Это, само по себе мрачное,
открытие отворяло передо мной лазейку, пожалуй, самым неожиданным для меня
образом.

На полпути в Секцию Поступлений я вдруг задумался. Они хотели, чтобы
я туда пошел, поэтому следовало поступить иначе, дабы вырваться из
заколдованного круга заранее предусмотренных для меня действий. Куда я
мог, однако, пойти? Никуда - и он прекрасно об этом знал. Оставалась
только ванная. В конце концов, она была не таким уж плохим выходом. Там я
мог в тишине и одиночестве подумать, переварить события, уже слишком
многочисленные, попытаться связать их в одно целое, взглянуть на них под
иным углом зрения, наконец, хотя бы просто побриться. А то с этой колючей
щетиной я слишком выделялся среди сотрудников Здания, и кто знает, не
из-за особого ли приказа они все делают вид, что совершенно этого не
замечают?

Я поднялся на лифте вверх, в ту ванную, в которой недавно обнаружил
бритву, забрал ее оттуда и вернулся вниз - к себе, как я назвал мысленно
это место.

Перед самой дверью моей ванной комнаты мне вдруг показалось, что
когда я в задумчивости первый раз уходил от него, Эрмс упомянул, что мне
не мешало бы побриться. Не предвидел ли он и эту альтернативу? Я долго
стоял в коридоре, тупо уставившись на белую дверь. Так, значит, не
входить?

Но, в конце концов, от этого действительно ничего не зависело! Я мог,
впрочем, побрившись, сидеть здесь в уединении сколько захочу - уж этого-то
он наверняка заранее предусмотреть не мог!

Я вошел осторожно, хотя и привык к пустоте, которая всегда здесь
царила.

Передняя с зеркалом на стене освещена другой, вроде бы более сильной
лампой, но может быть мне это только показалось. Я отворил дверь в комнату
с ванной и почти тут же закрыл ее: в ней кто-то был. Какой-то человек
лежал почти на том же самом месте, что ранее и я, рядом с ванной, подложив
под голову полотенце. Первой моей мыслью было уйти, но я ее отмел. "От
меня ожидают, что я убегу, - решил я. - Это было бы самым естественным, а
потому - я остаюсь".

Так я и поступил. Я на цыпочках двинулся к спящему, но когда с шумом
споткнулся о порог, он даже не вздрогнул. Он спал, как убитый. С того
положения, с которого я на него смотрел - со стороны головы, которая
находилась в каком-нибудь метре от моих ног, - даже если бы я видел его
раньше, то все равно узнать бы не смог. Впрочем, у меня не создалось
впечатления, что я его когда-то встречал. Он был в штатском, без пиджака,
которым укрылся до пояса. Снятые туфли стояли перед ванной. Поверх слегка
испачканной у манжет рубашки в полоску он носил тонкий свитер. Под голову
он сунул кулак, обернутый полотенцем, и бесшумно шевелился в мерном ритме
спокойного дыхания.

"Какое мне до этого дело? - подумал я. - Есть ведь и другие ванные. Я
могу в любой момент переселиться, куда захочу". Это я говорил себе, чтобы
успокоиться. На самом же деле мысль о переезде была, собственно говоря,
смешна, ибо что мне было переносить, кроме самого себя?

Я решил воспользоваться тем, что он спит, и побриться. В этом
поступке вроде бы не было ничего предосудительного или недозволенного.

Принесенную бритву я положил на полочку под зеркалом. Мне пришлось
перегнуться над лежащим на полу человеком, чтобы взять мыло из
пластмассовой сеточки над ванной. Пустив в умывальник струйку теплой воды,
я бросил взгляд в сторону спящего, но он по-прежнему никак не реагировал,
и я отвернулся к зеркалу. Мое лицо выглядело действительно не очень
приятно, напоминая лицо каторжника. Щетина сделала его темнее и при этом
как бы худее. Вероятно, еще три-четыре дня - и у меня была бы уже борода.
Лицо я намылил с некоторым трудом, потому что кисточки не было, зато
бритва оказалась очень острой. Человек на полу теперь мне уже совсем не
мешал, поскольку я погрузился в размышления - во время бритья мне всегда
хорошо думалось - о своей нескладной судьбой.

Итак, что же со мной происходило?

Посещение командующего Кашебладе закончилось поручением мне некой
миссии.

После осмотра помещений с коллекциями был арестован первый
офицер-инструктор, затем исчез второй, оставив меня один на один с
открытым сейфом, после чего туда пришел шпион, я убежал, случайно
наткнулся на старичка в золотых очках, после его смерти имело место
самоубийство следующего, уже третьего по счету офицера, затем визит в
часовню с телом. Я вынудил аббата Орфини дать мне номер комнаты Эрмса,
потом был Прандтль, мухи в чае, исчезновение инструкции, отчаяние, затем
ошибочное ("Нет, - вмешался я в ход собственных рассуждений, - не будем
делать заключения заранее"), не ошибочное, не просто так, пребывание в
архиве, затем секретариат какого-то должностного лица, к которому меня
пустили, сцена у адмирадира с разжалованиями и пощечинами и, наконец,
второй разговор с Эрмсом. Вот, пожалуй, и все. Теперь от перечисления
событий я перешел к людям, которые в них участвовали. Если я не хотел
сразу же погрузиться со своим анализом в интерпретационную трясину,
следовало исходить из чего-то абсолютно достоверного, из чего-то
непреложного, в чем нельзя усомниться. Я выбрал в качестве такого
фундамента смерть, и потому начал со старичка в золотых очках.

Мне сказали - сделал это капитан-самоубийца - что отравился он
потому, что принял меня за какого-то другого. Я представился ему
сотрудником Здания, но он думал, что я являюсь посланцем _т_е_х_, а на
кодированные реплики не отвечаю должным образом потому, что прибыл
покарать его за предательство. Правда, вообще-то он даже стариком не был.
Слишком хорошо я запомнил черные волосы, которые во время агонии выползли
у него из-под парика.

Однако капитан в разговоре называл его все время "стариком". Это
"старик" не сходило у него с языка. Или капитан лгал?

Это было вполне вероятно, тем более, что он сам тут же вслед за этим
застрелился - разве это внезапное самоубийство не ставило под сомнение
достоверность его слов? Быть может, подумал я, имела место история, в
какой-то мере сходная с развитием отношений между мной и Эрмсом? Капитан
застрелился, поскольку боялся меня. Само по себе обнаружение
незначительного по сути нарушения не могло склонить его к такому
отчаянному шагу, следовательно, и он был агентом _т_е_х_. Старичок -
мысленно я по-прежнему называл его так, тем более, что с этой фальшивой
старостью он последовал в гроб - тоже должен был быть их агентом. Ибо если
бы он им не был и полагал, что я им являюсь, то, как лояльный сотрудник
Здания, наверняка передал бы меня в руки властей. Однако он отправился.
Смерти, свидетелем которой я был в обоих случаях, пожалуй, следовало
верить. Потому я решил, что так оно на самом деле и есть. Итак, старичок и
офицер были агентами _т_е_х_, первый, однако, незначительной фигурой,
мелкой рыбешкой, а второй - уже хотя бы из-за занимаемого высокого
положения начальника или заместителя начальника Отдела - фигурой очень
важной. Приняв меня за суперревизора, направленного Штабом, он без
колебаний пожертвовал честью старика, который во время нашего разговора и
так уже был мертв, разоблачая его передо мной. Сокрытие же своей
осведомленности относительно двойной роли умершего он пытался оправдать
чрезмерной амбицией и служебным рвением. Увидев, что я его объяснения не
принимаю - на самом деле я его просто не понимал, поскольку он изъяснялся
шифром, - он застрелился.

Таким образом, этот объемлющий две смерти эпизод был понятен, но
какова, однако, была в нем моя роль, отводившаяся лично мне, а не
узурпированная мною для выхода из неожиданной ситуации? Это оставалось
неясным.

"Двинемся дальше, - подумал я. - Быть может, анализ дальнейших
событий что-нибудь прояснит".

Тем временем я закончил бритье. Было очень приятно освежиться
холодной водой, смывая со щек засохшую пену. Я не особо обращал внимание
на шум, производимый льющейся из крана водой. Результат, который я
получил, был, быть может, весьма незначительным, но наполнил меня, однако,
бодростью. "Не все в Здании абсолютно непонятно", - сказал я себе. -
"Кажется, мне удалось сложить часть рассыпанной мозаики". Вытирая лицо
грубым полотенцем, я снова обратил внимание на лежавшего на полу человека,
о котором почти забыл, поглощенный мыслями.

Я внимательно посмотрел на него. Он по-прежнему спал. У меня не было
ни малейшего желания идти в секцию Поступлений или снова кружить по
коридорам. Я уселся на край ванны с другого ее конца, оперся об