него его же собственный тезис: тропи - люди. А защита обязана доказывать
обратное, и, желая убедить нас в том, что тропи животные, она вызывает
свидетелей, проповедующих как раз ту самую расовую дискриминацию, борясь
против которой обвиняемый рискует своей жизнью; и он вынужден согласиться
с такой системой защиты, при которой выдвигаются положения, прямо
противоречащие его цели... Что за путаница! К тому же, если будет
доказано, что тропи животные, победа останется за компанией Такуры...
Потому симпатии подсудимого должны быть на стороне обвинения... Одним
словом, только ценой своей смерти он может выйти победителем. И лишь
потерпев поражение, может спасти свою жизнь... Интересно, отдает ли он
себе в этом отчет, задумывался ли над последствиями? Трудно сказать; тем
более что сам он не говорит ни слова, отказывается от выступлений".
прохожие встречались и расходились плавно и молча, словно статисты в
балете. Судья смотрел на них с новым для него чувством любопытства и
симпатии. "Вот оно, человечество, - думал он. - Относятся ли к нему тропи?
Странно все-таки: задаешь себе подобный вопрос и не можешь сразу же на
него ответить. Странно, но приходится признать, что происходит это оттого,
что мы сами еще не знаем, чем же мы от них отличаемся... Надо сказать, что
мы никогда не задумываемся над тем, что такое человек. Нам достаточно уже
и того, что мы люди; в самом факте нашего существования есть некая
очевидность, не нуждающаяся ни в каких определениях..."
достоинства регулировал уличное движение.
говоришь: "Я полисмен. Я регулирую движение". И ты знаешь, что это
означает. Порой тебе случается говорить: "Я британский гражданин". Это
тоже вполне определенное понятие. Но сказал ли ты хоть раз за всю свою
жизнь: "Я человеческая личность"? Подобная мысль показалась бы тебе
смешной, уж не потому ли, что она чересчур неопределенна: ведь, будь ты
только человеческой личностью, ты бы не чувствовал под ногами твердой
почвы?" Судья улыбнулся. "А чем я лучше его? - продолжал он размышлять. -
Я тоже думаю: я судья, мой долг - выносить правильные решения. Если меня
спросят, кто я, у меня готов и другой ответ: "Я верноподданный его
величества". Насколько проще определить, что такое англичанин, судья,
квакер, лейборист или полисмен, чем что такое человек, просто человек!.. И
вот вам доказательство - тропи... Все-таки куда удобнее чувствовать себя
чем-то таким, что не требует никаких пояснений. И теперь по вине каких-то
несчастных тропи, - думал он, - я вновь запутался в тех не имеющих ни
конца, ни начала вопросах, которые пристало решать двадцатилетнему юнцу...
Запутался или, наоборот, снова вышел на правильный путь? - подумал он
вдруг с неожиданной для самого себя откровенностью. - А в конце концов,
почему перестал я задавать себе эти вопросы, были ли у меня на то
достаточно веские основания?" Когда его назначили судьей, он был
значительно моложе большинства своих коллег в Соединенном Королевстве. Он
помнил, как мучили тогда его вопросы: "Что дает нам право судить других?
На чем мы основываемся? Как определить основное понятие виновности? Что за
нелепое стремление - проникнуть в душу и сердце человека! Что за абсурд:
умственная неполноценность смягчает вину преступника, она как бы частично
снимает с него ответственность, и мы судим его менее сурово. Но почему
умственная неполноценность служит ему оправданием? Очевидно, потому, что
он менее других способен подавлять свои инстинкты; но, стало быть, он
может вновь совершить преступление. Как раз его-то и нужно было бы лишить
возможности приносить зло окружающим; его следовало бы судить более
сурово, чем человека, для которого нельзя найти подобного рода смягчающих
обстоятельств, поскольку разум и мысль о неизбежном наказании скорее дают
нам силу подавлять свои инстинкты. Но какое-то чувство говорит нам, что
это было бы бесчеловечно и несправедливо. Таким образом, общественное
благо и справедливость совершенно несовместимы". Он вспомнил, что в ту
пору его так измучили все эти вопросы, что он чуть было не отказался от
обязанностей судьи. Но со временем он очерствел. Правда, не так, как
большинство его коллег, невероятная черствость которых и сейчас удивляла
его и ставила в тупик. Тем не менее с годами он так же, как и все прочие,
решил, что не стоит терять зря время и силы на эти неразрешимые вопросы, и
с несколько запоздалой мудростью целиком положился на установленный
порядок, традиции и на юридические прецеденты. И даже с высоты своего
преклонного возраста с презрением поглядывал на ту самонадеянную молодежь,
которая тщится противопоставить свою собственную крошечную совесть всему
британскому правосудию!..
вновь выдвинул перед ним все те же проклятые вопросы, потому что никакой
установившийся порядок, никакие традиции, никакие юридические прецеденты
не в состоянии тут помочь! И он сам не смог бы, положа руку на сердце,
сказать, сердит ли это его или радует. Но, судя по тому бунтарски
непочтительному смеху, который клокотал в груди, как бы служа беззвучным
аккомпанементом хору его сокровенных мыслей, он вынужден был признать, что
скорее радует; прежде всего вся эта история как нельзя лучше отвечала
ироническому складу его ума. А потом, сэр Артур любил свою молодость.
Любил и был счастлив оттого, что она оказалась права.
критическим оком пересматривал эти установившиеся порядки, прецеденты,
почетные традиции. "В конце концов, - думал он, - и у нас, как у дикарей,
существуют тысячи табу. Можно, нельзя. Ни одно из наших требований или
запрещений не покоится на незыблемом фундаменте. Ведь все то, что связано
с понятием "человек", можно постепенно разложить, как в химии, на
отдельные компоненты и свести к простейшей основе, к определению того, что
же мы считаем человеческим. Но именно эту-то основу мы никогда и не
пытались определить. Просто невероятно! А разве необоснованные запрещения
- не те же табу? Мы так же свято, как и дикари, верим в законность, в
необходимость своих табу. Единственное различие в том, что мы сумели
усовершенствовать свои табу. Мы создали их, опираясь не на магию или
тотем, а на философию и религию, а теперь ищем им объяснение даже в
социологии и истории. Порой нам приходится выдумывать новые табу. Или на
ходу видоизменять старые (что, впрочем, бывает редко). Или, если вопреки
традициям эти табу начинают казаться нам слишком устаревшими или слишком
вредными, мы подновляем их. Я согласен, что в целом все это хорошие,
превосходные табу. Чрезвычайно полезные табу. Необходимые для жизни
общества. Но тогда на чем мы должны строить свои суждения о жизни
общества? И не только о той форме, в какую она вылилась или может
вылиться, но вообще судить о том, хороша она или нет сама по себе или
просто необходима для чего-то другого. Но тогда для кого? Для чего? Ведь
все это тоже табу, и ничего больше".
разрешающего переход.
заповеди, которые учат: "Возлюби ближнего своего, как самого себя.
Подставь левую щеку..." А ведь это находится в вопиющем противоречии с
основными законами природы. Вот потому-то мы и считаем, что эти заповеди
столь прекрасны. Но что прекрасного в том, что мы противопоставляем себя
природе? Почему именно в этом пункте должны мы отвергать законы, которым
подчиняются все животные? "Такова воля Господня" - этого, конечно,
достаточно, чтобы заставить нас исполнить долг свой, но отнюдь не
достаточно, чтобы растолковать его нам. Пусть меня повесят, если все это
не просто табу!"
высказал подобные мысли вслух, все бы решили, что я богохульствую. Но я
вовсе не богохульник. Ибо я глубоко убежден в справедливости евангельских
заповедей, табу они или нет. И, возможно, именно потому, что они порывают
с природой, с ее слепым волчьим законом взаимного пожирания. И вообще, не
является ли милосердие, справедливость - словом, все эти табу -
противопоставлением природе?.. Пожалуй, если поразмыслить немного, то
неизбежно придешь к выводу: для чего были бы нужны нам правила, законы,
религиозные заповеди, для чего нам были бы нужны мораль или добродетель,
если бы человеку со всеми его слабостями не приходилось постоянно
сдерживать и подавлять в себе мощный голос природы?.. Да, да, все наши
табу основываются на противопоставлении человека природе... А ну-ка,
ну-ка, - прошептал он вдруг, чувствуя приятное волнение мысли, - может
быть, это и есть та самая неизменная основа? Не здесь ли следует искать
ответ? Возможно, вопрос стоит именно так: есть ли табу у тропи?" - подумал
было он, как вдруг пронзительный визг резко затормозившей машины заставил
его отскочить назад, и вовремя! Пришлось постоять немного, чтобы унять
биение сердца. Стройный ход мыслей был нарушен.
другом конце длинного стола из полированного красного дерева, сидела леди
Дрейпер. Как обычно, оба молчали. Сэр Артур очень любил свою жену,
сердечную, преданную, мужественную женщину, принадлежавшую к тому же к
весьма знатному роду. Но он считал ее восхитительно глупой и
невежественной, именно такой, какой и подобает быть женщине из
респектабельной семьи. Никогда она не задавала мужу неуместных вопросов,
касающихся его служебных дел. Казалось, ей нечего было рассказать ему и о
себе. И это давало чудесный отдых мысли. Но в этот вечер она неожиданно
спросила его:
удивленный взгляд.
присяжные.
Маккэфри Энн
Жюль Верн
Орлов Алекс
Лондон Джек
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей