с ними, но она их словно не слышала. Купехаки держалась на расстоянии
вытянутой руки от Изабель и словно повторяла ее жесты: ходила за нею по
комнате и даже сочувственно сникала, когда у Изабель опускались руки от
отчаяния и страха. Она привязалась к ним, и от нее нельзя было отделаться.
Старая индианка принесла с собой длинную цилиндрическую корзину, которую
носят за спиной и поддерживают широкой головной повязкой, и они, решив,
что Купехаки может оказаться полезной, сошлись на том, что старуха
попутешествует с ними некоторое время.
двинулся по тропе, ведущей от рудных мельниц и отвалов шлака в долину, где
обитали только разбойники, нападавшие на торговцев золотом и обозы с
припасами для старателей. Механический гул, доносившийся с горы далеко за
полночь, утих. Уже не были слышны и городские шумы, если не считать воя
собак, громкого хохота и ругани. Когда глаза Тристана привыкли к темноте,
ему стало казаться, что тропа, становившаяся то уже, то шире в рваных,
черных тенях растительности, засияла под ногами голубым светом. В этом
неверном свете и кровь Сезара, которой он перепачкался, стала багровой.
Изабель несла спящую Корделию на полосатой перевязи, и лишенная волос
головка дочери болталась у нее на груди. Азора Тристан нес на плечах, и
ручки ребенка слабо, но цепко держались за жесткие, пропитанные каменной
пылью волосы отца. Когда Тристан почувствовал, что ручки сына ослабели и
ребенок уснул, он взял мальчика на руки, удивившись тому, каким тяжелым он
стал за неполные два года. Кроме запасной одежды, в рюкзаке лежали
револьвер Сезара, заряженный шестью патронами, ковбойские сапоги и поясной
кошелек с парой крупиц золота; тяжелые и затупившиеся инструменты Тристан
без сожаления оставил в хижине. В этом мире приходится менять кожу, чтобы
сохранить себе жизнь.
жестяную коробку со спичками, крючки и лески для рыбной ловли,
португальский крест, украшенный драгоценными камнями, трехдневный запас
сухого молока, сушеные бобы, шарк [сушеное мясо, обычно козлятина], листья
матэ и кисловатые черствые лепешки из молотой маниоки. Они с Изабель по
очереди несли на головах объемистые, но нетяжелые узлы с москитными
сетками и одеялами, завернутыми в старую бычью шкуру, которую можно было
класть на землю для защиты от муравьев и ядовитых земляных пауков.
километров от прииска. Взрослые по очереди дежурили у костра, стрелявшего
искрами в окружающей темноте, где трещали ветками и шумели неизвестные
звери или духи. Казалось, даже у деревьев есть голоса и они хищно тянут к
ним ветви. Всю ночь отовсюду доносились стоны - это смерть прокладывала
себе путь в темноте. Тем не менее предрассветная дымка застала наших
бездомных путешественников целыми и невредимыми, они протерли глаза,
прочистили горло и взвалили на плечи тяжелое бремя выживания. Избегая
хоженых троп, они двигались по усыпанным камнями ущельям гор Дорадо,
каждый день отправляясь на закат в сторону бесконечного холмистого плато
Мату Гросу. Небо над головами стало гигантским, словно Бог вздохнул с
облегчением и отошел от напряженного труда Созидания, удовлетворившись
спутанными колючками зарослями, где росли кактусы и приземистые кустарники
вперемежку с высокой травой и редкими перелесками. Самое причудливое
дерево Мату Гросу - бразильская сосна, имеющая форму перевернутого конуса,
в котором каждая верхняя ветка тянется дальше нижней, пока дерево не
образует правильную пирамиду, стоящую на острие. Купехаки показала им, как
находить в гнилой коре таких гигантов сочных белых червей коро: если огонь
разводить не с руки, их можно есть живыми. Когда путешественники
преодолели брезгливость, они пришли к выводу, что черви по вкусу
напоминают кокосовое масло.
ловить летучих мышей, сцинков, жаб, пауков, личинок насекомых, кузнечиков,
показала, как "доить" дерево бомбакс, какие ягоды рвать, а каких
остерегаться, какие семена и орехи съедобны и где искать мед мелких,
лишенных жал пчел по прозвищу "глазолизы": они сатанеют от вкуса
человеческого пота и яростно лезут в ноздри, в глаза и во влажные уголки
рта. Они даже хуже кровососущих мух и ос марибонду, потому что скорее
умрут, наслаждаясь выделениями человеческой кожи, чем дадут себя отогнать.
размолотила человеческая алчность. Здесь, в бесконечных однообразных
зарослях кустарника на просторах пятнистой саванны, где сухие склоны
шападана перемежаются журчащими коричневыми реками, человек возвращался в
подобающее ему состояние постоянно голодной белковой массы, бредящей
охотой. Купехаки показала им, как вырезать бритвой Тристана серых
паразитов, которые совершенно незаметно въедались в ноги, как раздеться в
одно мгновение, если заденешь совершенно безобидный с виду листок, а с
него на тебя посыплется дождь мелких оранжевых клещей, которые разбегаются
по телу под одеждой, как языки пламени по сухой траве; если их сразу не
стряхнуть, через минуту они уже заберутся под кожу. Купехаки научила
Тристана собирать сухой хворост в кустарнике, а позже, когда кончились
спички, продемонстрировала, как добывать огонь при помощи двух палочек и
мотка сухой травы; Изабель она научила строить укрытие из зеленых
пальмовых листьев, которые создавали хоть какую-то иллюзию крыши. Когда во
мраке, совсем рядом с маленьким костром, раздавался рык ягуара, Купехаки
успокаивала Азора сказками об озорном боге-ягуаре. Она как бы отдаляла
границу, за которой становилось опасно, воспринимая диких зверей как
человеческих братьев и сестер. Если обезьяны-ревуны вопили у них над
головами и бомбардировали их калом, она толковала это как веселое
приветствие; укусы вампиров - маленьких кровососущих летучих мышей,
которые ночью присасываются к голой руке спящего, - она воспринимала как
подобие очищающего кровь поцелуя. Днем она, возбужденно жестикулируя,
знакомила их со множеством птиц: зелеными попугаями, белыми ибисами и
ржанками, розовыми цаплями, аистами-ябиру ростом с человека, желтогрудыми
райскими птицами бем-те-ви и красивыми трупиалами, которые гнездились на
макушках величественных пальм уауасу среди фиолетовых орхидей. Вдалеке, на
зыбких, как мираж, болотистых озерах, в горячем знойном воздухе трепетали
пятна и островки розовых фламинго и белых цапель. Услышав человеческие
голоса, гигантские птицы взлетали с мягким хлопаньем, и воздух возбужденно
гудел, когда они стаей проносились над головой.
промахнулся; в другой раз он пристрелил неуклюжего муравьеда, но его
жирное мясо вызвало у них рвоту; в третий раз он ранил оленя, и тот,
хромая на трех ногах, ушел в просторы саванны, где наверняка и подох, став
жертвой прожорливых диких свиней, белогубых пекари. Оставшиеся три пули он
решил сохранить для врагов, имеющих человеческий облик, если такие вдруг
появятся. Купехаки показывала им просеки со следами пепла на кофейного
цвета земле, где индейцы пару лет выращивали маниоку, маис и табак и
оставили несколько тыкв на память о своем пребывании. Люди с более светлой
кожей - рожденные индианками от португальцев мамелюки - оставляли после
себя более заметные и неряшливые следы в виде заросших холмов и туннелей,
заброшенных шахт и гниющих хижин мертвых городов. Иногда руинам было по
несколько сот лет, и в них едва угадывались следы человеческой
деятельности: вот эти камни на земле когда-то были стеной, яма в земле -
погребом. Люди алчно проносились по этим просторам, но не находили ничего,
что могло бы заставить их пустить тут корни. Многие из них умерли, оставив
в память о себе под гигантским небом лишь холмики могил, помеченные
пирамидами камней и деревянными крестами, от которых термиты оставили
только хрупкие, как бумага, изъеденные каркасы. Если на кресте было что-то
написано, то термиты объедали древесину вокруг краски, и на земле
оставались лишь расплывчатые цветные пятна. Человеческое имя недолго живет
на Мату Гросу.
умирая с голоду, оставалось добрым. Они надеялись, что в один прекрасный
день на горизонте появится городок или река, которая приведет их туда, где
труд их будет приносить пользу, сами они вплетутся в ткань человеческого
сообщества. Они шли вперед, сгибаясь под своей ношей, и им казалось, будто
они путешествуют назад во времени, удаляясь от бед, причиненных
перенаселенной стране нынешним веком, и приближаясь к вольным просторам
прошлого, где пара рабочих рук все еще в цене. Изабель помнила по картам,
которые показывали монахини в школе, что на западе Бразилия кончается: она
переходит в Боливию или в Перу. Там стоят горы со снежными вершинами,
индейцы носят котелки и одеяла на плечах, а революционеры-маоисты могут
захватить их в плен и обратить в своих солдат, чтобы сражаться с господами
в серебристо-серых костюмах.
поисках пищи и борьбе с демонами болезней, осаждавшими кровь. Азор,
который в начале пути был толстым, как гусеница, стал худющим, ноги и руки
его истончились; он привык к часовым переходам и не жаловался, хотя
мордашка его, как казалось Изабель, усохла, превратившись в сморщенное
лицо старика с огромными глазами. Корделия еще сосала грудь и выглядела
лучше, хотя молоко у Изабель заканчивалось. Сама Изабель утеряла
женственную округлость форм, тело ее стало сухощавым, как у Купехаки, хотя
кожа на руках и не висела, как у той, сморщенными складками, похожими на
дряблое горло игуаны. Тонкие ребра Изабель выделялись на коже, будто
прожилки на пальмовом листе, а сухие икры стали бугриться мышцами, как у
Тристана. Кожа ее, загорев, приобрела блестящий коричневый оттенок, а
волосы выцвели; Тристана же словно обсыпали пылью, его черные плечи будто
полиняли, выгорел на солнце и некогда яркий оранжевый рюкзак, который стал
походить на бледно-розовый лоскут знамени, что маячило перед остальными
путешественниками в просветах зарослей трав, кустарников, деревьев,
сменяющих друг друга в бесконечно повторяющихся пейзажах Мату Гросу. Щеки
и руки у Тристана покрылись бледными пятнами, похожими на призрачную
топографическую карту, а в упругой шевелюре появилось несколько седых
кудряшек. Он перестал бриться, чтобы сохранить бритву острой, и поросль на
Шилова Юлия
Соломатина Татьяна
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Мороз Александра
Акунин Борис