убирала мою квартиру три раза в неделю, немолодой испанки, чрезвычайно
словоохотливой, бросавшей работу, когда она начинала мне что-нибудь
рассказывать. Работать и говорить одновременно она не могла, и получалось
впечатление, что произносить слова и составлять из них фразы требовало от
нее такого же усилия, как мыть окна или посуду. У нее не было точной границы
между речью и движением, так, как будто в ней духовный и физический мир были
одним целым. Она неоднократно рассказывала мне разные эпизоды своей жизни, и
если бы я понимал как следует то, что она говорила, я, вероятно, хорошо бы
знал ее биографию. Но мне почти никогда не удавалось, несмотря на все мои
усилия, понять то, что она говорила. Она была убеждена, что говорит
по-французски, но, насколько я мог составить себе об этом представление, это
была странная смесь безжалостно исковерканных французских слов с испанскими,
смесь, в которой существительные иногда были похожи на французские, но
глаголы были испанские. И если мне удавалось понять то или иное
существительное, то я не знал, что с ним происходило, потому что эти
обозначения предметов или фактов были связаны между собой словами, значение
которых от меня ускользало. Она мне как-то рассказала, что когда она была на
похоронах своей матери, она встретила там человека, который впоследствии
играл очень важную роль в ее жизни. В то время как, кончив свой рассказ, она
принялась за работу, ко мне пришла Эвелина, которой я сказал, что вот
уборщица рассказала мне, как на похоронах ее матери...
Эвелиной и уборщицей, и потом Эвелина сказала:
в это время была в другом городе и была связана с человеком, который был
ничтожеством и не играл в ее жизни никакой роли, она с ним очень скоро
рассталась и никогда об этом не жалела.
понял некоторые существительные, но не понял глаголов.
брал с полки, я не мог читать, их несостоятельность начинала мне казаться
очевидной с первых же страниц.
пользовался некоторой известностью. Я открыл его книгу, и первая строка,
которую я прочел, была такая:
читать дальше. Но пример этой риторической глупости далеко не был
единственным или исключительным. Если бы я читал эту книгу много лет тому
назад, я бы продолжал все-таки искать в ней что-нибудь, что заслуживало бы
внимания. Но длительный опыт научил меня тому, что эти поиски обычно
оказываются бесплодными, и теперь у меня не было желания терять на них
время. В результате этого круг моего чтения все время суживался, как
шагреневая кожа.
три дня после ухода Артура, был шестой час вечера, - когда раздался
телефонный звонок. Звонила Эвелина, сказавшая, что ей нужно со мной
поговорить и она придет через двадцать минут.
которому было видно, что она только что приняла очень важное решение.
была бы очень скромной, ты был бы только юридической фикцией.
знать. Какое дело? Твое кабаре?
гордиться не приходится.
произошло?
Эвелина. - Я сделала все, чтобы придать этому видимость какого-то приличия,
но это невозможно. Ты знаешь, в чем мой главный недостаток?
главным.
только хотела сказать, мой милый, что ничего не может быть грустнее, когда
женщина умнее своего любовника. А со мной это всегда именно так и
происходит.
как-то сказал, что ты выбираешь тех, над кем ты чувствуешь свое
превосходство. Если этого нет, тебе неинтересно. Вместе с тем ты хочешь себе
внушить, что вот наконец ты нашла кого-то, кто достоин твоего чувства. Я
никогда не мог понять, зачем ты это делаешь. В тебе есть какой-то постоянный
разлад между душой, умом и твоей эмоциональной жизнью. Ты испытываешь,
скажем, влечение к человеку, глупость которого для тебя очевидна. Это могло
бы быть длительным, если бы твои душевные и умственные способности были раз
навсегда атрофированы. Ты пытаешься их нейтрализовать, но это тебе никогда
до конца не удается, и ты знаешь, что это не может удаться. Я только
напоминаю тебе элементарные истины, Эвелина. Помнишь наш с тобой разговор о
Котике и метампсихозе? Мы оба знали с самого начала, насколько это было
глупо, - и ты знала, что я это знал.
и тогда, во время этого разговора, я очень хорошо знала, что Котик уйдет и
будет забыт, как старая тряпка, а ты останешься.
настоящая осень. И я вспомнил недавние летние дни, Ривьеру, буйабес,
Адриатическое море и Лидо ди Венециа.
необыкновенно уютное, ты не находишь? Но через некоторое время я уйду и ты
останешься один со своими невеселыми мыслями. А я вернусь к себе и увижу
Котика, который лежит на диване и читает книгу об индусской мудрости, в
которой он ничего не понимает. И если бы он был немного умнее, он бы думал:
как хорошо, что существует дура, которая обо мне заботится и которая только
в последнее время проявляет некоторую непонятную холодность. А если бы он
был еще умнее, он бы понял, что ему осталось мало времени до того дня, когда
он лишится этой женщины, которую он напрасно считает дурой.
пользовался бы расположением этой женщины и не занимался бы метампсихозом.
тебя слишком хорошо знаю и что ты меня не можешь обмануть.
несвойственно. Но ввести меня в заблуждение, сделать так, чтобы я поверила в
твой мнимый академизм и твою отрешенность от суетных забот. Это тебе не
удается, и у тебя остается против меня одно оружие - насмешка и ирония. Но
этим оружием ты пользоваться как следует не можешь. И ты знаешь почему?
меня любишь.
стали близкими, теплыми и нежными. Потом их выражение медленно изменилось и
она сказала:
сказал я, - что тебя создал однажды задумчивый дьявол - в тот день, когда он
вспомнил, что раньше был ангелом.
могли обо мне сказать только два человека - ты или он.
x x x
чаще, чем раньше. Во время одного из них я еще раз откровенно высказал свое
мнение о теперешнем периоде ее жизни и, вопреки ожиданию, она почти не
защищалась и была готова согласиться со мной.
мало подходит? Этот обязательный дурной вкус, эти посетители, что может быть
более презренного?
так упорно убеждаешь меня. Кто тебе сказал, что я до конца жизни останусь
собственницей "Fleur de Nuit"?
вопрос о том, что делает и как живет Эвелина, так занимал меня. В конце
концов, не все ли равно, хотела ли она открыть театр или экспортное
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Верещагин Олег
Посняков Андрей
Афанасьев Роман