Чтение 27–й страницы книги ~Глухомань~

большой любви. Это умиляло почтенную и хозяйственную тещу мою, а меня
растрогало и - обязало. Я даже клятву, помнится, себе тогда дал, что
никогда, ни при каких обстоятельствах не предам своей Танечки, всегда так
вовремя и так тактично приходившей на помощь, о которой я даже не просил, но
- нуждался, как в глотке свежей воды. А подполковник в отставке Павел
Николаевич был штабистом со всем свойственным штабистам всего мира
добродушным занудством. Он нигде не работал, выйдя в отставку, поскольку
совершенно серьезно полагал, что отныне достоин только полного отдыха. И
если с Марией Ивановной я никогда не спорил, то с ее супругом споры
возникали постоянно, стоило ему появиться в дверях собственной персоной.

- Не туда катимся.

- Что катимся - это точно подмечено.

- Россия без власти - знаем, что это такое. Это сытая Европа не знает, а
мы, русские, хлебнули горячего до слез.

Впрямую - вопрос-ответ - подобный разговор напоминал пинг-понг как по
форме, так и по содержанию. Но я терпел, хотя мне сильно хотелось хотя бы
раз швырнуть мячик поперек этого пинг-понга. Терпел из-за Танечки.

- Порядок! - Он молитвенно складывал на груди руки. - Россия строгого
руля требует.

- Нарулили уже. Достаточно.

- Не скажи, - он упрямо качает бритой головой, то и дело путая систему
обращения ко мне: то семейное "ты", то вдруг официальное "вы". - Веру забыли
православную. Да еще и опоганили. Меня не крестили - испугались.
Отца-середняка сход постановил кулаком считать, потому что у него две
коровенки, как на грех, оказалось... Ну и выселили нас. В Тюмень. Холодища!
Поверишь ли, до сей поры мерзну: мы же из Курской губернии. Ну, а крестить
не положено, неприятностей не оберешься, потому что уполномоченный два раза
в месяц твое поведение проверяет. Но я этот пробел теперь успешно
ликвидировал. И сам крестился, и Марию свою креститься уговорил.

Он замолчал, рассчитывая на то, что удочку забросил и теперь надо просто
ждать, когда я клюну. Но я не клюнул. Уж очень меня раздражало, когда по
телевидению показывали вчерашних принципиальных атеистов со свечечками в
руках и с постным маслицем на ликах. Поэтому молчал, и его наживка зря мокла
в нашем суховатом разговоре.

- Ты бы крестился, а? - наконец как-то нерешительно спросил он. - И
Танечку бы уговорил. Православная вера - народа нашего вера исстари.
Исконная, можно сказать.

- До народа нам еще дорасти надо, потому что мы - пока еще толпа, а не
народ. Завтра завопит кто-нибудь "Бей жидов, спасай Россию!", и ведь побегут
спасатели. С дрекольем.

- Ну уж вы скажете...

- Побегут, Павел Николаевич, не извольте сомневаться. Как жителей Кавказа
называет наша уважаемая пресса? "Лица кавказской национальности", слышали
поди. А это - первый звоночек тоски по самому простейшему самоутверждению.
Самоутверждению через национализм. Ни в одной стране не побегут, а у нас - с
восторгом.

- Так евреи, как бы сказать... - Он мучительно вздохнул. - Революцию вон
устроили, царя убили.

- Да ну? Сколько же в твоей парторганизации евреев?

- Да вроде двое.

- Так кто же революцию устраивал? Или запамятовал свой разговор с ученым
гостем?

Вздохнул мой пенсионный тестюшка. Покачал головой и переменил разговор:

- Священник проповедь читал, что мы, русские, народ, Богом избранный.

- Выделил он, значит, нас?

- Так выходит.

- И ярмо это мы до сей поры на себе носим. Все вместе и каждый в
отдельности. Выделил Господь нас из всех народов, ничего не скажешь. Только
- в другую сторону.

Распыхтелись мы оба. Самое время - абзац для перекура.

- Напрасно куришь, - вздыхал тесть. - Здоровью вред колоссальный.

- Это точно.

Вот так, бывало, и калякали, пока дамы наши нам ужин готовили. Павел
Николаевич был человеком любознательным, но, кроме уставов, наставлений да
газеты "Красная звезда", похоже, ничего не читал. Для нашей Глухомани это
нормальное явление: мы - самая читающая страна в мире только по сводкам
Госкомстата.

Видит Бог, трудно мне было терпеть его благоглупости еще и потому, что
мое, так сказать, производственное положение оказалось настолько неясным,
что я каждый день звонил в область с одним-единственным вопросом: что мне
делать с моими патронами и винтовками калибра 7,62? И каждый день получал
ответ, что Москве виднее. Меня это не устраивало, и я в конце концов
испросил дозволения лично явиться в Москву. Я рассчитывал на старого
приятеля, который мог хоть что-то мне посоветовать. Конверсии я побаивался,
поскольку на моем оборудовании никакую кастрюльку не отутюжишь, да и переход
на малокалиберные патроны мне никак не подходил по тем же причинам. Поэтому
спецпроизводство - да еще с нескорректированными планами - меня никоим
образом устроить не могло, и чем я буду платить завтра зарплату рабочим,
оставалось вопросом открытым.

Ким вырастил в своих парниках ранние помидоры, огурцы и то, что покойный
Вахтанг называл зеленью. Торговать на рынке ему почему-то не хотелось, но он
довольно скоро сбыл все оптом в дома отдыха и рестораны и оказался с хорошей
прибылью.

- Мы - огородники, - с гордостью говорил он. - Лучшие в мире огородники.

Во всяком случае, ему было и чем платить своим рабочим, и на что покупать
прикорм для скотины, и он очень этому радовался. А у меня был полный абзац,
и я ходил с хмурой физиономией.

Пока в Москве согласовывали мой приезд и, возможно, свои гибкие вопросы,
приехали наши афганцы. Андрей получил еще один орден, Федор - медаль "За
отвагу". А с ними - некий Валера. Он оказался без орденов и медалей, но
столь угрожающе решительного вида, что это возмещало отсутствие боевых
наград. Особенно в наши неопределенные дни. Тут мне и пришел официальный
вызов из министерства.

А вскоре так получилось, что прибывшим ребятам позарез необходимо было в
Москву. В совет ветеранов-афганцев по каким-то неотложным делам. И мы решили
ехать вместе.

Однако не вышло. Утром в день отъезда, когда уж и билеты были взяты, и
отдельное купе нам обещали, - звонок из Москвы. Из моей главной конторы:

- Вызов отменяется. Срочно запускай серию караульных карабинов.

- А чем я расплачусь с работягами? Этими карабинами, что ли?

- Делай, что велено.

И - трубку на рычаг. Мы - страна рычащих приказов, а не спокойных
распоряжений, все правильно. Все правильно, только я очень огорчился, что
ребята уехали без меня.

Делать было нечего: рычащий приказ не подлежит у нас никаким обсуждениям,
хоть и чужд всякой логике. Я вызвал Херсона Петровича, сказал о распоряжении
сверху, а он задал мне тот же вопрос:

- А оплата? Это же - сверх программы.

- Потом разберемся.

- В план включат или спецзаказом оформят?

- Да нам-то какая разница?

Херсон Петрович пожал плечами и ушел. И с чего это я взбеленился вдруг,
сам не понимаю. Что-то защемило в груди, а что именно, было непонятно. И я -
злился.

Пока не позвонил Спартак.

- Радио слышал?

- Нет. Что там?

- Нетелефонный разговор. Однако - срочный. Я заеду.

- Прямо сейчас?

- Прямо к телевизору. По которому "Лебединое озеро" передают. Ты все
понял?

- Помер кто-нибудь?

- Похоже, что мы с тобой. Я позвоню.

И трубку положил.

Вы все поняли? А я - многое. У нас если кто из вождей переселялся в
лучший из миров, всегда шло "Лебединое озеро". Всенепременнейше. Такое,
стало быть, музыкальное сопровождение. Хотел было я его по телевизору
послушать, но тут в цех вызвали. В стреляющий.

Возле него меня ждал Херсон Петрович. Весьма озабоченный.

- Горбачев арестован в Форосе. В Москву ввели танки.

- Как?!

- Переворот. Поэтому нам и приказали изготовить партию конвойных
карабинов. Неплохо, да?

Слухи росли и ширились, но толком никто ничего не знал. Говорили, что в
Москву вошли танки верных коммунистам частей, что Ельцин окопался в Белом
доме и призвал всех граждан бороться за демократию, что в Москве уже строят
баррикады, что...

Словом, завод у меня не работал. Все собирались кучками, никто ни черта
не делал, только бесконечно перекуривали и спорили до хрипоты. Я
поинтересовался у Херсона, что же будет с заказом на карабины, но он меня
успокоил:

- Пилят во всех слесарках. В основном макаронники.

- Что пилят?

- Стволы укорачивают.

- А мушки? - Я несколько растерялся, поскольку Херсон стреляющее оружие
превращал в дубины с прикладами. - А отстрел?

А он усмехнулся:

- Ты что, и вправду конвойные карабины выпускать вздумал? Тогда пиши
письменный приказ, я такой позор делить с тобой не согласен.