как дома, хотя никогда прежде здесь не бывал - в этом убогом домишке с
протертой ковровой дорожкой на лестнице. Почему-то ему вспомнился отец.
Возможно, он ходил с ним в детстве к какому-то пациенту, жившему в таком
же доме.
С площадки второго этажа он прошел вслед за Борисом в маленькую
квадратную комнату, где стоял письменный стол и два стула, а на стене
висела большая фотография, на которой было запечатлено многочисленное
семейство, сидевшее в саду за столом, уставленным великим множеством
всякой еды. Все блюда были словно поданы одновременно: яблочный пирог
стоял рядом с жареной бараньей ногой, а лососина и ваза с яблоками - рядом
с супницей. Тут же стояли кувшин с водой, бутылка вина и кофейник. На
полке, прибитой к стене, выстроилось несколько словарей, а к грифельной
доске, на которой было написано полустертое слово на непонятном Кэслу
языке, была прислонена указка.
- Меня решили вернуть сюда. После твоего последнего донесения, - сказал
Борис. - Я имею в виду донесение насчет Мюллера. Я рад, что снова здесь.
Англия нравится мне куда больше Франции. А как у тебя сложились отношения
с Иваном?
- Все в порядке. Но работать с ним не то же, что с тобой. - Кэсл
поискал по карманам сигареты, но не обнаружил пачки. - Ты же знаешь, какие
вы, русские. У меня такое впечатление, что он не доверял мне. И все время
требовал такого, чего я никому из вас не обещал. Он даже хотел, чтобы я
попытался перейти в другой сектор.
- По-моему, ты куришь "Мальборо"? - сказал Борис и протянул пачку.
Кэсл взял сигарету.
- Борис, когда ты был здесь, ты уже знал, что Карсон умер?
- Нет. Не знал. Мне об этом стало известно всего несколько недель
назад. Я даже до сих пор не знаю подробностей.
- Он умер в тюрьме. От воспаления легких. Во всяком случае, так
говорят. Иван наверняка это знал... а мне сообщил об этом Корнелиус
Мюллер.
- Разве это было для тебя такой уж неожиданностью? Учитывая
обстоятельства. Если человека арестовали, тут уж надежды мало.
- Знаю, и однако же, я всегда верил, что в один прекрасный день снова
увижу Карсона... в каком-нибудь безопасном месте, далеко от Южной
Африки... может быть, у меня дома... и тогда смогу поблагодарить его за
то, что он спас Сару. А теперь он умер, ушел из жизни, так и не услышав ни
слова благодарности от меня.
- Все, что ты делал для нас, и есть твоя благодарность ему. Он бы
именно так это и понял. Не терзайся по этому поводу - не сожалей.
- Нет? Но ведь никакими доводами разума не притушить сожаления:
сожаление - оно возникает непроизвольно, как и любовь.
А сам тем временем думал о другом: "Немыслимая создалась ситуация - на
свете нет ни единого человека, с кем я мог бы говорить обо всем так, как с
этим Борисом, а ведь я даже не знаю его настоящего имени". С Дэвисом он
говорить так не мог: половина его жизни была скрыта от Дэвиса, как и от
Сары, которая понятия не имела о существовании Бориса. Однажды Кэсл даже
рассказал Борису про ту ночь в отеле "Полана", когда он узнал насчет Сэма.
Куратор все равно что священник для католика: бесстрастно выслушивает твою
исповедь, в чем бы ты ни каялся. Кэсл сказал:
- Когда мне сменили куратора и вместо тебя появился Иван, я
почувствовал себя невыносимо одиноким. С Иваном я ни о чем не мог говорить
- только о делах.
- Мне очень жаль, но я вынужден был уехать. Я спорил но этому поводу с
ними. Все сделал, чтобы остаться. Ни ты но своей конторе знаешь, как оно
бывает. У нас - такая же петрушка. Каждый сидит в своем ящичке, а в какой
ящичек кого посадить, решает начальство.
Как часто Кэсл слышал такое же сравнение у себя на службе. Обе стороны
пользуются одними и теми же клише.
Кэсл сказал:
- Пора менять книгу.
- Да. И это все? По телефону ты подал срочный сигнал. Что-то новое
насчет Портона?
- Нет. Я вообще не вполне верю всей этой истории.
Они сидели на неудобных стульях но разные стороны письменного стола,
точно учитель и ученик. "Что ж, наверное, так бывает и в исповедальне, -
подумал Кэсл. - Случается же, что пожилой человек исповедуется в грехах
молодому священнику, который мог бы быть его сыном". Во время редких
встреч с Иваном разговор у них всегда был короткий: Кэсл сообщал
информацию и выслушивал вопросы - все строго по делу. А с Борисом он мог
позволишь себе расслабиться.
- Франция - ли было для тебя повышение?
Кэсл взял еще одну сигарету.
- Не знаю. Никогда ведь не знаешь по-настоящему, верно? Возможно,
возвращение сюда для меня повышение. Это может означать, что к твоему
последнему сообщению отнеслись очень серьезно и решили, что я справлюсь
лучше, чем Иван. А может быть, Иван подставился? Ты вот не веришь этой
истории насчет Портона, но есть у тебя подлинное неоспоримое
доказательство, что ваши люди заподозрили утечку?
- Нет. Но в такой игре, как наша, начинаешь полагаться на интуицию, а
ведь текущую проверку всего отдела как-никак провели.
- Ты же сам говоришь - _текущую_.
- Да, возможно, она и текущая, ведется она вполне открыто, но у меня
такое впечатление, что это нечто большее. По-моему, телефон Дэвиса на
подслушивании, возможно, и мой тоже, хотя не думаю. Во всяком случае,
лучше прекратить эти звонки ко мне домой. Ты ведь читал мое донесение о
визите Мюллера и операции "Дядюшка Римус". Я молю Бога, чтобы вы это
передали по каким-то другим каналам, если действительно известно об
утечке. У меня такое чувство, что мне подбрасывают меченый банкнот.
- Можешь не бояться. Мы были очень осторожны с этим донесением. Хотя я
не думаю, чтобы миссия Мюллера была, как ты это называешь, "меченым
банкнотом". Портон - возможно, но не Мюллер. Мы получили подтверждение на
этот счет из Вашингтона. Мы воспринимаем "Дядюшку Римуса" очень серьезно и
хотим, чтобы ты сосредоточил внимание на этой операции. Она может
отрицательно сказаться на наших позициях в Средиземноморье, в Персидском
заливе, в Индийском океане. Даже в Тихом. С течением времени...
- Никакого течения времени для меня быть уже не может, Борис. Я
перевалил за пенсионный возраст.
- Я знаю.
- Хочу выйти в отставку.
- Мы бы это не приветствовали. Ближайшие два года могут иметь
принципиальное значение.
- Для меня тоже. И я хотел бы прожить их по своему усмотрению.
- Занимаясь чем?
- Заботясь о Саре и Сэме. Буду ходить в кино. Потихоньку стареть. Для
вас же безопаснее отпустить меня, Борис.
- Почему?
- Мюллер был у меня, и сидел за моим столом, и ел нашу пищу, и был
любезен с Сарой. Соизволил снизойти. Сделал вид, будто никакого цветного
барьера не существует. До чего же мне мерзок этот человек! И до чего я
ненавижу весь этот чертов БОСС. Ненавижу людей, которые убили Карсона, а
теперь именуют это "воспалением легких". Ненавижу, потому что они пытались
засадить в тюрьму Сару и тогда Сэм родился бы в неволе. Так что лучше вам,
Борис, пользоваться услугами человека, который не питает ненависти.
Ненависть ведь может толкнуть на ошибочные шаги. Она не менее опасна, чем
любовь. Так что я вдвойне опасен, Борис, потому что я ведь и люблю. А
любовь в обеих наших службах считается пороком.
Он почувствовал огромное облегчение оттого, что мог говорить открыто с
кем-то, кто, как он полагал, понимает его. Голубые глаза смотрели,
казалось, с искренним дружелюбием, улыбка поощряла его хотя бы на время
сбросить с себя тяжесть тайны. Он сказал:
- А "Дядюшка Римус" для меня последняя капля: ведь это значит, что мы
за кулисами объединяемся со Штатами, чтобы помочь этим мерзавцам,
насаждающим апартеид. Ваши худшие преступления, Борис, всегда в прошлом, а
будущее еще не настало. Я не могу повторять, точно попугай: "Вспомните
Прагу! Вспомните Будапешт!" - это было уже много лег назад. Людей заботит
сегодняшний день, а сегодняшний день - это "Дядюшка Римус". Я стал черным
выкрестом, когда влюбился в Сару.
- Тогда почему же ты считаешь, что нам опасно иметь с тобой дело?
- Потому что в течение семи лег я сохранял самообладание, а теперь я
его теряю. И теряю из-за Корнелиуса Мюллера. Возможно, шеф по этой самой
причине и послал его ко мне. Возможно, шеф хочет, чтобы я сорвался.
- Мы только просим тебя еще немного потерпеть. Конечно, начальная
стадия игры всегда самая легкая, верно? Обратная сторона медали еще не
столь видна, а необходимость соблюдать тайну не породила еще истерии или
чего-то вроде женского климакса. Постарайся не слишком волноваться, Морис.
Принимай на ночь валиум и могадон. Приезжай ко мне, как только станет
тяжко и тебе захочется выговориться. Так оно будет безопаснее, верно?
- Я ведь уже достаточно сделал и оплатил сполна свой долг Карсону,
разве не так?
- Да, конечно, но мы пока не можем тебя потерять - из-за "Дядюшки
Римуса". Ты же сам сказал, что стал черным выкрестом.
Кэсл чувствовал себя, как больной, выходящий из анестезии после
успешной операции.
Он сказал:
- Извини. Я валял дурака. - Он не мог в точности вспомнить, что именно
он говорил. - Дай-ка мне виски, Борис.
Борис открыл шкаф, достал бутылку и стакан. И сказал:
- Я знаю, ты любишь "Джи-энд-Би". - Он щедро налил в стакан и заметил,
как мгновенно проглотил виски Кэсл.
Березин Федор
Прозоров Александр
Мичурин Артем
Пехов Алексей
Шилова Юлия