Чтение 27–й страницы книги ~Июль 41 года~

- Вперед! Быстро! Давай!..
Заскрежетало в коробке передач, машина рванулась вперед.
- Ч-черт! - говорил шофер, испуганно улыбаясь. Он знал, что за звуком
мотора полет снаряда не будет слышен, быть может, уже летит, и не мог молча
вынести это-то страшного ожидания.- Встречает нас двести восемьдесят
первая!..
Неловко, словно парализованную, поворачивая шею, он опасливо снизу
вверх глянул на крышу кабины.
- Ухлопают, потом разбирайся. Скажут, фамилию перепутали...- пытался
шутить он.
Черный взрыв взлетел перед стеклом, на миг заслонив дорогу. Машина
дернулась, как живая. В ней что-то начало глохнуть, она подвигалась вперед
рывками, встряхивая обоих.
Роща была уже близко. Свернув с дороги, весь пригибаясь шеей, как бы
ожидая удара сзади, шофер гнал к кустам по кочковатой земле. Они почти
воткнулись в куст, и машина стала. Оба выскочили из дверец. И тут в
остановившейся машине, внутри нее, что-то дернулось сильно в последний раз,
и, задрожав вся, затрясшись и мотором, и крыльями, и распахнутыми дверцами,
машина заглохла. В наступившей тишине издали еще стал слышен полет снаряда:
ви-и-и-у-у!.. Ах! Ах! - встали два плоских разрыва значительно сзади по
сторонам дороги.
Шалаев и шофер, вырвавшись из-под опасности, смотрели теперь издали на
эти разрывы. Как после быстрого бега колотится сердце, так и сейчас в обоих
билась радость. И впервые за всю совместную службу они чувствовали такую
открытую душевную близость друг к другу, близость двух людей, оставшихся в
живых.
- Ну что, товарищ Петров, живы?..
И оба рассмеялись. Достав платок, Шалаев вытирал потное, обсыхавшее на
ветерке лицо. В этот момент оба они совершенно забыли о людях, появившихся
на дороге и исчезнувших в роще во время обстрела: ближняя опасность
заслонила дальнюю.
Шалаев еще вытирал лицо, как вдруг, что-то почувствовав за спиной,
быстро обернулся. От деревьев, развернувшись в цепочку, шли на них четверо,
А один, уже подошедший неслышно, из-под руки держал на ладони автомат,
ремень которого натянулся от плеча вниз.
Только одно мгновение, когда Шалаев обернулся и увидел приближавшихся,
лицо его оставалось напряженным. Но это мгновение поймал стоявший против
него человек.
Они стояли друг против друга: тот - с немецким автоматом на ладони,
Шалаев - с платком в левой руке, очень белым на солнце и чистым, и один раз
человек, не сводя глаз, покосился на платок. А те четверо подходили. И за
это короткое время, пока они так стояли и смотрели друг на друга, мысль
общая, одна и та же, успела проскочить между ними из глаз в глаза и быть
понятой, и снова проскочить.
- Свои! - закричал шофер обрадованно,- А мы напугались!..
Человек улыбнулся одной стороной лица, обращенной к шоферу, но головы
на его голос не повернул и остался таким же серьезным. Даже еще серьезней
оттого, что на секунду улыбнулся без выражения, не спуская с Шалаева
карауливших каждое его движение глаз. И снова что-то не понравилось Шалаеву
в его лице. Здоровое, розовое, с выступившей из кожи золотящейся на солнце
щетиной, с жесткими рыжими бровями. Под ними - голубые глаза. И они смотрели
на Шалаева. В этих смотревших пристально глазах, из глубины их рвалось
наружу неудержимое, хитрое, как у сумасшедшего, веселье, еле сдерживаемый
смех. Это были не русские глаза. Это были глаза немца!
Шалаев похолодел: "Влип!.." И уже в новом, в истинном свете он увидел
всех пятерых. Он увидел, как на них не сидела красноармейская форма, в
которую они были одеты, словно была она с чужого плеча. И во всех них,
рослых, тренированных, в тем, как они подходили, вместе с настороженностью
чувствовалась особая развязность, которая отличает отборные войска:
разведчиков, парашютистов, обученных самостоятельности,- и которую редко
встретишь у рядового пехотинца, сильного в массе, а не в одиночку.
- Двести восемьдесят первая? - без умолку говорил шофер, ошалевший от
радости, что жив.- Тоже порядок завели: к ним едут, а они забаву нашли, из
пушек стрелять! А ухлопали бы? Кто у вас командир полка? - повысил он голос.
Не отвлекаясь, никак не отвечая на то, что говорил шофер, человек с
автоматом сказал:
- Разрешите проверить ваши документы.
Он сказал это по-русски, но с той бесцветностью и правильностью всех
слов, что сразу чувствовался нерусский. Шалаев услышал едва уловимый акцент.
Мысль работала четко. Те четверо, подойдя, стали перед ним и справа. И
пистолет его тоже был справа. С той самой стороны, где они стояли. В
застегнутой кобуре. Сзади не стал ни один. Чтоб, если стрелять, не попали в
своего.
Мельком, краем глаза Шалаев увидел вдруг помертвевшее лицо шофера с
раскрытым ртом. Тот теперь только увидел, кто перед ним.
Рука Шалаева сама по привычке потянулась к левому нагрудному карману
гимнастерки, где лежало у него удостоверение личности. Но, выигрывая время,
он сначала расстегнул правый карман. Он делал это медленно, а мысль со
страшной быстротой обегала круг, толкаясь во все стороны, ища выход. Поискав
в правом кармане и, как бы вспомнив, он расстегнул другой нагрудный карман,
но уже левой рукой. А правая так и осталась у кармана на весу, чтобы только
скользнуть вниз к пистолету. Пальцы ее застегивали пуговицу.
Он подал удостоверение левой рукой. Беря его, человек еще раз
внимательно, фотографируя в памяти, глянул на Шалаева к раскрыл. И как
только он заглянул в удостоверение, все тоже потянулись туда, вытягивая шеи.
Поглядеть. В этот момент рука Шалаева скользнула к пистолету. Но он не успел
вырвать его из кобуры: человек, взявший удостоверение, на слух стерег его.
Даже не движение его - мысль!
Шалаева повалили. Молча, сопя над ним, сквозь стиснутые зубы, спиной
вбивая в землю, выламывали руки. Кто-то коленом наступил на него.
- Сволочь! - победно сказал немец с жесткими рыжими бровями, еще тяжело
дыша и весело ощеривая рот, а глаза блестели жестоко.
Первый встав, он подкинул на ладони отнятый пистолет - плоский
"вальтер", которым Шалаев гордился, сунул в карман штанов.
- Я его, б..., сразу понял. Удостоверение сует...
Один за другим подымались остальные, отряхиваясь, разгоряченные
борьбой. Последним постыдно встал Шалаев. Раздавленный, с разбитым в кровь
лицом, на которое кто-то наступил каблуком.
- Стерьва!..
- А так по морде вроде не скажешь!
- Ты на него сейчас погляди... Немец!
- А мы еще думаем, что за бесстрашный? Два немца над дорогой летят, а
он хоть бы что, едет!
Шалаев смотрел на них, боясь верить. И вдруг со всей остротой
прозрения, с какой он только что видел в них немцев, понял несомненно: свои!
Это были свои. И голоса свои, родные, русские. И лица такие, что не
спутаешь. Он весь подался вперед, к ним:
- Я - начальник особого отдела корпуса!
Слова его произвели неожиданное действие. Не столько слова сами, как
то, что немец на глазах у всех заговорил по-русски. Бойцы стояли, не зная,
чему верить. Но они видели его сейчас не таким, каким он все еще видел себя.
Перед ними стоял избитый человек, с лица его, на котором отпречатался след
каблука, на грудь гимнастерки капала кровь. И вдруг кто-то из бойцов, самый
догадливый, захохотал, хлопнув себя ладонью:
-- От брешет, сволочь! "Начальник особого отдела..." А ну, сбреши еще!
И тут - крик:
- Ребята! Второй где? Второй убег!
Несколько рук схватили Шалаева. И вместе с ними, с людьми, державшими
его, Шалаев видел, как далеко за дорогой мелькнула в хлебах голова. И
скрылась. Бухнули винтовочные выстрелы. Др-р-р-р-р...- залился вслед
автомат. Бойцы, державшие Шалаева, смотрели не дыша. В эти секунды, когда
он, всей душой замерев, жадно ждал вместе с ними, решалась его судьба. От
того, убежит или не убежит шофер, зависела вся его жизнь.
Много дальше того места, куда стреляли, мелькнула в последний раз в
хлебах согнутая спина и скрылась в лощине. Ушел! Один за другим бойцы
оборачивались на Шалаева с тем выражением, с каким они смотрели вслед
убегавшему и пущенным в него очередям. Они возбужденно дышали, словно не
мыслью, а сами пробежали все это расстояние. И Шалаев, оставшийся в руках у
них, почувствовал, как необратимое надвинулось на него. И, понимая всю
нелепость происходящего, потому что они - свои, он теперь убедился в этом,
понимая, что надо спешить сделать что-то, сказать, остановить, он в то же
время с обессиливающим ужасом чувствовал, как безразлично наваливается на
него. Как будто во сне мчался на него поезд, и он видел его, надо было
сдвинуться, сойти с рельсов, но опасность затягивала, и он только смотрел с
жутким чувством на эту мчащуюся на него смерть, а ноги, вязкие и бессильные,
словно вросли.
С необычной ясностью он чувствовал время в двух измерениях: страшную
быстроту несшихся на него последних секунд, когда еще что-то можно было
сделать, надо было сделать, и медленность, с которой мысль, застревая,
протекала в его сознании. А потерей во всем этом была его жизнь и что-то
еще, главное, к чему он приблизился, но что понять не хватит уже времени.
- Я - начальник особого отдела корпуса,- сказал он подавленно. И,
подняв на них неуверенные глаза, слизнул с губы кровь. Он впервые слышал
сам, как правда звучит ложью. Тем более страшной и явной, чем сильней он
настаивал на ней. Сейчас, после того как убежал шофер.
Красноармеец с рыжими бровями, белозубо ощерясь, схватил его за грудь,
потянул на себя. Шалаев дернулся, но руки его держали. И не в силах
выдернуть их, он успел только зажмуриться. Блеснувший перед глазами приклад
обрушился на него. Падая, он чувствовал, как рванули на нем гимнастерку,
слышал над собой радостные голоса: