проход... Разве вы не видите?
томительные секунды и вдруг, очнувшись, сбоку прищурился на тонкий профиль
Лены, - она чувствовала его взгляд, - сказал:
или разведка, или поле разминируют? Так? Готовятся? - И, ожесточаясь
разом, подтвердил: - Или разведка! Или саперы!
спокойно. - Стреляйте, не ждите. Когда они пройдут по проходу, поздно
будет. Тогда будет поздно!
Горбачев, посовываясь к пулемету. - Эх, не будь этой катавасии, раскинул
бы я сети, зацеловал бы, заласкал насмерть! Рядом с тобой умирать страшно:
кто тебя целовать будет - наши или чужие?
приклад пулемета, он ждал длительную минуту, остро прицеливаясь. Она
успела заметить бесшумное движение теней в лунном коридоре - внезапно над
ухом очередь прорезала тишину, эхо гулкой волной ударило по котловине.
Возле самого лица забилось, дробясь, пламя пулемета. В всплесках его
мелькали стиснутые зубы Горбачева, прыгали черные волосы на лбу. И все
смолкло так же внезапно. Горбачев, не спуская черно-золотистых глаз с
лунного коридора, крикнул Лене, еще полностью не ощутив после стрельбы
тишину:
Не могу я видеть рядом женщину, тебя не могу! Матерюсь я, как зверь!
Слышь!
светлых волос, упавших на щеку, потянулась к автомату Горбачева, взвела
затвор, спросила:
стрелять.
танками, где сникло, прекратилось движение, и снова отвела волосы со щеки.
И больше ничего не сказала ему, лишь по-прежнему улыбнулась мягко.
дерзкими глазами по ее нежно округлой шее, подбородку, губам, лбу,
коротким волосам. Потом придвинулся, сказал уверенным шепотом:
светом не прощусь!
тебя...
танками. Молчали и немцы. И было непонятно: почему не отвечали они огнем,
ни одним выстрелом, будто не было их там. Отдаленный крик птицы донесся
откуда-то снизу, с минного поля, никто не ответил ему. Все стихло. Было в
этом затишье что-то необычное, подозрительно-тайное, отзывалось
тревожно-ноющим ощущением в груди.
они плыли оттуда прозрачным, знойным облачком, зыбко стонали в синеве
ночи. Они пели, эти звуки, о чем-то сокровенном, несбыточном. Саксофон
звучал целлулоидной вибрацией, перламутровая россыпь аккордеона, женский
голос на чужом языке томительно и бесстыдно убеждали кого-то, что мир
прекрасен, влюблен, что где-то за тридевять земель есть электрические
огни, блеск зеркал и люстр, рестораны, хорошее вино, не забытый запах
женских духов, чистое белье, запретные наслаждения: "Потерпи, солдат,
пройди сквозь грязь, нечистое белье, кровь, и ты обретешь все это".
переносицу о приклад пулемета. - Патефон крутят. Как вчера ночью. Джаз.
Эх, Леночка, и давал я прежде стружку, на всю железку! - Горбачев
вздохнул. - Рестораны любил, музыку, девушек, жизнь любил до невероятия!
Да и она любила меня! У нас, у рыбаков, деньги были легкие. Сотни шуршали
в карманах. Официанты всей Астрахани знали: Григорий Горбачев с бригадой
гуляет. По этому делу на собраниях чесу нагоняли, а сейчас приятно
вспомнить! А у меня бригада была - орлы парни, девчатки - красавицы. По
две, три нормы давали. Портреты, слава! Потом - земля на опрокид! Поняла
юмор этого дела? Знаешь песню?
немецких окопах стих - исчезло над озером плавающее звуковое облачко, этот
далекий раздражающий отсвет чужой несбыточной жизни. Месяц переместился -
лунный коридор сдвинулся по траве между угольными тенями танков, сузился,
сквозил тоненькой щелью. И ничего не было видно там. Стояла в котловине
тишина. Только со стороны зарева, встававшего справа за котловиной, над
высотой, долетали перекаты боя. Лена сказала полувопросительно:
здесь. Другого прохода нет?
торопливыми очередями по тихо-светлой щели между танками. Сделала паузу,
ожидая ответного огня. Оттолкнула волосы со щеки, возбужденно сказала
Горбачеву:
сосредоточенно и исступленно выбивал синкопы барабан, китайскими
колокольчиками звенели тарелки...
воздух справа от орудия. Потом неясный, какой-то заячий вскрик донесся
оттуда, и сейчас же впереди заливисто зашили немецкие автоматы - на слух
можно было угадать. Пучки трасс выметнулись из котловины в сторону высоты
и зарева. Лена села, поправила кобуру.
стороне огневой, крикнул:
котловине, на спутанные трассы, изо всей силы втиснул пулеметные сошки в
землю, лег, раскинув ноги. Взглядом ловил основание трасс, они возникали
вблизи огневой светящимися веерами, резали по кустам по ту сторону
котловины. Это стреляли немцы.
же прошли через минное поле в котловину, что наши столкнулись с ними. И
когда Лена поднесла запасные диски, перекошенное от злобы лицо Горбачева
тряслось, щекой прижавшись к ложе, опаленное красными выплесками пулемета.
Лене, прицельно подымавшей над бруствером ствол автомата: - В землянку! К
раненым! Да нагнись ты! Ухлопают дуриком!
почувствовала боли от удара его руки, с тихим упорством отодвинулась от
него, нашла бившееся в траве пламя немецкого автомата. Выстрелила длинной
очередью. Колючие живые толчки приклада прекратились, они еще горели на
плече, когда заметила она, что пламя в траве сникло. Диск был пуст. Она
прислонила автомат к брустверу, сказала громко, сдерживая дрожь в голосе:
блиндажу.
расчетливо-спокойно, и здесь, испытывая ненависть к себе, почувствовала,
что не слушаются пальцы рук, горит плечо и что-то горькое, острое стоит в
горле, трудно дышать. Она вспомнила: "...звоночек с того света", - и
торопливо раскрыла дверь в нагретый полусумрак блиндажа. Ощупью спустилась
по трем земляным ступеням. Запахло теплыми бинтами.
к стене. Огоньки плошек чуть приседали, шевелились. И Сапрыкин уже не
лежал - сидел на нарах, столкнув шинель на пол, держал автомат на коленях,
с вниманием глядел на неспокойные язычки свечей. Вздрогнул плечами,
услышав шаги Лены, обратил взгляд, догадливый, умный, на ее лицо.
Судорога, похожая на улыбку, тронула его губы, показывая щербинку меж
зубов. Спросил:
автомат. И успокойтесь. Что Лягалов? Ничего не просил?
потом уснул.
брови задрожали, подошла к двери блиндажа, потом к столу, где покойно,
напоминая о мирном уюте, блестела в свете колеблющихся плошек чайная
серебряная ложечка, затем снова вернулась к двери и снова к столу. И,
глядя сухими темными глазами, присела на ящик.
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Грабб Джеф
Быков Василий
Володихин Дмитрий