Чтение 27–й страницы книги ~Заводной апельсин~

кухне от раковины к кладовке, продолжая громко витийствовать; -- Разве хотят
они, чтобы их сыновья становились такими же несчастными жертвами, как вы? Не
само ли правительство теперь будет решать, что есть преступление, а что нет,
выкачивая жизнь, силу и волю из каждого, кого оно сочтет потенциальным
нарушителем своего спокойствия? -- Тут он несколько приуспокоился, но к
выковыриванию желтка не возвращался. -- Я статью написал, -- говорит, --
сегодня утром, пока вы спали. Через денек-другой выйдет, вкупе с
фотографией, где вы избиты и замучены. Вам надо ее подписать, мой мальчик,
там полный отчет о том, что с вами сделали.

-- Да вам-то с этого, -- говорю, -- что толку, сэр? Ну, в смысле, кроме
babok, которые вам за эту вашу статью заплатят? Я к тому, что зачем вам
против этого самого правительства так уж упираться, если мне, конечно,
позволено спрашивать?

Он ухватился за край стола и, скрипнув прокуренными желтыми zubbjami,
говорит:

-- Кто-то должен бороться! Великие традиции свободы требуют защиты. Я
не фанатик. Но когда вижу подлость, я ее стремлюсь уничтожить. Всякие
партийные идеи -- ерунда. Главное -- традиции свободы. Простые люди
расстаются с ними, не моргнув глазом. За спокойную жизнь готовы продать
свободу. Поэтому их надо подкалывать, подкалывать! -- и с этими словами,
бллин, он схватил вилку и ткнул ею -- raz i raz! -- в стену, так что она
даже согнулась. Отшвырнул на пол. Вкрадчиво сказал: -- Питайся, питайся
получше, мой мальчик, бедная ты жертва эпохи! -- отчего я с совершенной
ясностью понял, что он близок к помешательству. -- Ешь, ешь. Вот, мое яйцо
тоже съешь. Однако я не унимался:

-- А мне что с этого будет? Меня сделают снова нормальным человеком? Я
смогу снова слушать Хоральную симфонию без тошноты и боли? Смогу я снова
жить нормальной zhiznnju? Со мной-то как? Он бросил на меня такой взгляд,
бллин, будто совершенно об этом не думал, будто моя zhiznn вообще ерунда,
если сравнивать с ней Свободу и всякий прочий kal; в его взгляде сквозило
какое-то даже удивление, что я сказал то, что сказал, словно я проявил
недопустимый эгоизм, требуя чего-то для себя. Потом говорит:

-- А, да. Ну, ты живой свидетель, мой мальчик. Доедай завтрак и пойдем,
посмотришь, что я написал -- статья пойдет в "Уикли Трампет" под твоим
именем.

Н-да, бллин, а написал он, оказывается, длинную и очень слезливую
parashu; я читал ее вне себя от жалости к бедненькому malltshiku, который
рассказывал о своих страданиях и о том, как правительство выкачало из него
всю волю к zhizni, а потому, дескать, народ должен не допустить, чтобы им
правило такое злонамеренное и подлое руководство, а сам этот бедный
страдающий malltshik был, конечно же, не кто иной, как в. с. п то есть ваш
скромный повествователь.

-- Очень хорошо, -- сказал я. -- Просто baldiozh. Вы прямо виртуоз
пера, papik.

В ответ он этак с прищуром глянул на меня и говорит:

-- Что-что? -- будто он меня не расслышал. -- А, это... -- говорю. --
Это такой жаргон у nadtsatyh. Все тинэйджеры на этом языке изъясняются.

Потом он пошел на кухню мыть посуду, а я остался, сидя по-прежнему в
пижамном одеянии и в тапках и ожидая, что будет в отношении меня
предприниматься дальше, потому что у самого у меня планов не было никаких,
бллин.

Когда, от двери донеслось дилинь-дилинь-дилинь-канье звонка, Ф.
Александр Великий был все еще на кухне.

-- Вот! -- воскликнул он, выходя с полотенцем в руках. -- Это к нам с
тобой. Открываю. -- Ну, отворил, впустил; в коридоре послышались дружеские
приветствия, всякие там ха-ха-ха, и погода отвратная, и как дела, и тому
подобный kal, а потом они вошли в комнату, где был камин, книжка и статья о
том, как я настрадался, увидели меня, заахали. Пришедших было трое, и Ф.
Алекс назвал мне их imena. Один был 3. Долин -- одышливый прокуренный
толстячок, кругленький, в больших роговых очках, все время перхающий --
kashl-kashl-kashl -- с окурком tsygarki во рту; он все время сыпал себе на
пиджак пепел и тут же смахивал его суетливыми rukerami. Другой был
Неразберипоймешь Рубинштейн -- высоченный учтивый starikashka с
джентльменским выговором и круглой бородкой. И, наконец, Д. Б. Да-Сильва --
быстрые движения и парфюмерная vonn. Все они долго и внимательно меня
разглядывали и, казалось, результатами осмотра остались довольны до
чрезвычайности. 3. Долин сказал:

-- Что ж, прекрасно, прекрасно. Этот мальчик может оказаться орудием
весьма действенным. Впрочем, не повредило бы, если б он выглядел похуже и
поглупее -- этаким, знаете ли, зомби. Делу пошло бы на пользу. Надо будет
что-нибудь в этом направлении предпринять, и непременно!

Triop насчет зомби мне не очень-то понравился, и я сказал:

-- Что за дела, vastshe! Что вы такое готовите своему mennshomu другу?
Но тут Ф. Александр пробормотал: -- Странно, очень странно, но этот голос
мне что-то напоминает. Где-то мы уже встречались, ну точно ведь встречались!
-- И он, нахмурившись, погрузился в воспоминания, а я решил, что с ним,
бллин, надо поосторожнее. Д. Б. Да-Сильва и говорит:

-- Главное -- митинги. Первым долгом покажем его народу на митинге. -
Разбитая жизнь--вот тональность. Людей надо взволновать. -- И он показал все
свои тридцать с лишним zubbjev, очень белых на фоне смуглого, слегка

иностранного на вид, litsa.

-- Никто, -- вновь подал голос я, -- не говорит мне, что самому-то мне
со всего этого! Меня пытали в тюрьме, вышвырнули из дому собственные
родители, которых совершенно подмял под себя этот их постоялец, потом меня
избили старики и чуть не убили менты, ну, и мне-то теперь -- как? На это
отозвался Рубинштейн:

-- Вот увидишь, парень. Партия не останется неблагодарной. Нет-нет!
Когда сделаем дело, ты получишь очень даже соблазнительный сюрпризик.
Подожди, сам увидишь.

-- Да мне только одно и нужно! -- выкрикнул я. -- Мне только бы стать
вновь нормальным, здоровым, каким я был раньше, -- чтобы в zhizni была
радость, чтоб были настоящие друзья, а не такие, которые называют себя
друзьями, а сами в душе предатели. Можете вы это сделать, да или нет?
Кто-нибудь может сделать меня снова прежним? Только это мне нужно, и только
это я хочу у вас узнать. -- Kashl-kashl-kashl. У мученика на алтаре Свободы,
-- прочистив горло, заговорил 3. Долин, -- есть определенные обязанности, и
вы не должны забывать о них. А мы, в свою очередь, о вас позаботимся. -- И
он с дурацкой улыбочкой принялся поглаживать мне левую руку, словно я буйно
помешанный. Я возмутился:

-- Перестаньте обращаться со мной, как с вещью, которую надо пристроить
к делу. Я не такой идиот, как вы думаете, глупые vyrodki. Рядовые
prestupniki -- народ темный, но я-то не рядовой, не какой-нибудь тем
недоразвитый. Вы меня слушаете?

-- Тем, -- задумчиво проговорил Ф. Александр. -- Тем. Где-то мне это
имя попадалось. Тем.

-- А? -- обернулся я. -- При чем тут Тем? Вы-то что можете знать про
Тема? -- и махнул рукой: -- О, Господи! -- Причем мне очень не понравилась
промелькнувшая в его глазах догадка. Я пошел к двери, чтобы подняться
наверх, забрать свою одежду и sliniatt.

-- Неужто такое бывает? -- проговорил Ф. Александр, оскалив свои
пятнистые zubbia и bezumno вращая глазами. -- Нет-нет, не может быть. Но
попадись мне тот гад, Богом клянусь, я разорву, его в клочья. Да-да,
клянусь, я руки-ноги ему повыдергаю!

-- Ну-ну, -- сказал Д. Б. Да-Сильва, похлопывая его по груди, как psa,
которого надлежит успокоить. -- Все в прошлом. То были совсем другие. Нам
надо помочь бедной жертве. Мы должны это сделать во имя Будущего и нашего
Дела.

-- Пойду соберу shmotki, -- сказал я, поднимаясь по лестнице, -- в
смысле одежду, и все, ухожу v otryv odi noki. Я к тому, что всем спасибо, но
у меня своя zhiznn, а у вас своя. -- Еще бы, бллин, земля под ногами
начинала мне уже zharitt piatki. Но. 3. Долин сказал:

-- Ну нет. Ты теперь наш, мы тебя не отпустим. Поедем вместе. Все будет
хорошо, не волнуйся. -- С этими словами он подступил ко мне, вроде как чтобы
снова схватить за руку. Я было подумал затеять dratshing, однако от одной
мысли об этом накатила тошнота, и я чуть в обморок не упал, так что я даже
не дернулся. Еще раз глянул в полубезумные глаза Ф. Александра и говорю:

-- Как скажете. Я в ваших руках. Но давайте, чтобы сразу и по-быстрому,
bratsy. -- Потому что главным теперь для меня было поскорей выбраться из
этого mesta под названием "ДОМ". Мне уже очень и очень вроде как не
нравилось выражение глаз Ф. Александра.

--- Хорошо, -- сказал Рубинштейн. -- Одевайтесь, и поехали.

-- Тем... Тем... Тем... -- бормотал себе под нос Ф. Александр. -- Что
это за Тем, кто это? -- Но я skorennko взбежал по ступенькам и спустя
мгновение уже был одет. Потом с тремя этими vekami вышел и сел в машину,
причем посадили меня посередке между Рубинштейном и 3. Долином, непрерывно
перхающим kashl-kashl-kashl, а Д. Б. Да-Сильва, взявшись за руль, повел
машину в город, в один из жилых кварталов, который был не так уж далеко от
того, где я когда-то жил с родителями.

-- Ну, парень, выходи, -- сказал 3. Долин, покашливая и при этом не
забывая затягиваться tsygarkoi, так что ее тлеющий кончик начинал пылать и
искриться, как небольшая доменная печь. -- Пока разместишься здесь.

Заходим; обычный вестибюль с очередным hudozhestvom, прославляющим
Трудовую Доблесть; подымаемся на лифте, бллин, и попадаем в квартирку, один
к одному похожую на все прочие во всех новостройках города.
Маленькая-маленькая -- всего две спальни и одна гостиная, она же столовая и
кабинет, и на обеденном столе куча книг, бумаг, какие-то чернила, бутылочки
и прочий kal.

-- Твой новый дом, -- повел рукой Д. Б. Да-Сильва. -- Располагайся. Еда
в холодильнике. Пижама в шкафу. Покой и отдых для смятенного ума. -- Чего?
-- переспросил я, не совсем vjehav. -- Ничего, ничего, -- успокоил меня