цинковым ведром на сгибе руки.
каждый день по три раза столует? Бабочка успела улететь.
еще громче: - Лю-у-у-у-уся-а-а-а! Куда тебя черти унесли?
больницей одеяло.- Лю-у-у-уся-а-а! Да была ли ты, Люся? Была ли?!"
дыхание, и тоска его, и слабый бунт - не помеха, не помога земле. Она занята
своим вековечным делом. Она на сносях, готовится рожать и, как всякая
роженица, вслушивается только в себя, в жизнь,
дела - земля вечна, он мимолетный гость на ней.
его то передом, то задом, постучал кулаком под правой лопаткой и, заметив,
что лейтенант сморщился, сурово спросил:
кровянисто-багровые жилы фонендоскопа на руку:
Послышалось угодливое хихиканье той самой санитарки коротконогой, что искала
повариху Люсю.
напористо заговорила старшая сестра, святоликая женщина с милосердными
глазами, так опрометчиво определившая лейтенанту две недели на излечение, а
он вот не оправдал ее надежд, лежит и лежит себе.
улыбался. На его глазах однажды сибирский веселый пареван добивал гаечным
ключом подраненную утку. Борису даже почудилось, что он слышит тупой,
смягченный пером удар железа по хрусткому птичьему черепу. Вот ведь беда -
утка еще эта несчастная в памяти воскресла!..
дышит чьим-то воздухом, запросто живет и живет, тогда как настоящие, нужные
люди сражаются, умирают за него и за Родину...
этот побаивался старшей сестры по известным всему санбату причинам. Не
одного еще такого мямлю-мужика обратает такая вот святоликая боевая подруга.
Удобно устраиваясь на жительство, разведет его с семьей, увезет с собою в
южный городок, где сытно и тепло будет жить, сладостно замирая сердцем,
вспоминать будет войну, нацепив медали на вольно болтающуюся грудь, плясать
и плакать на праздничных площадях станет, да помыкать простофилей-мужем
будет еще лет десять-двадцать, пока тот не помрет от надсады и домашнего
угнетения.
лик сестры, отчетливо произнес Борис и, вовсе уж задушенный яростью,
добавил:-Уходите! Иначе я сорву с себя ваши бинты...
челядь к дверям.
было раненым в других палатках, обьявила старшая сестра.
спрашивал себя Борис.
жизни не даст эта пэпэжэ в белом халате.
в него, сжимая в пальцах левой руки смоченную ватку. Лейтенант покорно
подставил себя под укол.
палатке, что все она исполнила, как велено было. Так-то, мол, оно надежней.
Распустились, понимаешь, эти раненые, спасу нет.
это тоже женщина!.."
цыпушкой поклевывая палатку. Дальний шум леса слышался, шуршание ползущего
по оврагам снега, голос кукушки.
осевшей до ушей. Голенища сапог на нем глянцевито блестели, к мокрым
передкам пристали прошлогодние истлевшие листья. Отчего-то все обостренно
видел и слышал после нервной вспышки Борис.
лейтенанта, протер очки и объявил сухо:- Я назначил вас на эвакуацию. У вас
началось обострение.- После долгой паузы он покривил губы в беловатых
шрамах: - Души и остеомиелиты в полевых условиях не лечат,- и грустно
добавил: - А милосердие, надо вам заметить, всегда двоедушно! На войне
особенно...
он уйдет. Дождь сгущался, стучал по палатке монотонно, однозвучно,
усыпляюще.
палатке.- Вот что я вам посоветую: не отдаляйтесь от людей, принимайте мир
таким, каков он есть, иначе вас раздавит одиночество. Оно пострашнее войны.
расползающиеся шаги поглотила ночь.
раненых уплотняли этот покой. Борис смежил глаза, притих в себе.
неволю, голод, увечье, смерть, поднять тяжесть выше сил своих. Но если ее
нет, тогда все, тогда, значит, остался от человека мешок с костями.
Потому-то и на передовой бывало: даже очень сильные люди вроде бы ни с того
ни с сего начинали зарываться в молчание, точно ящерицы в песок, делаться
одинокими среди людей. И однажды с обезоруживающей уверенностью объявляли:
"А меня скоро убьют". Иные даже и срок определяли - "сегодня или завтра".
сестры и няни, занавешенного латаной простыней. Сестра и няня, две
заезженные поездом девушки, ставили градусники утром и вечером, разливали в
своем купе похлебку, накладывали кашу, разносили посуду с горлышками,
утешали раненых как могли. Общительная, необидчивая, терпеливая ко всему
няня по имени Арина пыталась разговорить и Бориса, но он отвечал односложно,
выжимая при этом извинительную улыбку. Арина отступилась от него,
переметнувшись на более разговорчивых ранбольных.
пашут землю на быках, на коровах женщины, как они сеют по-старинному, из
лукошка, певучим взмахом руки разбрасывая зерно. Трубы печей и скелеты домов
виднелись среди полей, перелесков.
городьбой из тонкого частокола или из неровного и невеселого серого камня.
Лоскутья озими подступали к стенам скособоченных изб. Здесь уже, реденько
правда, бегали тракторы с сеялками, лошади, опустив головы до борозды,
тянули плуги и бороны.
свята на земле - истина матери, рождающей жизни, и хлебопашца,
вскармливающего ее..."
словно революционный моряк пулеметными лентами. Он закоптил лейтенанта
табаком, кашляя беспрестанно, с треском сморкался в подол казенной рубахи.
Измаявшись лежать на брюхе, попросил дядька перевернуть его на бок. Арина
перекатила мослы раненого по полке. Он отстонался, отругался, глянул в окно
и ахнул:
Гриб в назьме завелся. Хорошо!.. Ой, пигалица, пигалица! Летат, вертухается!
Батюшки! И грач, и грач! По борозде шкандыбает, черва ишшет, да сурьезный
такой... Нашел! Наше-ел! Рубай его, рубай! Х-хос-поди...
ел торопливо, проливая на подушку и простыню, остатки выпивал через край.
Кашу, хлеб заглатывал заживо и снова прилипал к окну, хохотал, высказывался:
чего нас довел, мать его и размать!...
женщины все-таки.
полке, кадил махоркой и заметно шел на поправку.
согнувшиеся над плугом, могли его слышать.- Вот оклемаюсь в лазарете и на
пашню, на па-а-ашню! - Слово "пашня" он прямо-таки выстанывал. Дядька и
Пехов Алексей
Лукин Евгений
Флинт Эрик
Володихин Дмитрий
Никитин Юрий
Беляев Александр