мир, сколько взываем к разуму. Мы пришли, во-первых, чтобы просить вас внять
голосу рассудка, если же вы откажетесь это сделать, то считаю своим долгом
вас предупредить, притом самым решительным образом, что мы вынуждены будем
прибегнуть к мерам, которые, возможно, приведут к тому, что вы... что вы
поймете все безрассудство, всю... всю глупость, которые, очевидно, руководят
вашей деятельностью как фабриканта в здешнем промышленном округе... гм... я
позволю себе заметить, что вы, сэр, как чужеземец, прибывший с дальних
берегов, из другой четверти... из другого полушария земли, выброшенный,
можно сказать, на скалы, скалы Альбиона, вы не можете понять нас и наших
обычаев и не знаете, что идет на пользу рабочим людям, - короче говоря,
неплохо было бы вам оставить эту фабрику и без промедления убраться восвояси
туда, откуда вы явились. По-моему, так будет правильно. Что скажете, друзья?
- обратился он к остальным, которые хором откликнулись: "Правильно,
правильно!"
Муром. - Куда там Моисею! Скалы Альбиона, другое полушарие! Ну и ну! Да не
из Антарктики ли вы прибыли к нам, хозяин? Моисею крыть нечем!
неприязненный взгляд на Ноя О'Тимза, снова заговорил, на этот раз более
серьезно, отказавшись от язвительного тона, который не принес ему успеха.
и покое; можно даже сказать - в дружбе и любви; хотя сам я еще не старый
человек, однако помню, как здесь жилось лет двадцать тому назад, когда
ручной труд уважали и поощряли и ни один вредный человек не пытался навязать
нам эти проклятые машины; я-то сам не суконщик, я - портной, но сердце у
меня мягкое, я человек добрый, и когда вижу, как моих братьев притесняют,
то, как и мой тезка, великий пророк древних веков, я за них заступаюсь; вот
почему я сегодня и говорю с вами напрямик и советую вам выкинуть ваши
чертовы машины и взять на работу еще людей.
сэр.
методистскому братству.
возвращался поздно вечером из Стилбро и видел, как вы валялись на дороге
мертвецки пьяный. На словах вы проповедуете миролюбие, а на деле только и
помышляете о том, чтобы сеять раздоры и распри. Несчастным, попавшим в беду,
вы сочувствуете ничуть не больше, чем мне; из каких-то темных побуждений вы
подбиваете их на дурные дела, и точно так же поступает субъект, именуемый
Ноем О'Тимзом. Оба вы неисправимые интриганы и наглые негодяя, и вами
руководит только пустое, но очень опасное честолюбие и корысть. Среди тех,
кто пришел с вами, есть люди честные, хотя и заблуждающиеся, но вы оба -
закоренелые мерзавцы.
чтобы мной командовали вы, или еще какой-нибудь Джек или Джонатан. Вы
хотите, чтобы я уехал отсюда; вы желаете, чтобы я отказался от своих машин;
вы пускаете в ход угрозы, на случай если я откажусь это сделать; но я
отказываюсь, и наотрез. Я остаюсь здесь, я не покину своей фабрики, а в ее
стенах поставлю самые лучшие машины, какие только придумают изобретатели.
Как вы можете помешать мне? Самое большее, что вы можете сделать, но никогда
не осмелитесь, - это сжечь мою фабрику, разгромить ее и застрелить меня
самого. Ну, а что дальше? Предположим, от фабрики останутся одни развалины,
да и меня уже не будет в живых - и что же? Отвечайте, вы все, стоящие за
спинами этих мерзавцев: разве это приостановит прогресс науки и изобретение
новых машин? Ни на секунду! Другая, более совершенная суконная фабрика
поднимется на ее развалинах, и другой, возможно, более предприимчивый
владелец придет на мое место. Так вот: я по-прежнему буду выделывать свои
сукна как смогу лучше и буду пользоваться теми способами, какими мне
заблагорассудится. И если после всего сказанного кто-нибудь еще осмелится
мешать мне, пусть пеняет на себя! Вы сейчас убедитесь, что я не шучу!
разрешение на арест, тотчас же вышел из конторы.
Вы были в маске и своей рукой сбили с ног моего рабочего, вы - проповедник
слова Божьего! Сегден, арестуйте его!
к нему на выручку, но тут Мур поднял руку (которую до того держал за бортом
жилета), и в ней блеснул пистолет.
конторы; затем он приказал Джо Скотту войти туда вместе с Сегденом и
арестованным и заложить дверь на засов. Сам же он принялся ходить взад и
вперед перед фабрикой, задумчиво потупив взор и все еще держа пистолет в
небрежно опущенной руке. Оставшиеся некоторое время наблюдали за ним,
тихонько переговариваясь; наконец один из них подошел к Муру. Человек этот
не походил на двух предыдущих ораторов; его мужественное лицо было несколько
суровым, но держался он скромно и с достоинством.
вами сам по себе, мистер Мур. Я пришел сюда не со злым умыслом, а чтобы
сказать вам - надо что-то изменить, сейчас все идет неладно. Нам приходится
туго, очень туго. Семьи наши бедствуют, голодают, из-за машин нас
выбрасывают на улицу, мы не находим работы, ничего не зарабатываем; что же
нам остается? Сказать - пропади все пропадом, лечь и умереть? Нет! Говорить
я не мастер, хозяин, но знаю твердо: недостойно человека, наделенного
разумом, сразу сдаться без борьбы, умереть с голоду, как бессловесная
скотина, нет, это не годится. Я против кровопролития; не то чтобы убить, но
даже обидеть человека не мог бы, и я против того, чтобы разрушать фабрики и
ломать машины; вы верно сказали - ничего от этого не изменится; но говорить
я буду, и пусть все слушают. Изобретения, может, и хорошая штука, но нельзя
же, чтобы люди из-за них умирали с голоду. Те, кто наверху, должны помочь
нам, должны найти какой-то выход, завести другие порядки. Вы скажете - это
очень трудно. Ну что ж, стало быть, тем громче нам придется требовать,
потому что там, в парламенте, им не захочется браться за такое трудное дело.
бессмысленно предъявлять такие требования к владельцам фабрик. Я лично этого
не потерплю.
будете так спешить? Может, повремените с вашими машинами?
Ну, отвечайте.
от других, как меня раздавят. Если бы я вас послушался, то не далее как
через месяц я был бы разорен. Но разве мое разорение дало бы вашим голодным
детям кусок хлеба? Нет, Вильям Фаррен, я не подчинюсь ничьим требованиям -
ни вашим, ни ваших товарищей. И не говорите со мной больше об этом; я буду
поступать, как нахожу нужным. Завтра же мне доставят новые машины, а
сломаете вы их, я закажу новые, и ни за что не отступлюсь.
контору.
да и сам он упустил случай приобрести верного друга, поговорив сердечно с
Вильямом Фарреном, честным рабочим, который не питал ненависти и зависти к
людям более преуспевающим, не смотрел на необходимость трудиться как на
тягостное бремя, а напротив, был всем доволен, если только ему удавалось
получить работу. Странно, что Мур отвернулся от такого человека, не сказав
ему доброго слова, не посочувствовав ему. Изможденный вид бедняги говорил о
том, как трудна его жизнь, о том, что он неделями, а может, и месяцами лишен
был достатка и благополучия. Однако лицо его не выражало ни ожесточенности,
ни озлобления. Оно было измученным, удрученным, суровым, но взгляд был
терпеливым. Как же мог Мур сказать ему "я не отступлюсь" и уйти без единого
слова участия, ничего не пообещав, ничем его не обнадежив?
уютное, чистое, приятное жилье - теперь выглядел мрачно, хоть и по-прежнему
сверкал чистотой. В нем царила нужда. Фаррен наконец решил, что этот
иностранец, должно быть, себялюбивый, черствый и просто неразумный человек и
что даже переезд в чужие края, - имей он только для этого средства, - лучше,
чем работа у такого хозяина. Придя к этому выводу, он совсем расстроился и
пал духом.
это была всего лишь миска овсянки, да и той было мало. Младшие детишки съели
свою порцию и попросили добавки; этого Вильям не мог выдержать. Он встал и
вышел за дверь, между тем как жена его осталась успокаивать малышей. Для
бодрости он принялся насвистывать веселую песенку, однако из его серых глаз
скатились по щекам и упали на порог две крупные слезы, куда больше похожие
на "первые капли грозового ливня"{121}, чем кровь, сочившаяся из раны
гладиатора. Он вытер глаза рукавом и, поборов отчаяние, серьезно задумался.
черной одежде, - по виду священник, но это был не Хелстоун, не Мелоун, не
Донн и не Суитинг. Ему можно было дать лет сорок; у него было смуглое, ничем
не примечательное лицо и преждевременно поседевшие волосы; он шел слегка
сгорбившись и казался задумчивым, даже печальным; но, приблизившись к дому,
он заметил Фаррена, и приветливая улыбка озарила его озабоченное, серьезное
лицо.