около меня. Давно ее в руки не брал. И вон вазу ту, эпохи Мин. Это
пятнадцатый век, хочешь, научу тебя, как узнавать? Возьми вазу в руки, не
бойся. Тут руками смотреть надо. Чувствуешь сало? Это Мин. Чувствуешь
сало? Это и есть подлинный Мин. Теперь ты его всегда сможешь узнать без
меня.
оберегаемый, стоящий тут на вечном хранении. А сама выходила в ванную,
плакала там, умывалась и возвращалась к нему с невозмутимым лицом"
Красивые лица по-особенному невозмутимы.
можем и отдать.
сидящей.
жизнь уходила на работу раньше меня. Я думал об этом, это несправедливо.
Особенно зимой.
встаю и иду. Даже приятно. Хотя в метро видишь, какие люди по утрам
невыспавшиеся. Я думаю, значит, и у меня такое опухшее личико. А сама
спать уже не хочу.
шьешь. Сколько лет у тебя это платье?
надеван. Я не виновата, что люблю только юбки и блузки. Одежду нашей
юности.
воротником-шалью из черно-бурой лисы. Надежда Сергеевна его сшила и не
носила, только проветривала и закладывала в карманы апельсиновые корки.
Она его стеснялась, как родственника-алкоголика.
себе целью заплатить по всем счетам, и болезнь не поторопила, не помешала
ему, он все успел. Он даже исхитрился попросить у нее прощения, хотя она
всячески старалась этому помешать.
бесконечно терпеливым голосом, каким приучила себя разговаривать с
нервными читателями. - Тогда и ты меня прости.
скрывала свои болезни и неприятности? За это? За то, что ты меня не
выгнала, когда надо было? За это?
ревновать.
потому что ты ее стерегла в подворотне.
тоже найдутся воспоминания.
хотя это были всего лишь ловкие слова, они ей нравились. Она улыбалась
своей немного сонной насмешливой улыбкой, как будто не одобряла горячности
и увлеченности Петра Николаевича, а на самом деле она избежала участи
многих и многих разочарованных жен. Развенчивающая улыбка осталась с
юности, тогда была мода на курящих женщин, на юбки с белыми блузками и на
такие улыбки. Мода эта прошла.
друзья, я не хочу их обидеть, казались мне немолодыми рядом с тобой. Ты
моложе всех.
поболеть.
тем, что включала в себя множество мелких и выполнимых. Достать нужную
еду, нужное питье, нужные лекарства. Петр Николаевич с благодарностью
принимал ее заботы и улыбался, пока мог улыбаться.
приготовленную Надиными ручками.
Сейчас она стряпала, а ему это было не нужно.
невозможно достать. Сверкающие новые гастрономы ее не имели, маленькие
бакалейные магазинчики ею не торговали.
пригорелая, с корочкой по краям.
себе, мальчике, который только что проснулся, еще зевает и тянется, мама
говорит: "растет", он и рад стараться. Ему надоест, он спрячется под
одеяло и как будто опять спит, лень вставать, не хочется мыться, а
завтракать очень хочется. Каша сладко сливочно пахнет. День яркий, в
елочных и сосновых узорах на окнах, мама делает строгое лицо, но мальчик
знает, что она не сердится, а смеется.
чувствует, какой он счастливый, как он умеет тянуться в теплой постели и
расти, какая ласковая мама и какая молодая. Каша в горшке очень горячая,
хочется съесть ее всю.
утра и смеющейся молодой мамы, хотя он ясно слышит ее голос и смех и
кричит: "Мама, мама!"
болью. Раньше он нетерпеливо спрашивал: "Меня?"
просила как о милости, чтобы поинтересовался, кто звонил.
подоконник, где стояли каминные часы. Она немедленно схватила их, унесла в
мастерскую. Он всегда хотел, чтобы ходили часы, не мог видеть мертвых
часов. Надежда Сергеевна изумленно подумала об этой верности себе. Но если
нужно, чтобы ходили часы, может быть, он не умирает, не умрет!
Арбату, тащила тяжелые часы, перевязанные веревками, молила о чуде. Не
умирай, молила женщина, не умирай, просила и знала, что не упросить ей на
этот раз.
дается в последний миг, в самом конце третьего действия, как сказал бы
Петр Николаевич. Ах, нет, не сказал бы он так никогда, в сущности, он
говорил очень просто и писал просто, подумалось Надежде Сергеевне.
невыполнимый, как будто от этого зависела жизнь ее мужа.
выбритый, на вид - дипломат высшего ранга, чинивший все знаменитые часы в
столице у всех знаменитых людей столицы, принадлежал к тому чудесному типу
мастеров, которые дело свое почитают наиважнейшим на свете. Надежду
Сергеевну он знал, не говоря уж об ее муже, и часы эти он тоже знал и раза
два, если не больше, уже отказывался с ними заниматься.
до объяснений с невеждами. Часовое дело профессия древняя и тонкая, по
всей Москве сколько мастеров наберется, кто может трогать такие часы, -
два-три человека, пусть десять. Николай Александрович мог, но у него был
недостаток - честолюбие. Он желал, чтобы все часы, которые он "трогал",
потом бы уже ходили точно и вечно, и потому брался за такие, в которых не
сомневался. Трудности в работе его не пугали, он любил свое дело, он желал
только, чтобы "его" часы ходили. Он давал гарантию уже тем, что
соглашался.
только взглянул на часы и скроил недипломатическую рожу:
провозишься...
он в самом деле презирал те часы, которые нельзя починить. И любил те,
которые чинил. Оттого они у него ходили.
пустота, ну починю пустоту, а гарантия?
Сергеевна. - Петр Николаевич очень болен. Пусть только потикают немного,
много им тикать не придется.
Эриксон Стивен
Мацумото Сэйте
Конан-Дойль Артур
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Роллинс Джеймс