броневой дивизион.
полчаса тому назад и смятая поцелуями страстного Онегина, ответила так:
планов.
рюмочку душистого коньяку, хлебнул и молвил:
цилиндра на нем оказалась фуражка блином, с офицерской кокардой, вместо
штатского платья - короткий полушубок до колен и на нем смятые защитные
погоны. Руки в перчатках с раструбами, как у Марселя в "Гугенотах", ноги в
гетрах. Весь Михаил Семенович с ног до головы был вымазан в машинном масле
(даже лицо) и почему-то в саже. Один раз, и именно девятого декабря, две
машины ходили в бой под Городом и, нужно сказать, успех имели
чрезвычайный. Они проползли верст двадцать по шоссе, и после первых же их
трехдюймовых ударов и пулеметного воя петлюровские цепи бежали от них.
Прапорщик Страшкевич, румяный энтузиаст и командир четвертой машины,
клялся Михаилу Семеновичу, что все четыре машины, ежели бы их выпустить
разом, одни могли бы отстоять Город. Разговор этот происходил девятого
вечером, а одиннадцатого в группе Щура, Копылова и других (наводчики, два
шофера и механик) Шполянский, дежурный по дивизиону, говорил в сумерки
так:
делаем, отстаивая этого гетмана. Мы представляем собой в его руках не что
иное, как дорогую и опасную игрушку, при помощи которой он насаждает самую
черную реакцию. Кто знает, быть может, столкновение Петлюры с гетманом
исторически показано, и из этого столкновения должна родиться третья
историческая сила и, возможно, единственно правильная.
"Прах", - за исключительное красноречие.
куда-то на северо-восток. Группа еще немножечко побеседовала и разошлась.
Двенадцатого декабря вечером произошла в той же тесной компании вторая
беседа с Михаилом Семеновичем за автомобильными сараями. Предмет этой
беседы остался неизвестным, но зато хорошо известно, что накануне
четырнадцатого декабря, когда в сараях дивизиона дежурили Щур, Копылов и
курносый Петрухин, Михаил Семенович явился в сараи, имея при себе большой
пакет в оберточной бумаге. Часовой Щур пропустил его в сарай, где тускло и
красно горела мерзкая лампочка, а Копылов довольно фамильярно подмигнул на
мешок и спросил:
Михаил Семенович возился вместе с механиком, приготовляя их к завтрашнему
выступлению.
декабря, в восемь часов утра, выступить на Печерск с четырьмя машинами".
приготовить машины к бою, дали какие-то странные результаты. Совершенно
здоровые еще накануне три машины (четвертая была в бою под командой
Страшкевича) в утро четырнадцатого декабря не могли двинуться с места,
словно их разбил паралич. Что с ними случилось, никто понять не мог.
Какая-то дрянь осела в жиклерах, и сколько их ни продували шинными
насосами, ничего не помогало. Утром возле трех машин в мутном рассвете
была горестная суета с фонарями. Капитан Плешко был бледен, оглядывался,
как волк, и требовал механика. Тут-то и начались катастрофы. Механик
исчез. Выяснилось, что адрес его в дивизионе вопреки всем правилам
совершенно неизвестен. Прошел слух, что механик внезапно заболел сыпным
тифом. Это было в восемь часов, а в восемь часов тридцать минут капитана
Плешко постиг второй удар. Прапорщик Шполянский, уехавший в четыре часа
ночи после возни с машинами на Печерск на мотоциклетке, управляемой Щуром,
не вернулся. Возвратился один Щур и рассказал горестную историю.
Мотоциклетка заехала в Верхнюю Теличку, и тщетно Щур отговаривал
прапорщика Шполянского от безрассудных поступков. Означенный Шполянский,
известный всему дивизиону своей исключительной храбростью, оставив Щура и
взяв карабин и ручную гранату, отправился один во тьму на разведку к
железнодорожному полотну. Щур слышал выстрелы. Щур совершенно уверен, что
передовой разъезд противника, заскочивший в Теличку, встретил Шполянского
и, конечно, убил его в неравном бою. Щур ждал прапорщика два часа, хотя
тот приказал ждать его всего лишь один час, а после этого вернуться в
дивизион, дабы не подвергать опасности себя и казенную мотоциклетку
N_8175.
из штаба гетмана и генерала Картузова вперебой пели и требовали выхода
машин. В девять часов вернулся на четвертой машине с позиций румяный
энтузиаст Страшкевич, и часть его румянца передалась на щеки командиру
дивизиона. Энтузиаст повел машину на Печерск, и она, как уже было сказано,
заперла Суворовскую улицу.
исчезли два наводчика, два шофера и один пулеметчик. Все попытки двинуть
машины остались без результата. Не вернулся с позиции Щур, ушедший по
приказанию капитана Плешко на мотоциклетке. Не вернулась, само собою
понятно, и мотоциклетка, потому что не может же она сама вернуться! Птички
в телефонах начали угрожать. Чем больше рассветал день, тем больше чудес
происходило в дивизионе. Исчезли артиллеристы Дуван и Мальцев и еще
парочка пулеметчиков. Машины приобрели какой-то загадочный и заброшенный
вид, возле них валялись гайки, ключи и какие-то ведра.
10
приездом ординарцев и писком штабных ящиков, трое суток водили часть
полковника Най-Турса по снежным сугробам и завалам под Городом, на
протяжении от Красного Трактира до Серебрянки на юге и до Поста-Волынского
на юго-западе. Вечер же на четырнадцатое декабря привел эту часть обратно
в Город, в переулок, в здание заброшенных, с наполовину выбитыми стеклами,
казарм.
она поражала своими валенками. При начале последних трех суток в ней было
около ста пятидесяти юнкеров и три прапорщика.
декабря явился среднего роста черный, гладко выбритый, с траурными глазами
кавалерист в полковничьих гусарских погонах и отрекомендовался полковником
Най-Турсом, бывшим эскадронным командиром второго эскадрона бывшего
Белградского гусарского полка. Траурные глаза Най-Турса были устроены
таким образом, что каждый, кто ни встречался с прихрамывающим полковником
с вытертой георгиевской ленточкой на плохой солдатской шинели,
внимательнейшим образом выслушивал Най-Турса. Генерал-майор Блохин после
недолгого разговора с Наем поручил ему формирование второго отдела дружины
с таким расчетом, чтобы оно было закончено к тринадцатому декабря.
Формирование удивительным образом закончилось десятого декабря, и десятого
же полковник Най-Турс, необычайно скупой на слова вообще, коротко заявил
генерал-майору Блохину, терзаемому со всех сторон штабными птичками, о
том, что он, Най-Турс, может выступить уже со своими юнкерами, но при
непременном условии, что ему дадут на весь отряд в сто пятьдесят человек
папахи и валенки, без чего он, Най-Турс, считает войну совершенно
невозможной. Генерал Блохин, выслушав картавого и лаконического
полковника, охотно выписал ему бумагу в отдел снабжения, но предупредил
полковника, что по этой бумаге он наверняка ничего не получит ранее, чем
через неделю, потому что в этих отделах снабжения и в штабах
невероятнейшая чепуха, кутерьма и безобразье. Картавый Най-Турс забрал
бумагу, по своему обыкновению, дернул левым подстриженным усом и, не
поворачивая головы ни вправо, ни влево (он не мог ее поворачивать, потому
что после ранения у него была сведена шея, и в случае необходимости
посмотреть вбок он поворачивался всем корпусом), отбыл из кабинета
генерал-майора Блохина. В помещении дружины на Львовской улице Най-Турс
взял с собою десять юнкеров (почему-то с винтовками) и две двуколки и
направился с ними в отдел снабжения.
Бульварно-Кудрявской улице, в уютном кабинетике, где висела карта России и
со времен Красного Креста оставшийся портрет Александры Федоровны,
полковника Най-Турса встретил маленький, румяный странненьким румянцем,
одетый в серую тужурку, из-под ворота которой выглядывало чистенькое
белье, делавшее его чрезвычайно похожим на министра Александра II,
Милютина, генерал-лейтенант Макушин.
глиняной свистульки, спросил у Ная:
папахи на двести человек.
- видите ли, полковник, сегодня дать не можем. Сегодня составим расписание
снабжения частей. Дня через три прошу прислать. И такого количества все