сторона у тебя открыта.
тело; он ощущал, как струи плещут по спине, по плечам, омывая бодрой силой
здоровья, как ветерок веет в открытое окно душевой и солнце блестит на
кафельных полах, на мокрых решетках раздевалки.
шлепал себя по мокрому телу.
будешь. А впрочем, можешь и не слушать.
спросил: - Ты идешь сегодня в увольнение?
этого чуть на экзамен не опоздал. Звонил, звонил по телефону - не
дозвонился.
затянутый ремнем, в фуражке, сидевшей строго на два пальца от бровей, - он
почувствовал себя так, будто только сейчас, после душа и бокса, испытал
всю прелесть июньского субботнего дня. Возле училищного забора густая
зеленела трава, облитая жарким полднем, и жарко было в орудийном парке.
Везде было лето - и в голубом небе, и в этой зеленой траве возле заборов,
где сухо трещали кузнечики, и в улыбках курсантов, и в часовом, стоявшем
со скаткой в пятнистой тени. Везде пахло горьковатыми тополиными
сережками; они, как гусеницы, валялись на плацу, вокруг разомлевшего от
зноя часового, на крышах проходной будки и гаражей. Они цеплялись за
фуражку Дроздова, за его погоны.
Дроздов объяснил, что идет в штаб, и вышел через проходную на улицу.
Соседний дворник в мокром переднике с бляхой, известный всему училищу дядя
Матвей, поливал из шланга тротуар. В дебрях его дореволюционной бороды
торчала поразительная по размерам самокрутка. Упругая струя звонко
хлестала, била в асфальт, в стволы деревьев; вокруг бегали босые мальчишки
в намокших майках, стараясь наступить на шланг.
пострелята, будете хулиганить на водопроводе? Чему вас в школе учат,
шарлатаны?
стороны, и он, зажав шланг под мышкой, приставил руку к кепке.
тени продавали газированную воду и стояла очередь, совсем как в Москве в
знойный день.
кусками. Дроздов с удовольствием выпил холодной газировки. Ему не хотелось
пить, просто решил вспомнить Москву, постоять в очереди, как давно, до
войны, посмотреть, как наполняется стакан пузырящейся, шипящей водой,
взять мокрый гривенник - сдачу. Когда он пил, на него глядели из очереди,
и это немного стесняло его.
ступенях прохладной лестницы, поднялся на второй этаж, в штаб.
телефонограмму и записывал в журнале. Другой - стриженый, полноватый, весь
белесый, с минуту таинственно разглядывал Дроздова, морщил ужасно
конопатый нос, смежив ужасно белые ресницы, - выражение было загадочным.
голосом. - Моя фамилия - Снегирев. Два сапога - пара.
откуда сам? Где у тебя, скажем, семья?
конопатый Снегирев и еще сильнее смежил ресницы. - Скажем, на папиросу?
выпустил длинную струю дыма, искусно надел на эту струю дымовые колечки,
покосился на часы и протянул весьма серьезно:
получил? Н-да-а, значит, твоя фамилия Дроздов? Это значит, прадед или
какой предок дроздов ловил. А мой - снегирей.
заговорил Дроздов. - Чего ты тянешь? Получается как у двух скучающих. "Вот
дождь идет". А другой: "А я утюг купил". Говори сразу, откуда ты такой
хитрый?
дыма, опять нанизал на нее колечки. - А уйти ты не уйдешь. А может, тебя,
скажем, к начальнику училища вызвали, ты откуда знаешь? - И он
довольно-таки притворно принялся разглядывать свои сапоги с совершенно
независимым видом.
с, разочарованным вздохом протянул телеграмму. - На. Да ты и не рад, вижу.
А я-то, скажем, думал...
восемь. Вера".
выходу.
Папиросы-то, папиросы! - И, догнав Дроздова в коридоре, спросил любопытно!
- Что, хорошая телеграмма или плохая?
6
подоконнике, немножко боком, так, чтобы лучи солнца освещали на коленях
книгу, раскрытую на сто двадцать первой странице.
сосредоточиться и, чуть хмурясь, смотрела вниз, на волейбольную игру,
плохо различимую на площадке за деревьями.
недавно, они познакомились на волейбольной площадке, потому что играли "на
гасе", он ловким, молниеносным загибом руки посылал мяч после ее подач от
сетки, и ей было легко и приятно пасовать ему. Во время игры пришел Борис,
незаметно и долго стоял среди зрителей, наблюдая за игроками. Увидев его,
она, обрадованная, кинулась к нему в секунды перерыва, закричала: "К нам,
сейчас же к нам!" - "Почему же к вам, у вас достаточно сильные игроки,
если до конца быть справедливым". - "Тем лучше! - воскликнул Олег
вызывающе. - Играйте, артиллерист, на той площадке!"
минут все изменилось там - в какое-то мгновенье он сумел подчинить команду
себе, его синяя майка появлялась возле сетки везде, где мелькала желтая
майка Олега, который ожесточенно гасил, а он в этот миг парировал, и мяч с
силой стукался в его ладони, отскакивая в сторону под восторженные крики
зрителей. Потом он перешел в наступление - мяч с пушечным треском стал
падать на площадке Майи, счет быстро изменился. Олег помрачнел, сник, она
едва не плакала от бессилия и в конце игры почти ненавидела Олега, он
двигался на площадке как обреченный.
руку, добродушно сказал Майе, что очень хотел бы умыться. "Так вот ты как
играешь, - проговорила она, когда они вошли в комнату, и, очевидно, для
того, чтобы сделать ему больно, добавила: - Ах, мак мне Олега жалко!" -
"Жалко? - удивился он и, умывшись в ванной, одетый, причесанный, взглянул
на часы не без досады. - А мне жаль, что время увольнения я истратил на
волейбол!"
экзамены и в институте, она едала уже анатомию, готовилась к зачету по
общей терапии - предмету, наиболее любимому ею, о котором Борис,
посмеиваясь, говорил, что это лишь комплекс человеческого внушения, как
страх и преодоление страха на фронте.
оставалась необычная, опасная жизнь войны, которая резко отделяла его от
многих студентов-однокурсников, и было такое чувство, что с ним вместе
можно смело идти по жердочке с закрытыми глазами. Порой он был сдержан,
суховат, порой в него вселялась неистовая энергия, тогда Борис шутил,
острил, смеялся, рассказывал смешные фронтовые истории - и когда шел рядом
с ней, звеня орденами, загорелый, высокий, незнакомые девушки сначала
смотрели на него, потом на нее - и она испытывала смутное чувство ревнивой
радости.
непримиримой - его недавняя холодность задевала ее. "Неужели он подумал
Никитин Юрий
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Перумов Ник
Перумов Ник