для очистки муки от мякины и сора, без чего невозможно было готовить хлеб.
Задача была очень трудная, и я не знал даже, как к ней приступиться. У меня
не было для этого никакого материала; ни кисеи, ни редкой ткани, через
которую можно было бы пропускать мужу. От полотняного белья у меня
оставались одни лохмотья; была козья шерсть, но я не умел ни прясть, ни
ткать, а если б и умел, то все равно у меня не было ни прялки, ни станка. На
несколько месяцев дело остановилось совершенно, и я не знал, что
предпринять. Наконец, я вспомнил, что между матросскими вещами, взятыми мною
с корабля, было несколько шейных платков из коленкора или муслина. Из этих
то платков я и сделал себе три сита, правда, маленьких, но вполне годных для
работы. Ими я обходился несколько лет; о том же, как я устроился
впоследствии, будет рассказано в своем месте.
приготовлю муку. Прежде всего у меня совсем не было закваски; так как и
заменить ее было нечем, то я перестал ломать голову над этим. Но устройство
печи сильно затрудняло меня. Тем не менее я, наконец, нашел выход. Я вылепил
из глины несколько больших круглых посудин, очень широких, но мелких, а
именно: около двух футов в диаметре и не более девяти дюймов в глубину,
блюда эти я хорошенько обжег на огне и спрятал в кладовую. Когда пришла пора
печь хлеб, я развел большой огонь на очаге, который выложил четыреугольными
хорошо обожженными плитами, также моего собственного приготовления. Впрочем,
четыреугольными их, пожалуй, лучше не называть. Дождавшись, чтобы дрова
перегорели, я разгреб уголья по всему очагу и дал им полежать несколько
времени, пока очаг не раскалился. Тогда я отгреб весь жар к сторонке,
поместив на очаге свои хлебы, накрыл их глиняным блюдом, опрокинув его
кверху дном, и завалил горячими угольями. Мои хлебы испеклись, как в самой
лучшей печке. Я научился печь лепешки из рису и пуддинги и стал хорошим
пекарем; только пирогов я не делал, да и то потому, что, кроме козлятины да
птичьего мяса, их было нечем начинять.
житья на острове, особенно если принять во внимание, что в промежутках мне
нужно было убрать новый урожай и исполнять текущие работы по хозяйству. Хлеб
я убрал своевременно, сложил в большие корзины и перенес домой, оставив его
в колосьях, пока у меня найдется время перетереть их. Молотить я не мог за
неимением гумна и цепа.
более обширном амбаре. Последняя жатва дала мне около двадцати бушелей
ячменя и столько же, если не больше, рису, так что для всего зерна не
хватало места. Теперь я мог, не стесняясь, расходовать его на еду, что было
очень приятно, так как сухари давно уже вышли. Я решил при этом рассчитать,
какое количество зерна потребуется для моего продовольствия в течение года,
чтобы сеять только раз в год.
год, и я решил сеять ежегодно столько, сколько посеял в этом году,
рассчитывая, что мне будет достаточно и на хлеб и на лепешки и т. п.
стороны моего острова, и в глубине души не переставал лелеять надежду
добраться до этой земли, воображая, что, в виду материка или вообще
населенной страны, я как нибудь найду возможность проникнуть дальше, а
может быть и вовсе вырваться отсюда.
предприятии; я не думал о том, что могу попасть в руки дикарей, (которые
будут, пожалуй, похуже африканские тигров и львов; что, очутись я в их
власти, была тысяча шансов против одного, что я буду убит, а может быть и
съеден. Ибо я слышал что обитатели Караибского берега - людоеды, а судя по
широте, на которой находился мой остров, он не мог быть особенно далеко от
этого берега. Но даже, если обитателей той земли не были людоедами, они все
равно могли убить меня, как они убивали многих попадавших к ним европейцев,
даже когда тех бывало десять-двадцать человек. А ведь я был один и
беззащитен. Все это, повторяю, я должен был бы принять в соображение. Потом
то я и понял всю несообразность своей затеи, но в то время меня не пугали
никакие опасности: моя голова всецело была занята мыслями о том, как бы
попасть на тот отдаленный берег.
на котором я прошел вдоль африканских берегов слишком тысячу миль! Но что
толку было вспоминать?.. Я решил сходить взглянуть на нашу корабельную
шлюпку, которую еще в ту бурю, когда мы потерпели крушение, выбросило на
остров в нескольких милях от моего жилья. Шлюпка лежала не совсем на прежнем
месте: ее опрокинуло прибоем кверху дном и отнесло немного повыше, на самый
край песчаной отмели, и воды около нее не было.
выдержала бы морское путешествие, и я без особенных затруднений добрался
бы до Бразилии. Но для такой работы было мало одной пары рук. Я упустил из
виду, что перевернуть и сдвинуть с места эту шлюпку для меня такая же
непосильная задача, как сдвинуть с места мой остров. Но, не взирая ни на
что, я решил сделать все, что было в моих силах: отправился в лес, нарубил
жердей, которые должны были служить мне рычагами, я перетащил их к шлюпке.
Я обольщал себя мыслью, что, если мне удастся перевернуть шлюпку на дно, я
исправлю ее повреждения, и у меня будет такая лодка, в которой смело можно
будет пуститься в море.
или четыре. Убедившись под конец, что с моими слабыми силами мне не поднять
такую тяжесть, я принялся подкапывать песок с одного боку шлюпки, чтобы она
упала и перевернулась сама; при этом я то здесь, то там подкладывал под нее
обрубки дерева, чтобы направить ее падение, куда нужно.
неспособен ни пошевелить шлюпку, ни подвести под нее рычали, а тем более
спустить ее на воду, так что мне пришлось отказаться от своей затеи.
Несмотря на это, мое стремление пуститься в океан не только не ослабевало,
но, напротив, возрастало вместе с ростом препятствий на пути к его
осуществлению.
как их делают туземцы в этих странах, почти без всяких инструментов и без
помощников, прямо из ствола большого дерева. Я считал это не только
возможным, но и легким делом, и мысль об этой работе очень увлекала меня.
Мне казалось, что у меня больше средств для выполнения ее, чем у негров или
индейцев. Я не принял во внимание большого неудобства моего положения
сравнительно с положением дикарей, а именно - недостатка рук, чтобы спустить
пирогу на воду, а между тем это препятствие было гораздо серьезнее, чем
недостаток инструментов. Допустим, я нашел бы в лесу подходящее толстое
дерево и с великим трудом свалил его; допустим даже, что, с помощью своих
инструментов, я обтесал бы его снаружи и придал ему форму лодки, затем
выдолбил или выжег внутри, словом, сделал бы лодку. Какая была мне от этого
польза, если я не мог спустить на воду свою лодку и должен был бы оставить
ее в лесу?
положении, приступая к сооружению лодки, я непременно задал бы вопрос, как я
спущу ее на воду. Но все мои помыслы до такой степени были поглощены
предполагаемым путешествием, что я совсем не остановился на этом вопросе,
хотя было очевидно, что несравненсно легче проплыть на лодке сорок пять миль
по морю, чем протащить ее по земле на расстоянии сорока пяти сажен,
отделявших ее от воды.
только может оказаться человек в здравом уме. Я тешился своей затеей, не
давая себе труда рассчитать, хватит ли у меня сил справиться с ней. И не то,
чтобы мысль о спуске на воду совсем не приходила мне в голову, - но я не
давал ей ходу, устраняя ее всякий раз глупейшим ответом: "Прежде сделаю
лодку, а там уж, наверно, найдется способ спустить ее".
покоя, и я принялся за работу. Я повалил огромнейший кедр. Думаю, что у
самого Соломона не было такого во время постройки иерусалимского храма. Мой
кедр имел пять футов десять дюймов в поперечнике у корней, на высоте
двадцати двух футов - четыре фута одиннадцать дюймов; дальше ствол
становился тоньше, разветвлялся. Огромного труда стоило мне свалить это
дерево. Двадцать дней я рубил самый ствол, да еще четырнадцать дней мне
понадобилось, чтобы обрубить сучья и отделить огромную, развесистую
верхушку. Целый месяц я обделывал мою колоду снаружи, стараясь придать ей
форму лодки, так чтобы она могла держаться на воде прямо. Три месяца ушло
потом на то, чтобы выдолбить ее внутри. Правда, я обошелся без огня и
работал только стамеской и молотком. Наконец, благодаря упорному труду, мной
была сделана прекрасная пирога, которая смело могла поднять человек двадцать
пять, а следовательно и весь мой груз.
такой большой лодки из цельного дерева. Зато и стоила же она мне труда.
Теперь осталось только спустить ее на воду, и я не сомневался, что, если бы
это мне удалось, я предпринял бы безумнейшее и самое безнадежное из всех
морских путешествий, когда либо предпринимавшихся. Но все мои старания
спустить ее на соду не привели ни к чему, несмотря на то, что они стоили мне
огромного труда. До воды было никак не более ста ярдов; но первое
затруднение было в том, что местность поднималась к берегу в гору. Я храбро
решился его устранить, сняв всю лишнюю землю таким образом, чтобы
образовался пологий спуск. Страшно вспомнить, сколько труда я положил на эту
работу (но кто бережет труд, когда дело идет о получении свободы?). Когда
это препятствие было устранено, дело не подвинулось ни на шаг: я не мог
пошевелить мою пирогу, как раньше не мог пошевелить шлюпку.
вырыть канал: видя, что я не в состоянии подвинуть лодку к воде, я хотел
подвести воду к лодке. И я уже начал было копать, но когда я прикинул в уме
необходимую глубину и ширину канала, когда подсчитал, в какое приблизительно
время может сделать такую работу один человек, то оказалось, что мне
Березин Федор
Шилова Юлия
Шидловский Дмитрий
Сертаков Виталий
Каргалов Вадим
Прозоров Александр