задумал сомкнуть руки - чистые, красивые, гибкие руки опытного врача - на
ее горле. Тем не менее она слегка попятилась.
простодушии она действительно верила в это.
меня. Здесь просто место подходящее, чтобы его излить. Здесь тихо, и мы
одни.
вернуться ли нам к экипажу?
понравилось?
рука страха отпустила - сердце девушки снова забилось.
это неправда, и ты не должен так говорить!
это правда. Вернемся к экипажу.
Кэтрин отстала. Но время от времени он останавливался и, не оборачиваясь,
ждал, чтобы она догнала его. Кэтрин едва поспевала, сердце ее колотилось
от волнения: ведь она впервые в жизни гневно возразила отцу. Темнело очень
быстро, и в конце концов она потеряла его из виду, но продолжала идти
вперед, и скоро изгиб лощины вывел ее на дорогу; Кэтрин увидела ожидавший
ее экипаж. Отец сурово молчал, сидя на своем месте, и она так же молча
села подле него.
этой сцены они с отцом долго не разговаривали. Сцена вышла очень странная,
но на ее любовь к отцу она не повлияла - может быть, только на время.
Ведь, в сущности, он и должен был иногда выговаривать дочери, и это была
единственная сцена за целых шесть месяцев. Самым странным казалось ей то,
что он назвал себя недобрым человеком. Кэтрин не знала, как это понимать.
Слова отца отнюдь не убедили девушку, и воспользоваться его заявлением,
чтобы оправдать свое упрямство, она не могла. Даже когда Кэтрин сердилась
на отца, мысль о том, что он оказался хуже, чем она думала, не доставляла
девушке ни малейшего удовлетворения. Признание отца объяснялось, очевидно,
недоступной ей тонкостью его ума - слушая мудрецов, никогда не знаешь, как
их понимать. Что же касается жестокости, то для мужчины это, разумеется,
достоинство.
течение которых Кэтрин безропотно принимала нежелание отца возвращаться
домой. Но по истечении этого срока он снова заговорил с ней; это случилось
в ливерпульской гостинице, вечером, под самый конец их путешествия,
накануне отплытия в Нью-Йорк. Они поужинали в просторном номере, сумрачном
и затхлом; слуга уже убрал посуду и скатерть, доктор медленно расхаживал
по комнате. Наконец Кэтрин взяла свечу, собираясь идти спать, но отец
остановил ее.
она стоит у двери со свечой в руке.
всегда и об этом тоже.
вероятно, было бы скучно читать.
об этом отцу.
умаляет достоинств каждого из них. Значит, как только мы приедем, ты
сбежишь с ним?
обижаться, на этот раз она обиделась.
мне... предупреди меня заранее. Когда несчастному отцу суждено потерять
свое единственное дитя, ему приятно узнать об этом хотя бы накануне.
упали с ее свечи.
будешь знать наверное. Между прочим, он должен быть мне благодарен. Я
оказал ему немалую услугу, взяв тебя за границу; знания и вкус, которые ты
приобрела, удваивают твою ценность. Год назад ты была, пожалуй, простовата
и провинциальна. Теперь ты многое повидала, многое узнала и станешь ему
приятной собеседницей. Мы откормили овечку - она готова для заклания!
поверхность.
можешь как следует выспаться. Нам, вероятно, предстоит весьма неприятное
плавание.
25
вознаграждена возможностью немедленно "сбежать", по выражению ее отца, с
Морисом Таунзендом. Однако на следующий день после прибытия она увиделась
с ним; в ожидании этого события наша героиня, естественно, говорила о
молодом человеке с тетей Лавинией - в первый же вечер дамы, прежде чем
отправиться ко сну, долго беседовали наедине.
по-настоящему нелегко. Ты думаешь, что знаешь его; но ты ошибаешься, моя
дорогая. Когда-нибудь ты его поймешь, но не раньше, чем поживешь с ним под
одной крышей. Я, можно сказать, целый год провела с ним под одной крышей,
- продолжала миссис Пенимен к немалому изумлению девушки. - Пожалуй, я
могу сказать, что теперь по-настоящему узнала его; возможностей для этого
у меня было предостаточно. У тебя их будет не меньше, даже больше! - тетя
Лавиния улыбнулась. - И тогда ты поймешь мои слова. Это чудесный человек,
полный энергии и страсти, и верный, как скала!
была полна самого пылкого сочувствия, а ведь за год, проведенный в
хождениях по европейским галереям и церквам, в переездах по накатанным
почтовым трактам, Кэтрин, лелеявшая мысли, никогда не обращавшиеся в
слова, часто вздыхала, что нет подле нее понимающей женщины. Какое было бы
облегчение - поведать свою историю какой-нибудь доброй душе! И Кэтрин
готова была довериться то хозяйке пансиона, то симпатичной молодой
белошвейке. Будь с ними хоть какая-нибудь спутница, Кэтрин в иные дни,
наверное, плакала бы на ее груди. Она не раз думала, что по возвращении
домой расплачется в объятиях тети Лавинии. В действительности же их
встреча на Вашингтонской площади не ознаменовалась слезами, а когда дамы
остались наедине, в манере Кэтрин обозначилась даже некоторая сухость. Она
вдруг осознала, что миссис Пенимен целый год наслаждалась обществом ее
возлюбленного, и ей было неприятно слушать, как тетка трактует и
разъясняет характер Мориса и разглагольствует о нем с непререкаемой
уверенностью. Не то чтобы Кэтрин ревновала; просто в душе ее снова
проснулась долго дремавшая тревога, которую внушало ей невинное
притворство миссис Пенимен, и она порадовалась, что вернулась наконец
домой. Вдобавок ко всему, ей доставляло удовольствие произносить имя
своего возлюбленного и говорить о нем с человеком, который по крайней мере
относится к Морису без предубеждения.
этом. Я никогда не забуду вашей доброты, тетя Лавиния.
выслушивала его мнения - только и всего. Миссис Олмонд считала, что я
слишком много на себя беру, и страшно ругала меня, но обещала не выдавать.
миссис Пенимен со смешком.
болью вспомнила о теткиной склонности ко всяким тайнам. Да будет известно
читателю, что Морис проявил больше такта и не написал Кэтрин, что сиживает
в кабинете ее отца. Миссис Пенимен прожила с племянницей пятнадцать лет, а
его знакомство с Кэтрин ограничивалось всего несколькими месяцами, и все
же он понимал, что Кэтрин едва ли сочтет это забавным.
коллекции в стеклянных шкафах. Чего он только про них не знает! Он знает
все на свете.
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман
Херберт Фрэнк
Прозоров Александр
Афанасьев Роман