казни на самом деле было предано только около двух сотен. Я помню, как в
самом конце Гитлер отдал мне особый приказ насчет этих людей. Это было в
апреле, в Берлине. Он потребовал тогда немедленно ликвидировать их всех,
чтобы в том случае, если Германия окажется во власти своих внешних врагов,
ее внутренние враги не смогли бы выползти на поверхность и установить новое
правительства. Он говорил об этом совершенно серьезно и сказал мне тогда:
"Мюллер, если я вообще могу сейчас кому-нибудь доверять, то думаю, что могу
доверять вам. Когда-то мы были врагами, но у меня была возможность понять,
что вы настоящий профессионал, и поэтому я прошу вас лично проследить, чтобы
это было сделано немедленно".
ожидалось?
должен был сделать.
измене и в намерении нанести урон своей стране ради достижения собственных
целей. Вроде тех генералов, о которых я вам рассказывал, помните, которые
говорили, что "это война Гитлера и, если он ее проиграет, это его вина". И
многие из них действительно надеялись занять ключевые посты в послевоенном
правительстве. Возможно, именно для того они и хранили свои преступно глупые
записи и дневники, чтобы позже иметь возможность предъявить их в качестве
доказательства их противостояния Гитлеру. Вы можете назвать мои действия как
вам захочется, но не забывайте, что я проверял все доказательства их вины и
лично допрашивал большинство из них, так что мне лучше известны их характеры
и мотивы их поступков, чем они известны сегодня разным посторонним лицам.
Чтобы выполнить приказ Гитлера, я собрал команду своих людей, на которых мог
положиться, и сообщил им о приказе. И я лично приказал этим людям немедленно
казнить всех заключенных по делу 20 июля. Главные преступники уже понесли
наказание за свои действия, но оставалась еще шайка Канариса и некоторые
другие, которые находились в берлинской тюрьме, ожидая суда или отбывая
срок. Я выполнил приказ Гитлера, насколько сумел. Канариса и его шайку
повесили в той же тюрьме, а остальных вывезли и расстреляли, некоторых уже
буквально в последние минуты перед приходом русских, спешивших к ним на
выручку. И скажу вам без всяких колебаний, что у меня не было проблем с
выполнением данного приказа. И если я о чем и сожалею сегодня, то только о
том, что кое-кого я по ходу дела все-таки упустил...
штаб-квартире гестапо, намного интереснее всего происходившего в ставке
Гитлера или на Бендлерштрассе, где находился центр заговора.
характера, касающихся покушения на жизнь Гитлера, и поскольку вы имели
непосредственное отношение к расследованию, я хотел бы продолжить разговор
об этом, если вы не против.
замешанных в заговоре партий. На этот раз мне хотелось бы быть более
конкретным. Уверен, вы поймете, что я имею в виду, если мы продолжим.
готовящемся заговоре до того, как произошло покушение?
подготовке покушения.
досье о его подозрительных сексуальных наклонностях, но ему не был дан ход.
Я не занимался специально людьми, настроенными против правительства, под
которым я подразумеваю Гитлера, а только теми, кто предпринимал активные
действия в этом направлении. Что же касалось обвинений высших военных чинов
в гомосексуализме, то я кое-что знал о деле генерал-фельдмаршала Фрича в
1938 году и мне больше не хотелось связываться с делами такого рода.
которое я советовал ему оставить в покое. И Мейзингеру оно оказалось не по
силам.
разве не так?
но конкретные обвинения в 1938 году не подтвердились. Улики существовали, но
они относились к другому армейскому офицеру, а не к командующему армией.
Когда это стало очевидным, я дал Мейзингеру приказ бросить это дело. Но он,
решив, что здесь хороший шанс для карьеры, передал эту группу другим, кому
Фрич не нравился. Кое-кому эта работа была нужна... Герингу, если быть
точнее... а Мейзингер выразил готовность помочь. Это было действительно
отвратительное дело, и Мейзингера, вместо ожидаемого повышения по службе,
отправили в Японию. Остальное вы знаете. Не желаете ли вновь вернуться к 20
июля?
подложить бомбу было принято незадолго перед этим. Информация просто не
успела просочиться и достигнуть моих ушей.
заговорщиков, знали о нем. Они не были замешаны в этом непосредственно, но
знали о том, когда и как должно было произойти покушение. Таким образом эти
люди также являются преступниками, поскольку они знали о готовящемся теракте
и не сделали попытки донести о нем.
версию событий того дня, вместо того чтобы попусту тратить целые месяцы на
такие разговоры. Я уже говорил вам, что был захвачен врасплох и по какой
причине. Теперь могу рассказать, как я реагировал на известие о покушении, и
пусть мои поступки говорят сами за себя. 20 июля я находился у себя на
службе в Берлине, пытаясь разобраться с делом, над которым тогда работал.
Оно не имеет никакого отношения к нашему вопросу. Сопоставление фактических
доказательств с показаниями, полученными сотрудниками гестапо на допросах,
заняло почти все утро, и я был не в самом лучшем настроении, когда вдруг
раздался телефонный звонок и один из моих сотрудников сообщил, что произошел
какой-то взрыв в ставке фюрера. О заговоре не было ни слова, и я решил, что
речь идет о взрыве мины. Через несколько минут... возможно, четверть часа
или около того... в мой кабинет вошел страшно возбужденный Кальгенбруннер и
сообщил, что на совещании в ставке Гитлера, где присутствовал и он сам,
взорвалась бомба и некоторые из участников совещания убиты или ранены.
Гитлер серьезных ранений не получил. Находившийся поблизости Гиммлер тут же
приказал Кальтенбруннеру взять экспертов, и лететь в Восточную Пруссию,
чтобы выяснить, что же в точности произошло. Я поинтересовался у
Кальтенбруннера, вполне естественно, нет ли за этим какого-либо
организованного заговора, и он ответил довольно резко, что, скорее всего,
нет и чтобы я на этот счет не беспокоился. Такое его обращение со мной очень
меня раздосадовало. Кальтенбруннер вообще был на редкость неприятным типом,
и на службе я не уделял ему слишком большого внимания. Он был ненадежным,
нечестным и мстительным человеком. Припоминаю случай, когда он повздорил с
Полем.
ерунды посадил его под домашний арест. Поль имел очень большое влияние на
Гиммлера и через него приказал, чтобы того человека освободили.
Кальтенбруннеру сказали тогда, чтобы он оставил это дело в покое, но как
только Гиммлер и Поль покинули Берлин, Кальтенбруннер предпринял новую
попытку. На этот раз Поль лично заявился к Кальтенбруннеру и устроил жуткую
сцену в его кабинете. Кто-то ворвался в мой кабинет и крикнул, что Поль
врезал Кальтенбруннеру по физиономии и сшиб его со стула. Разумеется, я тут
же отправился полюбоваться зрелищем и увидел Поля, стремительно вылетающего
из здания, и Кальтенбруннера, выбежавшего в холл с пылающей физиономией и
окровавленным носом. Он визжал, что требует немедленно арестовать Поля, что,
впрочем, вряд ли было возможно. Я немного побеседовал с Кальтенбруннером, и
он несколько притих. Особенно после того, как я напомнил ему о распоряжении
Гиммлера оставить Поля и его людей в покое. В любом случае я не собирался
держаться в стороне от этого дела. Если в данном случае имела место измена,
моим прямым долгом было заняться его расследованием. Затем, около 17: 00,
мне позвонил сам Гиммлер и сказал, что некоего полковника генерального
штаба, фон Штауффенберга, следует по возможности арестовать у него на службе
на Бендлерштрассе и допросить насчет того, что ему известно о бомбе. Еще
Гиммлер сказал, что Гитлер получил легкие ранения, но полностью
работоспособен и что все это дело нужно держать в строгом секрете. Он
спросил также, не слышно ли в гестапо каких-нибудь новостей по этому поводу,
и я ответил, что нет. Он несколько раз подчеркнул, что мне следует только
наблюдать и не предпринимать никаких действий, помимо задержания
Штауффенберга. Его я должен был как можно более незаметно препроводить в
Афанасьев Роман
Никитин Юрий
Пехов Алексей
Каргалов Вадим
Лукьяненко Сергей
Кервуд Оливер Дж.