Чтение 27–й страницы книги ~Тропами горного Черноморья~

перебарывал".

- Пошел первый раз на охоту - сразу трех медведей встретил, двух убил
наповал. Однажды вчетвером уснули в дозоре, медведь подошел, обнюхал нас и
не тронул. Просыпаюсь - слышу над ухом сопит. Притворился, что сплю, а у
самого сердце сжалось - ну, думаю, конец. Нет, ушел... А в другой раз
устроили навес на деревьях да и заснули, свесивши ноги. Просыпаюсь - за ноги
кто-то задел. Оглянулся - медведь, подбирает под нами рассыпавшиеся с навеса
сливы...

Охотиться не умели. Приспособился я ветер чуять, с подветра к зверю
подходить, так греки-соседи меня за то колдуном объявили - они тогда тоже в
охоте не понимали. А зверя было множество. Помню был день, когда я уложил
девять медведей!

Слушаю эстонца без недоверия, это не тартареновские басни. Старк в
своих записях тоже говорит об обилии зверя в лесах тогдашней Красной Поляны.

- С греками жили мирно, только объясняться было трудно: ни по-эстонски,
ни по-русски греки тогда не понимали. Вместе ходили через горы за хлебом -
то на Псебай *, то в Адлер. Дорога была опасная, несколько раз лошадей
губили.

Кем только не работал молодой эстонец! Две недели в адлерской харчевне
ремонтировал гармоники. Потом по пяти рублей с десятины косил сено. Корчевал
леса, а плугов, лопат, инструмента не было. Еще пустовали земли и на берегу,
но туда не ехали, боялись малярии. Решили из гор ни за что не уезжать.
Занялись свиноводством, получили хорошие урожаи картошки.

- А потом пришли к нам инженеры строить шоссе. Тогда мы, эстонцы,
первыми прошли сквозь ущелье по самой реке по заданию инженера
Константинова. Греки удивлялись - они еще от черкесов слышали, что река тут
течет будто бы сквозь гору, туннелем.

*Станица Псебайская на северном склоне Кавказа в долине Малой Лабы.

Ян Нахкур очень гордился тем, что был одним из главных советников
инженера Константинова.

"Мягкие" части дороги строили русские. На строительство скальных
участков собралось много пришлых турков - до полутора тысяч человек. Их
считали умельцами по части скальных работ и привлекали высокой оплатой - по
восьмидесяти копеек за день. Около пятидесяти человек погибло в ущелье при
взрывах.

- С постройкой дороги настала новая жизнь. Начали делать себе телеги. А
то ведь наши дети не видели колеса! Начали груши сушить, орехи заготовлять,
купцам продавать, хлеба стало много. С царской фермы на берегу купили себе
коров швейцарской породы. Деревья для садов закупили на Сочинской опытной
станции. В девяносто девятом году построили школу, а в одиннадцатом году -
клуб.

Спрашиваю, откуда же средства брались? Оказывается, при хорошем
хозяйстве гектар сада давал доход до двух тысяч рублей.

О более поздних годах старик рассказывает скомканно. Видимо, тут его
смущает политика: в 1920 году часть уехала в буржуазную тогда Эстонию, да и
среди оставшихся не все сразу приняли Советскую власть. Остро проходила
коллективизация. Стреляли в нового учителя, потом пытались его отравить в
отместку за то, что разоблачал случаи охоты в лесу на колхозных свиней (тех
самых, которые самостоятельно пасутся в горах и "дружат" с дикими кабанами -
чем не повод для браконьера пристрелить вместо дикой домашнюю свинку?).

В эти годы одиннадцать хозяйств было раскулачено, в том числе и
хозяйства двух поселян, в прошлом белых стражников. Весной тридцатого года
был как бы отлив, в колхозе осталось всего двадцать восемь хозяйств. А
сейчас опять почти все в коллективе, и "Эдази" работает хорошо.

Новое пополнение моих записей, новые факты, все пополняющиеся страницы
истории края.

"ЕЩЕ ВЕТЕРАН"

Шаги по лестнице - на башню кто-то поднимается. Знакомый голос:

- Если двери нет, то куда же прикажете стучать?

Входит высокий красивый смеющийся мужчина. Он тяжело дышит, и это всего
только от подъема на Собиновку.

- Александр Владимирович, здравствуйте, как я вам

рад!

Это Кожевников, ботаник, знакомый мне по 1932 году. Тогда я застал
самый конец его работы, о которой все вокруг говорили с большим уважением.
Заложенные им опытные участки находились и на Ачишхо и на Аибге. Для
систематических наблюдений он ежедневно поднимался то на один, то на другой
хребет. Богатырская сила чувствовалась во всей его крепкой высокой фигуре, в
веселых глазах. Этой горной выносливостью он как бы предупреждал недоумение,
которое могло кое у кого возникнуть - дескать, как же, такой молодец-мужчина
и вдруг занят цветочками, травками...

Но это был настоящий полевой, экспедиционный работник. Как он ходил!
Рассказывали, что тренировкой Кожевников сумел довести время подъема на
Ачишхо до двух часов (вместо моих четырех), а за пять часов легко восходил
на Аибгу.

Не давая ему раскрыть рта, накидываюсь на него с расспросами - кому же,
как не ему, консультировать создаваемый в туркабинете гербарный плакат о
высотных зонах? Он, конечно, согласен. Когда же я высказываю пожелание
вместе с ним "сбегать" на какую-нибудь "горку", он на глазах потухает,
мрачнеет и упавшим голосом говорит:

- Я очень рад, что вас встретил. Мне было бы больно застать Красную
Поляну без любящего хозяйского глаза. Экскурсионное дело и туркабинет должны
быть в надежных и, главное, неравнодушных руках...

Я смутился, не понимая, для чего такие торжественные слова. Но он
продолжал проще и прямее:

- Одно мне только хочется вам посоветовать: берегите свои силы, не
надорвитесь. Учтите мой горький опыт - я банкрот. Ходить в горах таким
темпом, как я, непростительно. Теперь я больной, неизлечимый
сердечнобольной. Сейчас я удрал от врачей, запрещавших мне ехать на юг. Я не
мог не приехать в Красную Поляну. И вот счастлив уже тем, что вижу Аибгу с
высоты вашей Собиновки. Выше мне все и, кажется, уже навсегда недоступно.

Если бы это говорил не цветущий тридцатилетний красавец, и то подобная
исповедь могла бы потрясти. Я не знал, что сказать. Хорошо, что Кожевников
сам перевел разговор на другую тему.

Осторожно спросил меня о планах - собираюсь ли продолжать образование.
Мне было трудно ответить на это. Я чувствовал, что работа, которой я отдаюсь
целиком, исподволь подводит меня к моей будущей специальности. Но к какой?
Историка? Природоведа? Геолога? Может быть, краеведа? Но ведь такой
профессии нет. А правильно ли, что нет?

- Вероятно, географа,- подсказывает Кожевников.

Я растерянно моргаю.

Конечно, я знал, что были и есть на свете географы, в их числе и
знаменитые. Но не представлял себе, что могут быть факультеты, выпускающие
географов - специалистов по исследованию разных стран. Кожевников рассказал
мне, что такие факультеты существуют.

Он в тот же вечер уехал. Перед отъездом прошел в туркабинет, похвалил
плакат с гербарием высотных зон, сделал несколько поправок в латинских
названиях. Мы простились с намерением обязательно встречаться в Москве.

Через год я, не веря себе, прочитал в газетах о смерти молодого
талантливого ученого А. В. Кожевникова. Его сердце не вынесло какой-то
несложной операции. Горы последний и решительный раз напомнили о себе.

Значит, не шутки все эти запреты врачей, все эти рекомендации Марии
Павловны Преображенской, запомнившиеся мне еще с детских лет, о режиме
дыхания на подъеме. И, значит, не забавы ради так медленно, с частыми
остановками, ходят в горах на подъем альпинисты - это я видел на экранах
кино. Есть законы гор, которые нельзя нарушать. Расчет за нарушения приходит
короткий и неумолимый.

"РАЗМЫШЛЕНИЯ О ТУРИСТСКОЙ РАБОТЕ"

Благословение Кожевникова придало мне сил. Вооружившись клеем,
ножницами и тушью, я с помощью двух туристов, склонных к ботанике, быстро
закончил огромный - в целую стену - плакат-гербарий "Высотные зоны природы
Западного Кавказа".

Это была как бы таблица из нескольких горизонтальных рядов с
засушенными образцами растений, наклеенными по этим рядам в виде аппликаций.
Каждый ряд соответствовал определенной высотной зоне. Под растениями были
(по-русски и по-латыни подписаны их названия, а слева нанесена вертикальная
рейка со шкалой высот.

Против нижней полосы стояло "до 1000 м" - здесь были прикреплены ветви
дуба, граба, каштана, самшита. Выше следовали бук и пихта с набором
вечнозеленых кустарников. Отдельный ярус с высотами 1700-2300 метров заняло
субальпийское высокотравье. Здесь было особенно трудно разместить целые
растения: они так велики, что их стебли и корни залезали не в свой ряд, как
мы ни старались расположить их косо и убористо. В предпоследнем ряду сверху
красовалась низкотравная альпика: крупноцветные карлики - синие генцианы,
лиловые с желтым анютины глазки, лилово-коричневые рябчики, подснежники -
эритрониумы. Наконец верхний ряд - скальная флора, тоже растения-гномы, но
лепящиеся в трещинах скал - камнеломки, близкая к тундровой кавказская
дриада, лишайники.

Предвкушаю, насколько убедительнее будут звучать в .наших лекциях слова
о высотной зональности, когда их можно будет иллюстрировать подлинными
образцами флоры.

Кабинет украсили не только растения, но и кроки маршрутов, которые я
вычерчивал вечерами. На схемах были проставлены и данные о километраже,
настуканные шагомером, и цифры высот, которые я усердно измерял
анероидом-высотомером, и хронометраж пути на подъемах и спусках - его я тоже
тщательно вел при каждом походе.