Чтение 27–й страницы книги ~Ченслер~

Собственно говоря, боцман прав!

Крюк опять погружен в воду, но прошло полчаса, и ни одна акула не
показывается; снаряд пришлось спустить на глубину двадцати саженей. Однако
мне кажется, что вода на этой глубине неспокойна, а это указывает на
присутствие акул.

И в самом деле, веревку вдруг сильно дернуло, она выскользнула из рук
боцмана, но в море не ушла, так как была крепко привязана.

Акула клюнула и сама себя подсекла.

- На помощь, ребята, на помощь! - кричит боцман.

Пассажиры и матросы тотчас же берутся за дело. Надежда окрылила нас, и
все же мы недостаточно крепки, а чудовище бьется с необычайной силой. Мы
стараемся сообща вытащить акулу. Мало-помалу вода приходит в волнение под
мощными ударами ее хвоста и плавников. Наклонившись, я вижу огромное тело,
судорожно бьющееся на окровавленных волнах.

- Смелее, смелее! - кричит боцман.

Наконец, появляется голова акулы. Через полуоткрытую пасть топорик
проник в глотку, вонзился в тело, и чудовище никак не может от него
освободиться. Даулас хватает большой топор, чтобы прикончить акулу, как
только она будет на уровне плота.

Вдруг раздается сухой треск. Акула с силой сомкнула челюсти, перекусила
рукоятку топорика и исчезла в море.

Из груди у нас вырывается вопль отчаяния!

Боцман, Роберт Кертис и Даулас еще раз попытались поймать акулу, хотя
теперь у них уже нет ни топорика, ни инструментов, чтобы изготовить
снаряд. Они бросают в море веревку с мертвой петлей на конце. Но эти лассо
лишь скользят по гладкому телу акул. Боцман дошел даже до того, что
пытается привлечь внимание своей голой ногой, которую он опустил за борт,
рискуя, что она будет откушена...

Эти бесплодные попытки, наконец, прекращаются. Каждый возвращается на
свое место, чтобы ожидать там смерти, которую уже ничто не может
предотвратить.

Но я ушел не сразу и успел услышать, как боцман сказал Роберту Кертису:

- Капитан, когда же мы бросим жребий?

Роберт Кертис ничего не ответил, но вопрос поставлен.

45. ШЕСТНАДЦАТОЕ ЯНВАРЯ

Мы все лежим, подстелив под себя паруса. Если бы мимо нас прошло судно,
то его экипаж принял бы плот за обломок кораблекрушения, покрытый трупами.

Я страдаю ужасно. Разве я мог бы есть при таком состоянии губ, языка,
гортани? Не думаю, и, однако, мои спутники и я бросаем друг на друга
кровожадные взгляды.

Сегодня, несмотря на грозовые облака, жара еще усилилась. Над морем
поднимаются густые пары. Однако мне кажется, что дождь пойдет где угодно,
только не над нашим плотом.

И все же мы смотрим на тучи жадным взглядом. Наши губы тянутся к ним.
Летурнер-отец с мольбой подымает руки к безжалостному небу.

Я прислушиваюсь: не раздастся ли отдаленный рокот, предвещающий грозу.
Одиннадцать часов утра. Облака застилают солнце, но теперь уже ясно, что
они не заряжены электричеством. Гроза, очевидно, не разразится, так как
все облака имеют одинаковую окраску и их контуры, так отчетливо
рисовавшиеся ранним утром, теперь слились в сплошную сероватую массу. Это
всего лишь туман.

Но разве из этого тумана не может пролиться дождь, хотя бы дождик,
всего несколько капель!

- Дождь! - вдруг вскрикивает Даулас.

И в самом деле! В какой-нибудь полумиле от плота с неба спускается
завеса дождя, и я вижу капельки, подскакивающие на поверхности океана.
Окрепший ветер дует прямо на нас. Лишь бы только туча не иссякла прежде,
чем пройдет над нашими головами!

Бог, наконец, сжалился над нами. Дождь падает крупными каплями из
темных облаков. Но ливень не будет продолжительным. Надо собрать все, что
он может дать, так как нижний край тучи уже пламенеет над горизонтом.

Роберт Кертис велел поставить сломанную бочку так, чтобы в нее
набралось побольше воды; паруса развернули: пусть впитают в себя столько
дождя, сколько можно.

Мы легли навзничь, открыв рот. Дождь поливает мне лицо, губы, и я
чувствую, как он стекает в горло! Ах! Невыразимое наслаждение! Сама жизнь
вливается в меня! Дождевые струйки словно смазывают у меня все внутри. Я
глубоко дышу, впивая живительную влагу, проникающую в самую глубину моего
существа.

Дождь продолжался около двадцати минут; затем наполовину пролившаяся
туча рассеялась.

Мы поднялись обновленными, лучшими. Да! "лучшими". Мы пожимаем друг
другу руки, беседуем! Нам кажется, что мы спасены! Бог в своем милосердии
пошлет нам другие тучи, и они опять дадут нам воду, которой мы были так
долго лишены!

И ведь вода, упавшая на плот, тоже не будет потеряна. Она впиталась в
паруса, собралась в бочке, надо только бережно хранить ее и раздавать по
капле.

В самом деле, в бочке оказалось две-три пинты воды, а если выжать
паруса, то наш запас еще немного увеличится.

Матросы хотят приступить к делу, но Роберт Кертис останавливает их.

- Погодите-ка! - говорит он. - А что, эта вода пригодна для питья?

Я с удивлением смотрю на него. Почему бы ей быть непригодной - ведь это
дождевая вода!

Роберт Кертис выжимает в жестяную кружку немного воды, содержащейся в
складках паруса. Потом он пробует ее и, к моему величайшему удивлению,
тотчас же выплевывает.

Я попробовал ее в свою очередь. Это соленая вода! Совсем как морская!

Дело в том, что паруса просолились от волн и сообщили воде соленый
вкус. Непоправимое несчастье! Но все равно! Мы надеемся. Ведь в бочонке
осталось несколько пинт воды, и, кроме того, раз дождь был, он еще будет.

46. СЕМНАДЦАТОЕ ЯНВАРЯ

Если мы на некоторое время утолили жажду, то голод мучает нас еще
сильнее. Неужели нет никакой возможности поймать одну из акул, которыми
кишит море вокруг плота? Нет, разве только самому броситься в море и
напасть на них с ножом в руке в их же собственной стихии, как это делают
индийские искатели жемчуга. Роберт Кертис подумывал о том, чтобы попытать
счастья. Но мы его удержали. Акул здесь слишком много, и он только обрек
бы себя на верную и бесполезную гибель.

Я замечаю, что можно обмануть жажду, окунувшись в море или жуя
какой-нибудь металлический предмет. Но голод ничем не обманешь. Воду легче
достать, ее дает, например, дождь. Поэтому никогда не надо терять надежду
на воду, но можно потерять всякую надежду на получение пищи.

И вот мы впали в состояние полной безнадежности. Если договаривать все
до конца, то надо сказать, что некоторые из моих спутников поглядывают
друг на друга алчным взглядом. Так вот, значит, какое направление приняли
наши мысли и до какой дикости голод может довести людей, одержимых
одним-единственным желанием!

После получасового дождя грозовые тучи рассеялись, небо снова стало
чистым. Ветер на мгновение окреп, но вскоре снова спал, и парус повис
вдоль мачты. Да мы и перестали рассматривать ветер, как двигатель. Где
находится наш плот? В какую сторону Атлантического океана его занесло
течением? Никто не может ни ответить на этот вопрос, ни пожелать, чтобы
ветер подул, скажем, с востока, а не с севера или с юга! Мы просим у ветра
лишь одного, чтобы он освежил нам грудь, напитал влагой сухой воздух,
обжигающий нас, чтобы он, наконец, умерил жару, которую шлет нам с неба
огненное солнце.

Настал вечер, до полуночи будет темно, затем покажется луна, вступившая
в последнюю четверть. Звезды, подернутые дымкой, не искрятся тем чудесным
светом, который льется с неба в холодные ночи.

В полубреду, терзаемый жестоким голодом, особенно острым по вечерам, я
ложусь на груду парусов у правого борта и наклоняюсь над водой, чтобы
вдохнуть в себя освежающий запах моря.

Неужели кто-нибудь из товарищей, лежащих на своих обычных местах, нашел
забвение от своих мук во сне? Думаю, что никто. Что касается меня, мой
опустошенный мозг мутится, меня одолевают кошмары.

Все же я погружаюсь в болезненную дрему, нечто среднее между сном и
бодрствованием. Не знаю, сколько времени я находился в этом полузабытьи.
Помню только, что меня вывело из него какое-то странное ощущение.

Может быть, я грежу, но неожиданно до меня долетает запах, которого я
сначала не узнаю. Он еле уловим, и временами его приносит легкий ветерок.
Ноздри у меня раздуваются и втягивают этот непонятный запах. "Что же это
такое?" - чуть не вскрикиваю я... Но инстинктивно сдерживаю себя и ищу,
как ищут в памяти забытое слово или имя.

Проходит несколько мгновений, запах становится ощутимее, и я вдыхаю его
все сильнее.

"Но, - говорю я себе вдруг, как человек, вспомнивший позабытое, - это
же запах вареного мяса!"

Еще и еще раз вдохнув его, я убеждаюсь, что чувства меня не обманули,
и, однако, на этом плоту...

Поднявшись на колени, я еще глубже втягиваю в себя воздух, - извините
за выражение, - принюхиваюсь к нему!.. Тот же запах вновь щекочет мне