черно-червонных платьях, белые плюмажи, багряное одеянье Евпраксии, в
бело-золотом помолодевший император.
села, распугав детвору, кур и собак, врезались в горы, рассыпались по
сторонам, чтоб погодя собраться на зов охотничьих рогов. Император
уединялся с Евпраксией; он гнал коней дальше и дальше, ему всегда хотелось
выше, вверх, к вершинам, может, и туда, где когда-то стоял его любимый
Гарцбург и где теперь руины, густо заросшие травой и кустарниками, а
Евпраксии очень хотелось остаться тут, внизу, в этом тысячецветном мире.
Опьянела от растений, от листьев, от мохнатых кустов, - от всей жадно
идущей в рост зелени, она спрыгивала с коня, затихала, любуясь
каким-нибудь стебельком. Генрих, истомленный, слепой и глухой ко всему,
что ее восторгало, нетерпеливо подгонял: <Быстрее! Быстрее! Быстрее!> Ведь
нужно еще так много проехать. А она не могла этого понять. Ничто не
происходит раньше, чем тому положено. Прорастание деревьев, всходы семян,
плетение гнезда и появление на свет птенца из яичка, восход и заход
солнца, серый дождь и седой туман, кусты, деревья, цветы, ветви, стебли,
корни - все говорило о неспешности, об извечном спокойствии, о мягкости и
скрытности прекрасной силы жизни. Сила прекрасна, именно когда скрыта.
Желудь гигантского дуба дает бледный и немощный росточек, а маленькое
пшеничное зерно прорастает розовым, словно детское личико, зубчиком. Ей
хотелось самой обладать такой неведомой и всемогущей силой, что вызывает
наивысшее чувство. В ней рождалось желание заставить императора полюбить
ее беспамятно, хотела б стать лавром, как Дафна, подсолнухом, будто
Клития, кустом калины или тополем - раствориться в зеленом мире природы,
стать частью его, во имя самой большой правды, имя которой - любовь.
осторожных намеков аббатисы Адельгейды насчет несдержанности, дикого нрава
Генриха, но не страшилась теперь ничего, смело уединялась в горах с
императором, готовая ко всему, даже - грешно сказать - к бесчестной, до
свадьбы, потере девства; разве не в соитии мужчины и женщины скрыто
главное таинство соединенья человека с природой, с миром! Чистая душа ее
не отягощалась темными подозрениями и страхами. Евцраксия убеждена была в
своей неприкосновенности: разве сама суть высшей власти - не в высочайшей
порядочности? Volenti non sit injuria - тому, что не хочет,
несправедливость не причиняет.
бездорожье, неимоверную даль, им - привезти от загадочного и почти
таинственного здесь для всех человека благословение на брак его дочери с
императором, хотя оно уже и не являлось необходимостью: Евпраксия
считалась вдовой маркграфа Генриха, а еще - domina otalitalis, то есть
госпожа с приданым, - по существовавшему порядку муж прибавлял к
приданому, принесенному женой, имущество той же ценности, так называемый
dolatinum, следовательно, русская княжна, кроме права самостоятельно
распоряжаться собственной судьбой располагала еще и состоянием, которое
ставило ее в ряд самых богатых в Европе женщин. Но император заботился еще
и о том (а может, прежде всего о том), чтобы породниться с русским князем
перед лицом мира, породниться открыто, по любовному согласию обеих сторон:
неважно, что придется еще подождать - император был терпеливым в
несчастьях, будет терпеливым и в ожидании счастья.
у него был собственный папа Климент, архиепископ Равеннский Виберт,
избранный на соборе, созванном в Брешии императором. Антипапа Климент
должен был помочь императору одолеть Гильдебрандова наследника в Риме папу
Виктора. И вот прекрасный случай для победы над Римом! Император
объединяется с далеким русским кесарем, а Климент, используя это
обстоятельство, прилагает все усилия для объединения церквей! Замысел
дерзкий, но грандиозный! Даже Григорию - Гильдебранду не удавалось
оторвать от Константинополя Русскую державу, а император это сделает, он
сведет два мира - западный и восточный, и тогда его могуществу не будет
предела.
журавли, а из Равенны уже отправился в Киев посланец Климента кардинал
Григорий из церкви святого Виталияса, наделенный двойными дипломатическими
полномочиями - матримониальными и конфессиональными. Должен был просить у
князя Всеволода руки его дочери для германского императора Генриха и вести
переговоры о соединении русской церкви с латинской. Всеволод ничего не
имел против брака Евпраксии: коль с легким сердцем выдал ее несколько лет
назад за никому не известного маркграфа, то почему бы стал противиться
получить в зятья самого императора германского. Что же касается второго
дела, то тут решающее слово принадлежало прежде всего митрополиту Иоанну,
а тот в ромейском своем упрямстве не токмо что не согласился на преступное
отступление от позиций грекоортодоксальной церкви в пользу
римско-католической, но и осудил выдачу князем дочери замуж <во ину
страну, идеже служать опресноки и скверноедению не отметаються>.
Митрополит поссорился с князем Всеволодом, тотчас же спровадил свое
посольство в Царьград с советом порвать вместе сношения с императором
Генрихом и его антипапой Климентом, которые хотели нанести ромейскому
императору удар в спину.
послов: не тайных незаметных - торжественных, пышно разодетых, с богатыми
дарами, с посланием императорским к великому князю киевскому, с проводами,
напутствиями и нетерпеливым ожиданием возвращения.
хотел показать, какое значение придает делу, как высоко ставит свою
невесту - ведь отрывает от себя вернейшего человека, с которым, кажется,
не разлучается в течение тридцати лет и не то что на несколько месяцев, а
даже на несколько дней. С Заубушем должны были ехать и русские дружинники.
Потому что знали дорогу, и еще - как убедительнейший знак добровольного
согласия княжны на брак и добрых намерений императора.
пораньше, побыть с ним наедине, прощалась при княжне, не сдерживая слез,
да и княжна тоже плакала - свой ведь человек, да и какой человек! Кирпа
поклонился Евпраксии, а Журину обнял и поцеловал, весьма удивив этим
княжну, хоть должна же была она вспомнить, что Журина тоже женщина, еще
молодая, пригожая, а годы летят как хищные стрелы, а жить хочется...
князю едешь, тот тебе и велит. Сюда приехал - ты оставила при себе. В Киев
вернусь - князь Всеволод скажет: оставайся, иди туда, бей того. Вот так и
живу. А это тебе, Евпраксия, мой подарок свадебный. Ларец вот, достался
мне от ромейского катепана в Тмутаракани. Сирийская вещь, старинная и
редкостная. Пусть будет тебе защитой от лихих людей; тут, гляжу, лихого
больше, чем доброго, тем более для красивой молодой женки, да еще такой
доброй и неиспорченной, как ты у нас. Вот тут тебе - для собственных
надобностей зеркальце из чистого золота, мази ромейские, притиранья, не
знаю еще что для красоты. А тут, открываешь потайное дно, лежат шесть
золотых бокалов. Не пей из них никогда! А ежели возникнет нужда одолеть
смертельного врага, налей ему в этот бокал... И вспомни Кирпу.
такой искренней просьбой не обращалась, тот переступал с ноги на ногу
почти застенчиво, бормотал, что оставляет духовную дщерь свою с богом, на
что Кирпа не без въедливости заметил, что бог его почему-то не всегда все
видит и как-то не торопится прийти на помощь ни детям, ни женщинам, ни
тем, кто попадает в беду.
деревьев клеем, - сказал воевода. - Постережись, Евпраксия, таких веток.
Ведь ты для нас всегда будешь маленькой красивой птичкой!
весенний дождик, лоснились конские крупы, играли лютни, трубили трубы.
Кирпа ехал рядом с Заубушем, который держался на коне так лихо, будто у
него обе ноги были целы. Провожали их сам император со свитой,
помолвленная с Генрихом Евпраксия, аббатиса Адельгейда; одни радовались,
другие плакали, третьи беззаботно кричали что-то вослед уезжавшим. Кирпа,
проезжая мимо Евпраксии, подмигнул ей, взглядом показал на Заубуша:
Посольство поедет через всю Саксонию, через Чешский лес, Польшу, Русь, и
всюду будут спрашивать, кто и куда едет, и всем будут отвечать, что везут
грамоты германского императора русскому князю, дабы тот выдал свою дочку
за Генриха.
Приготовление к высокому браку чем-то напоминает начало войны. Гуденье
флейт, грохот ворот, полыханье факелов, звон оружия, куда-то движутся
вооруженные всадники. Сказано Зевсом про жен:
сплыло. Впереди - радость, любовь, солнце. Звала Журину, читала ей вслух
ромейские книги о любви, спрятанные среди священных текстов, записанные на
скорую руку, с ошибками, как всегда бывает при тайном и торопливом
переписывании, но зато защищенные от чрезмерно суровых взглядов в начале и
Сертаков Виталий
Влодавец Леонид
Жюль Верн
Пехов Алексей
Емилина Ника
Посняков Андрей