церемониального марша, что его солдаты часто опасались, как бы маленький
человечек не затоптал самого себя.
уродливого маленького воина, бесстрашные янки продолжали свои смелые
вторжения, о которых я упоминал в предыдущей главе. Воспользовавшись
склонностью к глубокому и флегматическому покою, вскоре появившейся у
правительства Воутера Ван-Твиллера, они совершили отважный набег на
провинцию Новые Нидерланды и поселились на новых землях (то есть стали
скваттерами), находившихся в ведении форта Гуд-Хоп.
как полагается расторопному и доблестному офицеру. Он немедленно заявил
протест по поводу ничем не оправданного захвата и для большего устрашения
написал его на нижнеголландском наречии, а копию протеста вместе с длинным и
печальным сообщением о вражеских нападениях тотчас же отправил губернатору в
Новый Амстердам. Сделав это, он приказал своим людям всем без исключения не
унывать, запер ворота форта, выкурил три трубки, лег в постель и с
решительным и бесстрашным спокойствием ждал результата, что сильно
воодушевило его приверженцев и несомненно вселило большое смущение и страх в
сердца врагов.
обремененный годами, почестями и торжественными обедами, достиг того
возраста и такой силы ума, которые, по утверждению великого Гулливера, дают
человеку право быть принятым в число членов древнего ордена Струльдбругов
{4}. Он проводил время в том, что курил свою турецкую трубку, сидя в
окружении мудрецов, столь же просвещенных и почтя столь же почтенных, как и
он сам; по молчаливости, серьезности, прозорливости и благоразумному
отвращению к принятию какого-либо решения в делах их можно сравнить лишь с
некиими глубокомысленными членами ученых обществ, которых я знавал в наши
дни. Поэтому, прочтя протест доблестного Якобуса Ван-Кюрлета, его
превосходительство немедленно впал в одно из глубочайших сомнений, какие ему
когда-либо приходилось испытывать; его огромная голова постепенно опускалась
на грудь {*}, он закрыл глаза и приклонил свой слух в одну сторону, как бы
прислушиваясь с большим вниманием к спору, происходившему в его животе. Все,
кто знал Воутера, утверждали, что живот у него - это огромная зала суда или
зала совещании его мыслей и служит для его головы тем же, чем палата
представителей для сената. Время от времени он издавал нечленораздельные
звуки, очень похожие на храп. Впрочем, сущность этих сокровенных размышлений
осталась никому неведомой, так как он ни разу не обмолвился о них ни единым
словом ни мужчине, ни женщине, ни ребенку. Тем временем протест Ван-Кюрлета
спокойно лежал на столе и служил для разжигания трубок почтенным мудрецам,
собравшимся на совет. В облаках дыма, поднятых ими, доблестный Якобус, его
протест и его могучий форт Гуд-Хоп вскоре совершенно скрылись и были забыты,
как это случается с неотложными вопросами, которые оказываются погребенными
под грудой речей и резолюций на теперешних заседаниях конгресса.
глубокомысленные законодатели и мудрые совещательные органы становятся
помехой для народа и когда одна унция легковесного решения стоит фунта
мудрых сомнений и благоразумных споров. Так, по крайней мере, обстояло дело
в данном случае: в то время, как прославленный Воутер Ван-Твиллер изо дня в
день сражался со своими сомнениями и в этой борьбе его решимость все
ослабевала и ослабевала, враг проникал все дальше и дальше в его владения и
самым угрожающим образом появился по соседству с фортом Гуд-Хоп. Янки
основали там большой город Пайкуэг, впоследствии названный Уэтерсфилд,
который, если можно верить утверждениям почтенного историка Джона
Джосселина, джентльмена, "пользовался позорной славой из-за тамошних ведьм".
И жители этого Пайкуэга столь обнаглели, что развели свои луковые плантации,
которыми славился их город, под самым носом гарнизона форта Гуд-Хоп, так что
честные голландцы не могли смотреть в ту сторону без слез.
должным негодованием. Он буквально дрожал от чудовищного гнева и от разлития
доблести; по причине длины туловища, в котором кипели гнев и доблесть, они
проявляли себя самым бурным образом. Он немедленно принялся укреплять свои
редуты, наращивать в высоту брустверы, углублять ров и усиливать свою
позицию двойным рядом засек. Приняв эти героические меры предосторожности,
он с беспримерной смелостью отправил нового гонца с отчаянным сообщением об
опасном положении форта. Ни один современный герой, обессмертивший свое имя
во второй сабинской войне {6}, не обнаружил больше доблести в искусстве
сочинения посланий и не проявил себя с большей славой на бумаге, чем
героический Ван-Кюрлет.
жирный маленький человечек, так как он лучше всех должен был перенести
путешествие и меньше других подвергался риску расстаться со своей шкурой.
Чтобы обеспечить быстроту передвижения, его посадили на упряжную лошадь,
самую легкую на бегу во всем гарнизоне, отличавшуюся длиной ног, шириной
костей и тяжестью шага, к тому же такую высокую, что маленькому гонцу, чтобы
забраться ей на спину, приходилось лезть через круп, держась за хвост. Она
развила столь необычайную скорость, что гонец меньше чем за месяц добрался
до форта Амстердам, хотя расстояние до него было верных двести трубок, или
около 120 миль.
Новый Амстердам в недоумение, если бы его славные жители заботились о
чем-нибудь еще, кроме своих домашних дел. Храня на лице выражение страшной
спешки и деловитости и попыхивая короткой дорожной трубкой, посланец
Ван-Кюрлета проследовал длинной размеренной рысью по топким переулкам
столицы, уничтожая целые ряды пирожков из грязи, которые были сделаны
посреди дороги голландскими ребятишками и которыми всегда славились дети
этого города. Подъехав к губернаторскому дому, он с величайшей поспешностью
слез с коня, разбудил седоголового привратника, старого Скатса, который,
подобно своему прямому потомку и достойному наследнику, почтенному глашатаю
наших судов, клевал носом на своем посту, и, забарабанив изо всех сил в
дверь залы совещаний, испугал всех членов совета, дремавших над планом
создания городского рынка.
хрюканье или, вернее, глубокий храп; одновременно увидели, как из его рта
вырвался клуб дыма, и небольшое облако вознеслось над его трубкой. Совет,
разумеется, предположил, что он погрузился в глубокий сон на благо общества,
и в соответствии с обычаем, соблюдаемым в подобных случаях, все стали громко
призывать к молчанию, чтобы не нарушить тишины. Вдруг дверь распахнулась
настежь, и маленький гонец, до половины засунутый в пару гессенских сапог
{7}, в которые он влез по случаю своей поездки, вошел раскорякой в залу. В
простертой правой руке он держал зловещее донесение, а в левой крепко зажал
пояс своих широких штанов, лопнувший на беду от тех усилий, которые ему
пришлось сделать, чтобы спешиться. Он решительно доковылял до губернатора и
не столь вразумительно, сколь торопливо выполнил свое поручение. Но, к
счастью, его дурные известия пришли слишком поздно, чтобы нарушить покой
самого спокойного из правителей. Его почтенное превосходительство только что
затянулся и вздохнул в последний раз, так как его легкие и его трубка
одновременно исчерпали себя и его мирная душа, как сказал бы господин Гомер,
отлетела с последним клубом дыма, поднявшимся из его трубки. Короче говоря,
прославленный Воутер Ван-Твиллер, он же Вальтер Сомневающийся, который так
часто дремал в обществе своих современников, теперь опочил с праотцами, а
вместо него стал править Вильгельмус Кифт.
КОНЕЦ КНИГИ ТРЕТЬЕЙ
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
СОДЕРЖАЩАЯ ЛЕТОПИСЬ ПРАВЛЕНИЯ ВИЛЬЯМА УПРЯМОГО
ГЛАВА I
книготворцев и их верных оруженосцев, книготорговцев. Содержащая, кроме
того, описание разносторонних познаний Вильяма Упрямого и рассказ о том, как
человек может настолько заучиться, чтобы стать ни к чему непригодным.
читателей. Вот грозная крепость, доведенная до последней крайности,
доблестный комендант, которому угрожает неминуемая опасность, и легион
неумолимых врагов, стекающихся со всех сторон. Сентиментальный читатель
готовится проявить свои симпатии и оплакать страдания храбрецов.
Философический читатель - применить свои основные положения и хладнокровно
определить масштабы и установить соотносительность великих деяний, подобно
любителю древностей, измеряющему пирамиду двухфутовой линейкой. А простой
читатель, ищущий развлечения, льстит себя надеждой, преодолев однообразные
страницы, над которыми он дремал, насладиться убийствами, насилиями,
разрушениями, пожарами и всеми другими замечательными событиями, придающими
блеск победе и украшающими триумф завоевателя.
малейшая искра любопытства, он не может удержаться от того, чтобы не
перевернуть следующую страницу. И так как он теперь полностью в моих руках,
то почему бы мне не позволить себе небольшой отдых и не внести разнообразие
в скучный труд повествования, начав задуривать голову моему читателю кучей
здравых рассуждений о том, о сем и о всякой всячине, высказав некоторые из
моих заветных убеждений или поговорив немного о самом себе. Все это читателю
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Сапковский Анджей
Корнев Павел
Прозоров Александр
Афанасьев Роман