Аурора тоже возносит хвалу богу. "Ганапати Баппа морья"***, - пели они,
приплясывая, под резкие звуки дешевых труб и огромных рогов-раковин, под
оглушительную дробь, выбиваемую пришедшими в наркотический раж барабанщиками
с белыми выкаченными глазами и пачками бумажных денег в зубах от благодарных
верующих, и чем высокомернее легендарная женщина танцевала на недосягаемом
парапете, чем сильней в ее собственных глазах возносилась над тем, что
презирала, тем с большей жадностью толпа всасывала ее в себя и переваривала,
видя в ней не мятежницу, а храмовую танцовщицу - не гонительницу богов, а их
фанатичную поклонницу.
применение).
многочисленные газетные сообщения о ее постепенном врастании в торжества. К
тому времени праздник "Ганеша Чатуртхи" стал поводом для демонстраций силы
со стороны индуистско-фундаменталистски настроенных молодых громил в
головных повязках шафранного цвета, подстрекаемых крикливыми политиканами и
демагогами из так называемой "Оси Мумбаи****" - такими, как Раман Филдинг по
прозвищу Мандук (Лягушка).
теперь ты составная часть "программы облагораживания".
заключавшаяся, попросту говоря, в очистке городских улиц от неимущих; однако
броня Ауроры Зогойби была слишком крепка для моих примитивных ударов.
Думаешь, меня очернит твой черный язык? Сыскались, видите ли, какие-то
мумбисты-джумбисты тупоголовые! Я на кого, думаешь, иду войной? На самого
Шиву Натараджу***** и на его носатого пузатого пресвятого сына-кретина -
сколько лет уже я гоню их со сцены вон! А ты мотай на ус, черномазый. Может,
научишься когда-нибудь поднимать ветер, сеять бурю. Нагонять ураган.
дождь хлынул с небес.
безрассудно, с риском для жизни, не удостаивая взглядом оскаленные внизу
обросшие ракушками терпеливые черные каменные зубы. Когда она в первый раз
вышла из "Элефанты" во всем убранстве и начала крутить пируэты на краю
обрыва, сам Джавахарлал Неру просил ее образумиться. Это было вскоре после
антианглийской забастовки военных моряков в бомбейском порту и объявленного
в ее поддержку хартала - прекращения торговли по всему городу, акция была
остановлена по совместному призыву Ганди и Валлабхая Па-теля, и Аурора не
упустила случая съязвить на этот счет:
на попятный? УЖ я-то, будьте уверены, не потерплю компромиссов.
лишь если он от начала до конца прочитает наизусть "Моржа и Плотника"
Кэрролла, что он, ко всеобщему ликованию, сделал. Помогая ей спуститься с
опасного парапета, он сказал:
что вы думаете о стихотворении.
потому что устрицы еще очень юные. Здесь, можно сказать, идет речь о
пожирании детей.
моего рождения. - Не чужих, так своих.
четырех блюд: сколь часто и сколь плотно она ни наворачивала, пища не
иссякала.
свой сорок второй танец в день Ганапати, она упала. Тихие слюнявые волны
облизали ее тело, и черные каменные челюсти взялись за работу. В то время,
однако, хотя она оставалась мне матерью, я уже не был ей сыном.
x x x
ногой. Закрываю глаза, и вот он передо мной, отчетливо виден, этакий
немудрящий Петр у врат земного рая, ставший по совместительству моим личным
уцененным Вергилием, моим вожатым по аду - по великому адскому граду
Пандемониуму, по темному, недоброму, зазеркальному двойнику моего родного
златого града, по низинам, а не высотам Бомбея. Возлюбленный мой одноногий
страж! Мои родители, постоянно изощрявшиеся в языковых вывертах, звали его
Ламбаджан Чандивала. (Можно подумать, Айриш да Гама заразил их привычкой
всему на свете давать прозвища.) Эта двуязычная шутка в те дни была понятна
гораздо большему, чем сейчас, числу людей: ламба - долговязый; джан
(душенька) - звучит почти как Джон; чанди - серебро, silver; вала - суффикс
деятельности или обладания. Итак, долговязый Джон Сильвер, жутко бородатый и
косматый, но младенчески беззубый в прямом и переносном смысле, перетирающий
бетель кроваво-красными деснами. "Наш приватный пират", говорила о нем
Аурора, и само собой, вы верно догадались, на плече у него обычно сидел и
орал всякие гадости зеленый попугай Тота с подрезанными крыльями. Птицу
купила моя мать, во всем стремившаяся к совершенству, на меньшее она не
соглашалась.
делая правой рукой крутящее движение, словно поворачивала дверную ручку, и
добавляла, непринужденно и достаточно скандально, потому что вольными
шуточками о Махатме Ганди тогда просто так не бросались: - Все равно, что
Маленький человек без его набедренной повязки.
упрямая старая бомбейская птица. "Пиастры! Пиастры!" - выкрикивала мать, но
ученик хранил возмутительное молчание. И вот, когда прошли уже годы
бесплодного натаскиванья, Тота вдруг сдался и недовольно проскрипел: "Писе -
сафед - хати!" Эта достопамятная фраза, которая переводится примерно как
"пюре из белых слонов", стала излюбленным семейным ругательством. Я не видел
последнего танца Ауроры Зогойби, но многие из бывших на месте говорили
впоследствии, что во время ее рокового падения за ней шлейфом тянулось это
диковинное проклятие: "Пюр-р-ре-е-е.." - и глухой удар о камни. Волны
прибили к ее телу сплюснутую и разбитую фигуру танцующего Ганеши. Но,
конечно, она не это пюре имела в виду.
ибо он - как и столь многие из нас -был слегка сдвинут на слонах; когда
попугай заговорил, Ламба признал в сидящей у него на плече птице родственную
душу и впустил в свое сердце это временами пророчествующее, но чаще
безмолвное, как рыба, и, сказать по правде, злобное и дрянное создание.
пространней всего он рассуждал о реальном острове Элефанта. Для детей из
семьи Зогойби, которых слишком много чему учили, чтобы они могли грезить
наяву, Элефанта была пустяком, горбом посреди залива. До Независимости - то
есть до рождения Ины, Минни и Майны - люди плавали туда, нанимая лодки, и
гуляли по острову, рискуя напороться на змею или иную гадость; однако ко
времени моего появления на свет остров давно уже был освоен, и от "Ворот
Индии" туда регулярно отправлялись экскурсии на катерах. Три мои большие
сестры там откровенно скучали. Поэтому для меня, когда я ребенком в
послеполуденную жару сидел на корточках подле Ламбаджана, Элефанта была чем
угодно, только не островом грез; но для
он. - Думаешь, почему в Бомбее так любят бога Ганешу? Потому что, когда люди
еще не народились, там на тронах сидели слоны и рассуждали про всякую
философию, а прислуживал им кто? Обезьяны. Говорят, когда слоны все вымерли
и люди в первый раз приплыли на Элефанту, они увидели там каменных мамонтов
выше башни Кутб-Минар в Дели, и так перепугались, что все порушили. Да уж,
постарались люди тогда, чтобы о слонах памяти никакой не осталось, но
кое-кто, выходит, и не забыл. Там, на Элефанте, есть в холмах такое место,
где мертвые слоны схоронены. Что? Не верим? Качаем головкой? Гляди, Тота, он
нам с тобой не верит. Ладно, баба. Хмурим, значит, лобик? Ну так смотри!
сердце мое, как не мятый лист дешевой бумаги, который даже я, ребенок, никак
не мог принять за старинный пергамент. В общем, "карту".
прячется, баба. Что я видел, то видел! А кто, по-твоему, ногу мне откусил?
Кровищи-то было! А потом он отпустил меня великодушно, и кое-как я сполз с
холма и добрался до лодки. Чего только я у него не насмотрелся! Он сокровища
бережет, баба, там у него россыпи побогаче, чем у хайдарабадского низама.
нафантазировали, - поскольку, естественно, моя мать, которая любила во всем
ясность, растолковала ему его кличку - и с годами, казалось, постепенно
уверовал в свою мечту, в Элефанту для "Элефанты", погружаясь в нее все
глубже. Сам того не зная, он сроднился с семейной легендой да Гама и
Зогойби, в которой немалую роль играют спрятанные сокровища. Так пряная
сказка Малабарского побережья продолжилась на Малабар-хилле чем-то еще более
пряным и сказочным, и это, по всей видимости, было неизбежно, ибо какие бы
перченые дела ни творились в Кочине, наш великий космополис был и остается
точкой пересечения всех подобных побасенок, и самые жгучие байки, самые
смачно-бесстыдные истории, самые кричаще-мрачные грошовые (или, точнее,
пайсовые) триллеры разгуливают в чем мать родила по нашим улицам. В Бомбее
тебя сминает эта безумная толпа, тебя оглушают ее ревмя-реву-щие рога
изобилия, и - подобно фигурам Аурориных родичей в ее настенной росписи дома
на острове Кабрал - твоя собственная история должна тут протискиваться
сквозь тесноту и давку. Это-то и нужно было Ауроре Зогойби; рожденная отнюдь
не для тихой жизни, она наслаждалась шибающими в нос испарениями города,