Чтение 27–й страницы книги ~Роман с героиней~

с собой норвежскую подружку Марию с мужскими повадками, но добрыми карими
глазами. Поначалу Мария была в черных очках и производила неприятное
впечатление -- узкое треугольное лицо, узкие губы, железное рукопожатие
холодных пальцев, разведчица, да и только. Оказалось, велосипедистка,
спортсменка и работник библиотеки норвежского консульства. Я сказал
норвежской велосипедистке, что высоко ценю Гамсуна, в частности роман
"Голод", а недавно ходили с женой на пьесу Ибсена "Призраки". Оксана села
рядом со мной. Болтали о разном.

По дороге женщины заохали и попросили остановиться около красивого
монастыря, лежащего в низинке от дороги. Белая колоколенка церкви утопала в
зелени. Подъехали к воротам. Утреннее солнышко, тепло, гравийные дорожки,
золотистые сосны, стриженые кусты, тишина, никого не видно.

Оксана юркнула в церквушку. Зашел и я. Резной деревянный иконостас
шоколадного цвета. Прохладный полумрак. Оксана по-русски разговаривала со
священником. Я поставил свечи и подошел к ним. Разговорились.

Отец Виктор -- бывший русский моряк. По молодости влюбился в гречанку,
сбежал в Афинах с корабля. Свадьба не состоялась -- родители невесты были
против, ушел в монастырь, дослужился до настоятеля церкви. Оксана попросила
его продать ладан и елей, сказала, что живет в Чехии. Он послал хромоногого
служку за ладаном. Мы вышли на улицу. Лайла и Мария нетерпеливо
прохаживались у микроавтобуса с зачехленными фотоаппаратами -- православная
церковь не их конфессия. Спирос стоял рядом с водителем и зевал, не
прикрывая рта. Джордж топтался рядом. Ларс с нами не поехал -- он уже был в
Линдосе.

Батюшка был широкоплеч, румян, космат, бородат, и опрятная черная ряса
с серебряным крестом сидела на нем кителем. Он сказал, что плавал механиком
в Черноморском пароходстве. Я сказал, что заканчивал Ленинградский институт
водного транспорта. Батюшка посмотрел на меня с интересом:

-- Плавал?

-- Нет, судостроение-судоремонт.

-- А я пять лет на сухогрузе отходил, -- улыбнулся батюшка. -- Сначала
четвертый механик, король дерьма и пара, потом третьим...

Служка принес прозрачный пакетик с желтыми камушками ладана, и я
сказал:

-- Отец Виктор, подскажите, где добыть ветку грецкого ореха с плодами?
Меня Конецкий, наш питерский писатель, просил. Может, слышали?

-- Виктор Викторович? -- Батюшка сжал пальцами висящий на цепочке
крест.

Я кивнул. Он прикрыл глаза и помолчал, сдерживая волнение.

-- Етитская сила, прости меня, Господи!.. -- Он возвел глаза к небу. --
Мы же его книги до дыр зачитывали! А ты с ним знаком? -- Он тревожно
покосился на меня. -- Как он поживает?

Я сказал, что Конецкий поживает по-всякому -- годы и тяжелая служба
дают о себе знать, но держится бодрячком, у него выходят книги, недавно
справил семидесятилетие...

-- Люблю! -- Отец Виктор широко улыбнулся и по-простецки развел руки,
словно хотел обнять писателя-мариниста. -- Ой, люблю...

Я напомнил про орех, он что-то быстро сказал служке и тронул меня за
рукав: "Пошли!"

Оксана пошла с нами, потянулись и Лайла с Марией.

Пока мы пробирались в дальний конец монастырского сада, отец Виктор
объяснил, что грецкий орех уже уронил листву, плоды только в закромах и на
базаре, но он пошлет любимому писателю ветку мироносного дерева -- кипариса,
которую освятит в своем храме. Пусть, дескать, эта ветвь будет с Виктором
Викторовичем и в Новый год, и в Рождество, она придаст ему сил и здоровья.

Бывший моряк, а ныне настоятель монастыря остановился около зеленого
колючего деревца с шишечками и принялся выбирать ветку.

Торопливо приковылял служка, протянул кривой садовый нож с костяной
ручкой. Отец Виктор перекрестился, хыкнул, и раскидистая ветка, усыпанная
бугристыми шишечками, оказалась в его руке.

-- А еще одну можно? -- забормотал я. -- Нам бы в издательство, там
писатели собираются...

Служка принялся замазывать земляной пылью смолистый срез у ствола.

-- Во славу Божию! -- Отец Виктор обошел деревце и с хрустом снял ветку
поменьше. -- Писатели -- Божьи люди, как дети малые... Я и сам раньше в миру
стишки кропал... Довезешь?..

Я уверенно кивнул, и Оксана попросила еще одну ветку, чтобы поставить у
себя дома в Чехии. Она уже трогала веточку на соседнем дереве и любовно
разглядывала шишечки.

-- Женам нельзя, -- сказал отец Виктор. -- Это особое дерево.

-- Я верующая, в церковь хожу...

-- Не положено женам. Это мужское дерево.

Лайла с Марией прохаживались невдалеке и поглядывали в нашу сторону.
Лайла пожимала плечами, Мария смотрела на часы.

Потом отец Виктор бормотал молитву перед алтарем, брызгал святой водой
на ветви, махал кадилом, нетерпеливо сигналил автобус, и я думал о том, что
недовольство попутчиков скоро забудется, но сделается доброе дело, и
представлял, как обрадуются Виктор Викторович с Татьяной, когда я пройду по
заснеженному двору и внесу в их квартиру на шестом этаже смолистую пахучую
ветвь, и расскажу ее историю.

Отец Виктор расцеловал меня, перекрестил и сказал, что будет молиться
за Виктора Конецкого, просил передать ему низкий поклон и привет от бывшего
маримана. Я обещал. "Новых книг! Здоровья! Терпенья! Россия скоро
поднимется!"

Мы сели в автобус и поехали. Я помахал ему из открытого окна.

Он стоял у ограды монастыря и крестил удаляющийся автобус. Я высунулся
в окно. И когда мы стали уходить плавным поворотом за горушку, мне
показалось, он смахнул слезы. А может, только показалось. Крепкий мужик...

Оксана убрала пакетик с ладаном в сумочку и пообещала отсыпать мне
половину. Ладаном ее снабдили бесплатно.

Акрополь оказался закрыт -- понедельник. Огромный город, отгороженный
сетчатым забором, стоял на неприступной скале. Там было бы, что
посмотреть...Мы поднялись по стертым каменным ступеням на высоченную гору и
сфотографировались на фоне исторической бухты.

Вяло пошли обратно. На склоне холма козы щипали чахлую зимнюю травку.
Внизу, на берегу бухты, где апостол Павел высаживался с корабля, возились
смуглые пацаны возле перевернутой лодки. Побродили по узким улочкам
пустынного городка, и Спирос повез нас на обед в рыбный ресторанчик. Спирос
гордо сказал, что дает обед в честь писателей и в связи с моим отъездом. У
них так принято. Он натыкал в радиотелефоне номер и сообщил в ресторацию,
что мы подъезжаем. Потом сообщил нам, что именно сообщил.

Застекленная терраса ресторанчика, блики солнца на голубой глади моря.

Принесли закуски -- креветки, мидии, кальмары, щупальца осьминога,
нарезанные кружочками, воду, вино. Мы с Джорджем и Оксаной сели рядом, и я
предложил тост за духовное братство всех писателей, за всех нас,
поблагодарил администрацию Центра за уют и гостеприимство. Произнес еще
несколько тостов -- корявых, но, как мне показалось, душевных. Джордж
предложил выпить за дам. Шофер Манолис, как и я, пил воду, но встал вместе
со всеми.

Спирос сидел развалясь, ковырял в зубах, смотрел барином. После закусок
официант подкатил к столу огромную рыбу на блюде и замер, улыбаясь. Мы
захлопали в ладоши. Защелкали фотоаппараты. Официант мгновенно раскромсал ее
специальными ножами, и у каждого появилась тарелка белого парящего мяса. Я
отговаривался от выпивки отсутствием русской водки -- пью, дескать, только
ее, и непременно большими стаканами. В крайнем случае -- народный самогон.

Потом Спирос сходил на кухню, вернулся со счетом, небрежно швырнул его
на стол и принялся громко объяснять Джорджу, каких сумасшедших денег стоил
обед, который теперь оплатит писательский Центр. Он тыкал пальцем в счет и
называл цену замечательной рыбы за килограмм. "Вот жлоб, -- негромко сказала
Оксана. -- Как будто свои платит. Он, вообще, кто?" -- "Администратор,
бухгалтер..." -- "Жлоб! Если надо, я за себя заплачу", -- она полезла в
сумочку. "Не надо, сиди спокойно".

Спирос продолжал дотюкиваться до Джорджа:

-- На эти деньги в Румынии можно несколько месяцев жить, так, Джордж?

Джордж смущенно пожал плечами и, подумав, кивнул: "Да, пожалуй..."

Тут я не выдержал, влез в разговор и сказал, что в России золото стоит
дешевле, чем эта рыба.

Мария и Лайла стали припоминать, что, где и сколько им приходилось
платить за различные кушанья.

Спросили, сколько бы стоил подобный ланч на нашу компанию в России. Я
сказал, что в России, в подобной деревенской таверне, обошелся бы долларов в
100--150. При этом нам бы еще играли на балалайках или гитарах. Лайла
усомнилась, стала вспоминать, как они обедали в гранд-отеле "Европа" в
Петербурге и сколько они заплатили. Я попросил не путать лучший отель
Петербурга с прибрежным ресторанчиком в мертвый сезон.

Оксана извлекла из портмоне увесистую стопку долларов и прикинулась
дурочкой: "Простите, вам, очевидно, не хватает? -- Она обращалась к Спиросу.
-- Сколько? Я заплачу".

Я мысленно аплодировал ей.

Спирос отгородился от денег рукой: "О'кей, о'кей, я заплатил". Он для
убедительности помахал счетом.

"А о чем разговор?" -- спросила Оксана.

Вопрос остался без ответа.

Я полез сравнивать цены на молоко, сигареты, бензин и т.п. Это после
того, как Спирос высокомерно спросил Джорджа, сколько в среднем получают
люди в Румынии.

"Сто долларов", -- был ответ.

Я сказал, что у нас столько же. И привел цены на икру, хлеб и вино в
драхмах... Спирос, похоже, не поверил, что банка икры в России стоит как
пачка американских сигарет в Греции.