мальчишками, лечил Джеффри от всех болезней, что были у него в детстве, а
Шенни и тогда уже казался очень старым человеком.
пожилыми, то все равно Шенни меньше семидесяти пяти уж никак не выходило.
был умирающий чахоточный... и почему старый, очень уставший человек не может
допустить ошибки?
путь этой холодной и ветренной ночью, под луной, мечущейся в неуверенности
среди облаков.
малодушная, трусливая, которая предпочла бы потерять Мизери навсегда, чем
увидеть неизбежные результаты подобной ошибки, отрицала это. Но когда Шенни
вошел...
спасали Мизери из подземелья во дворце сумасшедшего французского виконта,
как они спасались бегством в фургоне с сеном и как великолепная обнаженная
ножка Мизери отвлекла охранника, выскользнув из сена и соблазнительно
пошевелив пальчиками. Джеффри копался в собственных воспоминаниях об этом
приключении, к тому времени он был полностью во власти горя и теперь ругал
себя за то, что позволил себе поддаться только потому, что там был Шенни.
собственными мыслями. Было ли это следствием усталости или чем-то другим...
каким-то подозрением...?
КэлторпХилл.
Ремидж все еще горел огонек.
сможешь отдохнуть.
небрежно, и ни слова не сказал Яну, хотя тот был в глубоком отчаянье и часто
начинал плакать. Нет - после своего визита, который был не длиннее обычного
в таких случаях, официального посещения, Шенни спокойно спросил: "Она
там..?"
Поцелуй ее за меня, Шенни, и скажи, что я... я скоро буду с ней.
приличествующих месту и случаю соболезнующих слов, проследовал в гостиную.
достаточно долго... хотя Джеффри тоже мог что-то не так запомнить. Но выйдя
оттуда, Шенни выглядел почти весело, и уж это Джеффри помнил совершенно
точно. Он был уверен, что лицо Шенни совсем не подходим к комнате, где
царили слезы и скорбь, где миссис Ремидж вешала на окна черные траурные
гардины.
ним в кухне. Он попросил его выписать лекарство для Яна, который выглядел
совершенно больным. Но Шенни был совершенно отвлечен.
вполне удовлетворен.
Джеффри.
по-видимому, на счет возраста, усталости и огорчения. В горе люди могут
вести себя самым непредсказуемым образом. Все его мысли вновь обратились к
Яну, и он решил, что раз уж нет снотворного, то нужно просто попробовать
влить виски в горло, пока бедняга сам не умер.
заплатить собственным здоровьем. Он понимал, что плата должна быть очень
высокой.
хотя в другое время она уже часа два как спала бы.
позже и позже. Спать спокойно она не могла, и потому предпочитала не
ложиться вовсе, чем беспокойно ворочаться в постели.
поток ударов в дверь ее домика заставил и ее вздрогнуть. При этом она
обожглась горячим молоком, которое переливала из кувшина в чашку. Тогда она
все время выглядела так, будто вот-вот закричит. Это чувство не было горем,
хотя она полностью была во власти печали, это чувство было странным
напряжением; она не помнила, чтобы раньше с ней случалось что-нибудь
подобное. Иногда ей казалось, что мысли, которые витают вокруг нее, за
пределами ее разума, зажатого в тисках несчастья, лучше не замечать.
двери. -
скорее откройте дверь!
двери она вспомнила, что на ней лишь ночная рубашка и ночной чепец. Никогда
она не слышала, чтобы у Джеффри был такой голос, и она поверить не могла в
это. Если во всей Англии и найдется человек с сердцем, чем у Его Милости, то
это будет Джеффри. Но сейчас у него был голос истеричной женщины.
мать родила! Откройте дверь! Ради Христа, откройте эту чертову дверь!
распахнула ее. Вид Джеффри ошеломил ее, и снова она почувствовала неясное,
смутное напряжение темных мыслей где-то в глубине ее мозга.
позвоночник деформировался от долгого лежания в мешке. Правую руку он
прижимал к левому боку. Волосы были спутаны, а темнокарие глаза ярко горели
на белом лице. Одежда его тоже заслуживала внимания - кое-кто, зная, как
обычно одевался Джеффри Элибергон, назвал бы его щеголем. Сейчас же на нем
был старый смокинг, пояс перекошен, воротник белой рубашки расстегнут, а
грубые саржевые панталоны куда больше подошли бы к странствующему садовнику,
чем самому богатому человеку ЛиттлДанторпа. В довершение всей картины, обут
он был в старые поношенные домашние туфли.
вокруг головы, короче говоря, в наряде мало подходящем для дворцового
приема, уставилась на него с возрастающим беспокойством. Он снова повредил
сломанные ребра, это было однозначно, но не боль заставила так гореть его
глаза. Это был ужас.
мой вопрос.
сжалась на груди.
которое владело ею с самой субботы. Где-то у нее уже мелькала эта жестокая
мысль, но она подавила ее, потому что не нужны были никакие объяснения.
Одного имени бедной мисс Шарлотты Эвелин-Хаит из Сторпингон-Фиркилл, деревни
к западу от ЛиттлДанторпа, было достаточно, чтобы она заплакала и закричала.
похоронили?! Мою родную Мизери живьем закопали?!
случилось такое, чего прежде не бывало и никогда больше не случится. Миссис
Ремидж упала в обморок.
ли таковая вообще у крепкой старушонки вроде миссис Ремидж, но под раковиной
он нашел тряпку, которая пахла нашатырем. Он не стал подносить ее к носу,
попросту шлепнул ее на милое старушечье личико. Возможность, которую
предполагал Колтер, хотя была очень слабой но, тем не менее, слишком
ужасной, чтобы обсуждать ее.
на него с ошеломленным непониманием. Затем села.
что вы хотели сказать, скажите, что это неправда...
в этом немедленно. Сейчас же, миссис Ремидж. Я не смогу копать сам, если
придется что-то копать.
крепко прижимались ко рту, что ногти побелели.
сами! - сказал он. - Если Бог добр к нему, то ему ничего не надо знать.
надежду, казавшуюся столь же чудовищной, что и его страх. Если Господь
действительно добр к нему, то он (Ян) узнает об этой ночи, только когда его
жена и единственная любовь будет возвращена ему, ее воскрешение будет таким
же чудом, что и воскрешение Лазаря.