кресла и протянул ему руку, которую этот поцеловал, став на одно колено.
Великому князю, тотчас после осквернения его руки нечистыми устами, поднесли
умывальник и блюдо, но он слегка кивнул боярину, исполнявшему эту
обязанность, давая ему знать, что она не нужна.
приезжал ко мне посол от краля римского, лицарь Николай Поплев {Прим. стр.
113}, еще не моложе ль этого!
нужно ли ему чего, и когда Антон успокоил его на счет свой, завел с ним
беседу о состоянии Италии, о папе, о политических отношениях тамошних
государств и мнении, какое в них имеют о Руси. Умные вопросы свои и нередко
умные возражения облекал он в грубые формы своего нрава, времени и
местности. Довольный ответами Эренштейна, он не раз повторял Аристотелю с
видимым удовольствием:
лечения Антоном.
лекарю.
Эренштейн.
приказал, чтобы все дворские люди поспешили в гридню.
страшного от такого внезапного распоряжения. Им велено стать в один ряд,
открыть рты и протянуть руки. И тут соблюден был порядок местничества,
который был недавно введен и строго поддерживался. При этом инспекторском
смотре надо было видеть страх, написанный на их длинных лицах. Не менее
перепугались бы они, если б им собирались делать операцию. Однако ж нельзя
было удержаться от смеха, смотря на коллекцию гримас, когда бедные пациенты
высунули языки и протянули руки. Один плачевно выпускал язык, как теленок,
которого готовят на заклание; у другого дрожал он, будто жало у змеи; третий
открывал рот, как тощая кляча, которая зевает. Сам врач невольно усмехнулся.
Когда ж несчастным объявили, что будут свидетельствовать состояние их
здоровья, многих, от мысли быть очарованными немецким кудесником, бросило в
лихорадку; с иными, послабее, едва не сделалась другая болезнь. Мысленно
прочли они все молитвы, которые только знали; некоторых, несмотря, что взор
Иоанна ударял в них своим грозным электричеством {Прим. стр. 114}, отчаяние
заставило произнести вслух: "Господи помилуй, отпусти раба твоего с миром".
Каждого освидетельствовал Антон, каждому, с помощью Аристотеля, сделал
вопросы, узаконенные наукой, и разрешил узы каждому, сказав, что он здоров и
не требует никакого лекарства. Соловей перестал петь, а они все еще слушали,
то есть лекарь перестал их свидетельствовать, а пациенты все еще высовывали
язык и грозились кулаком. Властитель должен был приказать, чтоб и тот и
другой вошли в обыкновенное свое положение. Сколько окроплений святою водой,
сколько заклинаний ожидало их дома! Страх долго держал этих многотерпцев в
когтях своих, но сильнее всех навел он тревогу на Бородатого и - кто бы
подумал? - на Мамона. И вот как Антон захотел пошутить над ними, а более над
последним, к которому чувствовал отвращение.
временем это излишество и этот недостаток могут причинить им важную болезнь.
запрыгала.
Мудрено ль, что он захочет испытать это ужасное средство над своими боярами!
большой осторожности и потому опасен. В последнюю свою болезнь папа
Иннокентий Восьмой {Прим. стр. 115} хотел прибегнуть к нему. Сделали сначала
опыт над тремя десятилетними мальчиками; но как опыт не совсем удался и дети
умерли, то и святой отец не соизволил подвергнуться ему. Остается
многожелчному быть как можно смирнее и уступчивей, а тому, у кого недостает
желчи, более приводить кровь свою в движение.
Почему и отдал Мамону приказ, чтобы все жители Москвы, в случае каких-либо
недугов, немедленно являлись к дворскому лекарю или посылали за ним,
показывали ему тотчас язык и подавали руку. Для ослушников прибавлена
оговорка.
ли его?
льстец был в самом деле болен; у него сел типун на языке. На него указал
Иван Васильевич лекарю, прибавив, что Фоминишна очень любит его.
великого князя; но, убежденный взором Аристотеля и мыслью, что женщине,
слабому, нежному созданию, дорог ее любимец, отвечал:
взыщи, невелика птичка, да не заставишь сделать, чего не захочет. Разве
послушается княгиню, которую очень любит.
благородством своего характера и хотевший начать роль друга человечества и
советника царя, которую мечты начертали ему в таком блистательном виде.
переведет сентенции неосторожного молодого человека, напротив, он исправно
передал ее властителю. Аристотель в этом случае знал великого князя, как
знало его потомство, упрекавшее сына его Василия Иоанновича в том, что он не
похож на своего отца, который "против себя встречу любил и жаловал
говоривших против него". Надо прибавить, он любил встречу против себя в
речах, а не в действиях.
Посмотри-ка, хоть попугай и посмышленее других птиц, да и тот в клетке,
знать, потому, что не совсем смышлен. Ведь вы ж, немцы, его заперли.
По-моему, хороша любовь и ласка там, где все дети одной семьи нераздельной,
устроенной, так разумны, что понимают волю отца, - он-де хочет от нас
смирения и порядка для нашего же добра. А что скажешь, голубчик, коли в
отлучку хозяина блудные детки разбрелись из дому отцовского, самовольно
каждый отгородил себе часть из общего наследия, мать и знать не хотят, да
еще буйствуют против той, которая их воспоила и воскормила. В доме у отца
пожар, - ни один нейдет заливать; разбойники пришли грабить его, - детки же
смеются. Кончилось тем, что плохой их не обижал. Пришел отец: чем же их
унял, соединил и привел в порядок? Лаской, что ль?.. мать это уж пытала...
послушание и они почувствовали свою вину, тогда не любовь ли умирит все
стороны?
правда ли, Аристотель? Ты лучше наших знаешь.
как наставник, что воспитанник его выпутался благополучно из трудностей
экзамена. Как бы в подтверждение своих слов, властитель схватил попугая за
голову, мастерски придержал ее, и птица покорилась магически грозному взору
его. Типун был счастливо снят врачом.
лекаря. Великий князь приказал ему с Аристотелем обождать в средней избе. Не
прошло получаса, как он вышел к ним в шубе и в шапке и дал знать посохом,
чтобы они следовали за ним.
два санника (так назывались лошади в зимней упряжи). Шлеи на лошадях были из
бархата, кольца и пупыты на шлеях и на уздах золоченые: все это выписанное
из Литвы. Лошадьми управлял возница, сидя на одной из них. Когда усадили
Ивана Васильевича в тапкан, который можно было познать за. великокняжеский
по двуглавому орлу, прибитому к передку, несколько боярских детей поехало
верхом вперед с возгласом: пади! пади! До шести боярских детей шло у боков,
оберегая ежеминутно экипаж от малейшего наклонения и поддерживая его на себе
при спусках очень опасных, потому что лошади запряжены были в одни гужи, без
дышла (заметьте, дышло у наших предков была вещь проклятая). Несколько бояр
ехало сзади верхами, между ними художник и лекарь. Ехали шагом. Лишь только
слышался громкий возглас: пади! - все, что шло по улице, в тот же миг
скидало шапки и падало наземь.
- перешел сюда со многими подобными от татар. Владычество их въелось сильною
ржавчиной в нравы здешние, и долго русским не стереть ее. Так побежденные
невольно принимают и характер своих победителей, несмотря на ненависть к
ним!
стоит на высшей степени образования, нежели он сам; горе ему, если он
попадет под власть татарина! Сила чего не делает!
иначе можно ввести в необразованные массы, как силою умной, непреклонной
воли. Для этой-то массы необходим человек-властитель, подобный тому, что
едет теперь перед нами. Советую и тебе, мой друг, действовать для блага
здешнего человечества не иначе, как через этот могучий проводник.
- Ты, собираясь на создание чудного храма божьей матери, обжигаешь кирпичи и
растворяешь известь. А я хоть не оделен, подобно тебе, дарами небесными, но,
приехав сюда из такой дали, чтобы положить несколько лепт в сокровищницу
наук, я лечу языки у попугаев и делаю шутовской смотр языкам придворных
рабов. Начало не обещает многого.
Херберт Фрэнк
Панов Вадим
Орлов Алекс
Жюль Верн
Конюшевский Владислав
Куликов Роман