отчаянных толстяков, не лишенной известной элегантности в осанке.
еще занимаясь приведением в порядок бумаг, - тот самый рекомендованный мне
молодой человек, Круль, если не ошибаюсь, G'est ca, который выразил
желание у нас работать?
приближаясь, что дало мне возможность - не в первый и не в последний раз -
наблюдать своеобразный феномен. После того как господин Штюрцли взглянул
на меня, на лице его появилось брезгливое выражение, бесспорно
относившееся к тогдашней моей юношеской красоте. Мужчины, которых волнуют
только женщины, - а господин Штюрцли со своей предприимчивой бородкой и
элегантной тучностью, несомненно, принадлежал к таковым, - ощущают своего
рода обиду, когда чувственно привлекательное предстает перед ними в
мужском обличье, и это, надо думать, объясняется тем, что границу между
чувственностью общего характера и чувственностью в более узком ее значении
провести очень нелегко, природа же такого человека всеми силами противится
воздействию этого второго значения и связанных с ним ассоциаций, отчего на
его лице и появляются подобные рефлекторные гримасы. Разумеется, здесь
речь идет о весьма поверхностном рефлексе, и человек справедливый,
испытавший на себе такое смещенье чувственных представлений, поставит это
в вину скорее себе, чем тому, кто явился невольной причиной его краткого
замешательства, и не будет с него за это взыскивать.
его рефлексу я тотчас же скромно потупился. Он отнесся ко мне благосклонно
и спросил:
Шиммельпристер мне не дядюшка, а крестный, что, пожалуй, еще больше.
Благодарю вас, насколько мне известно, крестный пребывает в полном
здравии. Как художник он пользуется большой известностью во всей Рейнской
области и даже за ее пределами.
время мы были большие приятели.
Шиммельпристеру за то, что он замолвил за меня словечко перед господином
главноуправляющим.
passons [ну, неважно (франц.)]. Он мне писал о вас, и я не хотел огорчить
его отказом, мы ведь с ним немало вместе проказничали. Но должен вам
сказать, друг мой, что дело обстоит не так-то просто. На какую должность
вас пристроить? Вы, насколько я понимаю, не имеете ни малейшего понятия о
работе в отеле и ничему еще не обучены...
- заверить господина главноуправляющего, что прирожденные способности
быстро возместят мне отсутствие специальной подготовки и приведут к
должному успеху.
Во-первых, всякий француз, а господин Штюрцли давно уже стал таковым,
обожает выражение "хорошенькая женщина", оно доставляет удовольствие и ему
самому, и всем окружающим. "Une jolie femme" [хорошенькая женщина
(франц.)] - самое ходовое словцо во Франции, на которое живо откликаются
все сердца. Приблизительно такой же эффект производит в Мюнхене упоминание
о пиве. Достаточно сказать "пиво", чтобы вызвать всеобщее оживление. Это
во-первых. Во-вторых, шутливо упомянув о хорошеньких женщинах и о моем
предполагаемом успехе у них, Штюрцли стремился побороть свое смятение, в
известном смысле отвязаться от меня и, так сказать, сдать меня на руки
прекрасному полу. Это я отлично понял. Но в-третьих, и, пожалуй, вразрез с
этим стремлением, он хотел заставить меня улыбнуться, что, конечно,
привело бы к повторному приступу брезгливости. Однако в своем неразумии он
именно этого и домогался. Я не мог отказать ему в улыбке, хотя знал, что
из этого выйдет, и поспешил сопроводить ее словами:
я сильно отстаю от вас, господин главноуправляющий.
Штюрцли пропустил его мимо ушей; он видел только мою улыбку, и лицо его
опять искривила гримаса неудовольствия. Но раз уж он свое получил, мне
оставалось только вновь целомудренно потупиться.
мере не подготовлены к предстоящей вам карьере. Вы свалились к нам в
Париж, как снег на голову. По-французски-то вы хоть говорите?
оборачивался в мою пользу. Здесь будет вполне уместно сказать несколько
слов о моей способности к языкам, способности почти невероятной и
таинственной. Мне не надо было изучать иностранные языки, ибо, космополит
по самой своей природе, я носил в себе возможности всех народов, и стоило
только чужеземной речи коснуться моего слуха, как я уже мог бойко
воспроизвести ее, причем всегда говорил с такой подчеркнуто национальной
манерой, что это граничило уже с комедиантством. Этот дар подражания,
который не только не заставлял усомниться в моих языковых познаниях, но,
напротив, придавал им величайшее правдоподобие, объяснялся тем, что я
вдохновенно, экстатически вживался в дух чужого языка, вернее даже будет
сказать, что этот дух вселялся в меня, а в состоянии транса, в свою
очередь подстрекавшем меня на еще более дерзкое пародирование, слова, к
моему собственному удивлению, один бог знает откуда слетались ко мне.
Впрочем, что касается французского языка, то здесь беглость моей речи была
несколько менее мистического происхождения.
затараторил я, - vous me demandez serieusement, si je parle francais?
Mille fois pardon, mais cela m'amuse! De fait, c'est plus ou moins ma
langue maternelle - ou plutot paternelle, parce que mon pauvre pere -
qu'il repose en paix! - nourrissait dans son tendre coeur un amour presque
passionne pour Paris et profitait de toute occasion pour s'arreter dans
cette ville magnifique dont les recoins les plus intimes lui etaient
familiers. Je vous assure: il connaissait des ruelles aussi perdues comme,
disons, la Rue de l'Echelle au Ciel, bref, il se sentait chez soi a Paris
comme nulle part au monde. La consequence? Voila la consequence. Ma propre
education fut de bonne part francaise, et l'idl de la conversation, je
l'ai toujours concue comme l'idee de la conversation francaise. Causer,
c'etait pour moi causer en francais et la langue franeaise - ah, monsieur,
cette langue de l'elegance, de la civilisation, de l'esprit, elle est la
langue de la conversation, la conversation elle-meme... Pendant toute mon
enfance heureuse j'ai cause avec une charmante demoiselle de Vevey - Vevey
en Suisse - qui prenait soin du petit gars de bonne famille, et c'est elle
qui m'a enseigne des vers francais, vers exquis que je me repete des que
j'en ai Ie temps et qui litteralement fondent sur ma langue - Hirondelles
de ma patrie, De mes amours ne me parlez-vous pas?
говорю ли я по-французски? Тысячу раз прошу извинения, но меня это
рассмешило. Ведь это, собственно, почти мой родной язык - язык моей
матери, вернее, отца, потому что мой бедный отец - царство ему небесное! -
питал в своем нежном сердце необыкновенную любовь, можно сказать страсть,
к Парижу и пользовался любым случаем, чтобы подольше пожить в этом дивном
городе, где ему были знакомы все закоулки. Уверяю вас, он знал даже такие
захолустные улочки, как, например, улицу Небесной Лестницы, и
по-настоящему дома чувствовал себя только в Париже. Что из этого следует?
То, что я получил, в основном, французское воспитание. Разговор я
воспринимал лишь как французский разговор. Болтать для меня значило
болтать по-французски, - ах, мсье, ведь этот язык сама элегантность, сама
цивилизация, остроумие, вот уж подлинно разговорный язык, да что там, это
язык, созданный для беседы... В продолжение всего моего счастливого
детства я болтал по-французски с очаровательной демуазель из Веве - из
швейцарского Веве, - которая пеклась о моих манерах и подобающем
воспитании. Это она научила меня французскому стихотворению, чудесному
стихотворению, которое я так часто твержу про себя, и оно буквально
сформировало мой язык: Ласточки моей родины, Не расскажете ли вы мне о
моей любви? (франц.)]
не слышал стихов! Не терплю поэзии, от нее у меня желудок сводит. У нас в
большом зале во время файф-о-клока иногда выступают французские поэты, те,
у кого есть что надеть. Дамам это нравится, но я стараюсь забиться
куда-нибудь подальше. Стихи меня в холодный пот вгоняют.
tente de maudir la poesie [Я в отчаянии, господин главноуправляющий, и на
все лады кляну поэзию (франц.)].
три, что говорю: на этот срок хватало того, что уловил мой слух в
Лангеншвальбахе и Франкфурте от тональности английской речи и тех крох
словарного запаса, которые я подобрал там и сям. Сейчас важно было из
ничего сделать нечто ослепительное, хотя бы на мгновение. Поэтому я
прожурчал одними кончиками губ, не осклабившись и не артикулируя ртом, как
невежды представляют себе речь детей Альбиона, а надменно задрав нос:
shouldn't I? I love to, Sir. It's a very nice and comfortable language,
very much so indeed. Sir, very. In my opinion, English is the language of
the future, Sir. I'll bet you what you like, Sir, that in fifty years from
now it will be at least the second language of every human being...
[Разумеется, сэр. Конечно же, говорю. Почему бы мне не говорить
по-английски? Я очень люблю этот язык. Право же, он прелестен. По-моему,
Василенко Иван
Буджолд Лоис
Афанасьев Роман
Панов Вадим
Шилова Юлия
Прозоров Александр