безуспешно разыскивая, никому из наших соседей не известный, большой,
страшный старик. Женщины пугали им своих детей: "Не будешь слушаться, завтра
страшному бабаю отдам!" Один глаз его, казалось, не мигая, смотрел из-под
лохматой черной брови, а там, где должен был быть второй, как раз
заканчивался толстый коричневый шрам, пролегавший через всю щеку. Он ходил,
заложив руки назад, не сгибаясь, в коротком полосатом халате, черной
тюбетейке, тонко повязанной темно-зеленой чалмой, с небольшим ножиком в
кожаных ножнах, заткнутым за голенище, ни с кем не здоровался и не отвечал
на приветствия, что было совершенно нетипично для "нормального" узбека. Он
никак не походил на других, местных стариков - благообразных аксакалов с
окладистыми, белыми шелковистыми бородами, с посохами из красной вишни,
зимой и летом одетых в длинные ватные халаты.
по ходу шествия и, остановившись в шагах десяти, на безопасном расстоянии,
кричали: "Бабай! - Буденный! Буденный!.." - и тыкали ручонками в сторону
гор. Мы не понимали смысла этих слов и жестов, но нам было жутко интересно,
что они выводили страшного старика из свирепого равновесия. Обычно он делал
два быстрых шага в сторону детей или резко наклонялся, показывая, что берет
камень, мы разбегались, дрожа от страха и восторга.
которые все население по неизвестной причине называло Буденновскими горами.
По одной из версий, здесь находился оружейный склад Красной Армии,
впоследствии взорванный басмачами. (По другому варианту, все было как
раз-таки наоборот.) Копали землю, находили катышки артиллерийского пороха,
делали пиропакеты и пугали взрывами учителей в смешанной, русско-узбекской,
школе. Иногда везло, и мы находили проржавевшие "маузеры" и "наганы",
винтовки без прикладов и сросшиеся с ножнами сабли. Днем мы играли со своими
находками, а ночью, как узналось много позже, родители выкидывали наши
арсеналы в глубокое место Сыр-дарьи или просто закапывали в огородах.
Поэтому, когда мы стали взрослыми, ничего из трофейного оружия у нас на
руках уже не было. Наверное, к счастью.
- с хорошим сердцем отсюда вышел. Чтобы мой новый дом был... не на беде. -
Он волновался, тщательно подбирал слова, прислушивался к ним, как будто
боясь сказать что-нибудь непоправимое. - У нас говорят, на чужой беде... как
по-русски?.. виноград посадишь - ягоды горькие будут.
на Ставрополье квартира, какой чернозем на даче. Взял у него щепоть насвая
и, как в хулиганском детстве, лихо закинул зеленый порошок под язык и борясь
с двойной горечью, выдавливающей слезы, бодро прошепелявил: "Приезжай,
Эркин!"
Помнишь?..
человека. Хоть Владивосток, хоть Краснодар, - все равно Россия. А у узбека
одна земля, маленькая. Другой родины нет... Здесь остаемся.
тянулась тонкая виноградная лоза с огромными изумрудными листьями, выщипнул
из глубокой трещины кусочек твердой глины, уголок кирпича-сырца, сорвал
резной лист, завернул в него саманный амулет и вложил все это в узкий
кармашек дорожной сумки.
окраины ветер перемен быстро выхолостил отсюда все русское, что долгие годы
укоренялось, казалось, навсегда на благодатной прибрежной земле.
законам, заставить нас, со- временников, собирать кем-то давно разбросанные
камни.
З А Г О Р Е Л А Я З В Е З Д А
панорамой на западную часть бухты и наблюдая за плотной чередой замерших у
бордюров набережной мужчин и женщин, взрослых и детей, с очарованно
устремленными к одному картинными взглядами, провожающих солнце, семья
решила несколько изменить привычный режим - сходить с утра в церковь,
расположенную, как вещали курортные гиды, в сердцевине старого горного
погоста. Вернее, так решила Гуля и сообщила об этом мужу и восьмилетней
дочери Наташе.
посоветовавшись, значит так надо и так тому и быть. В конце концов, церковь
и кладбище это тоже, говорят, достопримечательность курортного городишки, в
котором им выдалось этим летом провести часть отпуска. Да и от пляжа иногда
нужно отдохнуть. Перемена рода впечатлений, контраст... Вообще, Андрей
доверял своей обожаемой пассии и никогда не тяготился ее лидерством. Тем
более, что Гуля, его мудрая, любимая Гуль, его смуглая Шехерезада, он был
убежден, никогда этим не злоупотребляла.
"серьезные" места сходить на пляж, зарядиться утренним морем. Ну, а далее
все по плану Гули.
полотенце в пучину влажных волос, похожих в желтых утренних бликах
гостиничной спальни на сноп блестящих коричневых водорослей, только что
вынутых из огромного аквариума с древней водой, - валлиснерию, элодею,
риччию..., - которые, Андрей это прекрасно знал, потом, высохнув на
полуденном солнце, нежно, еле уловимо шуршат, соприкасаясь с упругим
пепси-телом..., которые, позже, рассыпаясь на белом и становясь податливыми,
близкими, пахнут терпко, горным миндалем... Которые... Гуля, Гуль,
Гулька!... Лоза виноградная, роза чайная, тюльпан дикий!...
смягченную лосьоном кожу подбородка обжигающий, хмелящий шепот, - я мокрая,
Наташка проснулась, пусти. Никакого пляжа с утра. Не понимаешь? Очнись!...
Мы идем в такое место... Мы с Наташей повяжем косынки...
после свадьбы, которую Андрей и Гуля, уроженцы Узбекистана, грустно отметили
в Сибири, куда, смятенно оглядываясь на горький шлейф непонимания, вязко
тянущийся за двумя влюбленными, вынуждены были уехать после окончания
Андреем института, - да, еще тогда, десять лет назад, Андрей сделал вывод,
который с течением времени уже не менялся, - кавказские приморские городки,
вытянутые каждый вдоль своего берега, если не считать собственно моря,
состоят из трех основных частей: начальная полоса - безмятежная, праздная
набережная, середина - суетная часть, с автодорогами, машинами, рынками, и
третья - все остальное, куда попадает далеко не всякий отдыхающий, - то, что
цепляется за коричневые скалы и тонет в буйной плотной зелени ближних
предгорий... Приезжий человек, если ему доведется пройти пешком от
городского пляжа до какой-нибудь достопримечательной сакли в горах,
непременно, одно за другим, испытает три разных состояния: безотчетной,
легкой удовлетворенности, прозаической озабоченности и одухотворяющего,
мудрого спокойствия.
изумруде кореженных, но, при ближайшем рассмотрении, высоких и крепких,
горных деревьев. Андрей, Гуля и Наташа медленно, слегка подгибая ноги, как
при подъеме по ступенькам пологой лестницы, ступали по асфальту неширокой
дороги, скудно покрытой ослабленными солнечными бликами, больше напоминавшей
некогда облагороженную, а ныне безлюдную, несправедливо заброшенную аллею
среди горного леса, скорбно обозначенную крестами, как метками, и обиженно
уползающую пятнистой лентой все выше в лесные заросли.
неожиданной, настолько быстро печальное рукотворно-природное безмолвие
завладело путниками.
рубашках и пожилая женщина благообразного вида копошились у крайней могилы.
Вокруг этого места дорога делала крутую петлю, резко поднимаясь вверх,
поэтому идущие имели возможность хорошо рассмотреть работающих. Стало
понятно, что мужчины меняли старый металлический памятник, представлявший из
себя пустотелую сварную конструкцию, на основательное каменное надгробье.
Женщина, по всей видимости, хозяйка могилки, с белым узелком в руках,
белоснежно чистым, как и платок, которым была аккуратно повязана ее седая
голова, стояла рядом. Мужчины кряхтели, ворочая ломами тяжелую плиту,
вполголоса ругались. Женщина виновато улыбалась, пыталась советовать,
безотчетно жестикулировала, повторяя их движения, слабо перебирая ногами ...
Роллинс Джеймс
Володихин Дмитрий
Суворов Виктор
Прозоров Александр
Земляной Андрей
Шилова Юлия