покосившись на сапоги, повтягивав ноздрями расплывшийся дегтярный дух,
протяжно выдула из себя негожее снадобье. Потом, сама источая парной запах
переваренной зелени и накопленного молока, пощелкивая, будто новой обувью,
начищенными травой, еще крепкими копытцами, не спеша, домовито побрела по
двору, принюхиваясь и приглядываясь ко всякой мелочи.
Вскоре мимоходом набрел Леха Махотин - в новой синей рубахе с косым
воротом, опоясанный узким кавказским ремешком, уснащенным, ровно выездная
сбруя, мелкими бляшками. Чуб у Лехи вороными кольцами, черные глаза маслено
щурятся - навеселе мужик. Леха размашисто, точно год не виделись, шлепнул по
Касьяновой ладони.
- Ну как, шлемоносец? Снарядился?
- Да подь ты... Уже приклеили.
- Ладно тебе! И шуткануть нельзя. Чего делаешь-то?
- Да вот...- Касьян кивнул на выложенную стенку дров.- Хоть на первое
время.
- Давай кончай, теперь уж не напасемся. Бери Наталью да айда ко мне,
посидим напоследок.
Касьян оглянулся на недоприбранную порубку.
- Дак лучше ты ко мне. С Катериной и приходи.
- Чем же лучше? У тебя, гляжу, тоже никого. А я сейчас за теткой
Апронькой да за Михеем сбегаю да и сядем. Михей своих двух еще теми днями
отправил, дак теперь все на задах стоит, мается один.
- Нет, Лексей, спасибо на добром. Сам гостей жду. Малого послал за
Никифором, с минуты на минуту должны.
- И Никифора бери, всем хватит.
- Нет, Леха, нет. Ты уж прости. Не тот день, чтоб из дому ходить. Сам
понимаешь. С тобой мы еще и завтра свидимся, и потом. Глядишь, не разлучат,
вместе будем. Последние часочки дома надо побыть. Может, зайдешь, выпьем
моей?
- Да чего уж... Всю по дворам не перепьешь. Ну, раз так - бывай! Пойду
к Зяблову заверну.
- Дак и он не пойдет. Не тот день, говорю...
- Вот черт, никого не докличешься. Э-эх, рраскувшин с прростоквашей...
Сверкая сатиновой спиной, Леха шагнул к дворовому окну, боднул головой
занавеску и шумливо гаркнул:
- Здорово, Натальюшка, душа любезная! Здравствуй, теть Фрось. Дайте на
вас в последний разок погляжу. Ну, Наталья, ну, молодец! Эка рясна!.. Я-то?
Спасибо, спасибо... А тебе благополучного третьего, богатыря-селяниновича...
Не-е, теть Фрось, ничего не бойся... Да уж постараемся, бабоньки,
постараемся... Придем, теть Фрось, куда мы денемся... Ну, прощевайте! Не
поминайте лихом, ежели что не так...
Кивнув еще раз Касьяну, Леха, возбужденный этим бeглым разговором,
вышел задней калиткой, и там, под вишенником, вырвалось у него растроганным
всплеском:
Ах, кабы на цветы да не морозы,
И зимой бы цветы расцветали-и...
Раза два Касьян выходил за ворота и, слушая, как уже начала то здесь,
то там пошумливать деревня, выглядывал в дальнем ее конце Сергунка. Но он,
пострел, объявился аж под самый вечер, когда солнце, обойдя Усвяты,
покатилось к своей летней обители где-то за ржаным полем. Перекрещенный
белыми лямками, волоча за собой пыльную, в листьях лозовую хворостину,
Сергунок заскочил во двор, один, без Никифора.
- Вот! - протянул он Касьяну сложенную бумажку.- Велели передать.
Касьян, недоумевая, развернул синий клочок от рафинадной пачки.
Неровными полупечатными буквами там было накорябано: "Родной брат Касьян
Тимофеич. Кланяется тебе твой родной брат Никифор Тимофеич и Катерина
Лексевна. А притить мы не можем, со всем нашим удовольствием, а нельзя.
Завтра я призываюсь, так что притить не могу, нету время. Сережка твой
говорил, тебя тоже берут. Тогда пойдем вместе. Только возьми своего табачку
и на меня. Твой табак добрый. Одно жалею, не увижу матушку нашу Хросинью
Илинишну. Пусть обо мне не убивается. А если пойдем шляхом мимо Усвят, то,
может, наведаюсь попрощаться. А так у нас все хорошо, все живы-здоровы.
Твой родной брат Никифор Тимофеич".
Касьян так и этак повертел сахарную бумажку. До сей минуты ему и не
мнилось, что Никифора тоже призовут. Он был на восемь годов старше Касьяна.
Правда, после него народились еще два мальчика, а уж потом сам Касьян
четверт. Но те умерли еще в младенчестве, и остались Касьян да Никифор, как
две вереи, между которыми зияли никем не подпертые эти восьмилетние
разверстые ворота. Никифор еще в первый год женитьбы отошел от двора,
обжился в Ситном на тестевой земле, как раз к тому времени умершего, да и
остался там за хозяина. И вот, оказывается, и его берут, старшого. Мать
теперь и вовсе разгорюется. Обвыкаясь с этой новостью, Касьян устраненно
смотрел на Сергунка, все еще стоявшего перед ним с холщовой сумкой и со
своим ивовым пропыленным скакуном. Мальчонка отмерил на нем в оба конца
верст двенадцать, даже немного осунулся лицом, но глаза его распахнуто
голубели от исполненного поручения.
- Дак чего там дядя Никифор? Готовится?
- Куда готовится? - не понял Сергунок.
- На войну. Куда ж еще?
- Не-е! - зазвенел голоском Сергунок.- У них там никакой войны нету.
- Как это нету.
- Дядя Никифор с мужиками на речку ходил. Должно, рыбу ловить.
- Так... А тетка чего?
- А теть Кать хлеб пекла с маком. А потом чего-то шила. Она и нам
колобок прислала.- Сергунок поддал сумку спиной.
- Ага... Ну ясно... А ты-то почему долго? Али забаловался? Мать вон
истекалась: нету и нету.
- Ну дак дядя Никифор на речке был! - обиделся Сергунок.- А когда
пришел, вот это написал и велел передать.
Касьян мазнул Сергунка по щеке ладонью.
- Молодец.
Старуха Ефросинья Ильинична, все эти дни горестно молчавшая, неслышная
в своем топтании по дому, уже обряженная в новый крапчато-белый платочек,
выслушала известие о старшем сыне как-то равнодушно, словно до нее не
доходили эти слова или вроде они сами собой разумелись.
- Ну-к што ш...- обронила она, помолчав.- Тади садитесь обедать.
И, ссутулясь, тенью побрела в катаных порках на кухню, оставив за собой
тягостную тишину.
Касьян, сам не ведая для чего, аккуратно свернул синюю бумажку по
прежним сгибам и, как налоговую квитанцию, бережно засунул за Николу,
который спокон веку хранил все ихние счета с посюсторонней жизнью.
Оказывается, вблизи Никола был напрочь лыс или, как Матюха Лобов, наголо
обстрижен. "А о н и - т о идут, идут..." - опять напомнил он одними глазами.
- Это твое, Кося,- почему-то шепотом сказала Натаха, указав на сундук,
где высилась горка, прикрытая белым.- Проверь, что не так...
Касьян машинально приподнял край, увидел стопку нижнего белья, ковригу
хлеба, кучку яиц, кружку, резную ложку и еще какие-то узелки и свертки.
- Табак там? - спросил он о самом главном.
- И табак, и спички - десять коробок. Хватит десятка? А это вот соль в
мешочке. Тут мыло. В этом чулке, запомни, тетрадка с карандашом. А в другом
чулке - нитки с иголками и пуговками. Курицу ешь сразу, не держи...
- А в сумке что?
- Сухари. Про всякий случай.
- Куда столько всего? Благо ли носить?
- Носить - не просить, Кося. Лишком и поделиться можно.
- Пап! - Сергунок дернул Касьяна за брюки.- Пап, а ножик не забыл?
- Какой ножик? - не сообразил Касьян.
- Складничек который.
- А-а...
Касьян сунулся в карман: нож был на месте. Он достал его, повертел в
руках и протянул Сергунку.
- Так уж и быть, это тебе.
- А ты? - не решился принимать Сергунок.- Как же на войне-то без
ножика?
- Бери, бери. Отца вспоминать будешь.
Сергунок, не веря себе, схватил складник и закраснелся по самые уши.
Оглянувшись на Митюньку, который зазевался, упустил этот момент, он юркнул в
кутник за полог.
- А бритву я пока не клала,- напомнила Натаха.- Ты сперва побрейся,
покуда соберем обедать. И на-ка надень вот это.
Она вложила в Касьяновы руки новую рубаху, которую купила еще к маю,-
черную с частым рядом белых пуговиц.
Касьян послушно достал из-за ходиков завернутую в тряпицу бритву,
нацедил кружку кипятка и, прихватив рубаху, рушник и кругляшок зеркальца,
уединился во дворе под навесом. Там он неспешно, старательно выбрился, чтобы
хватило дня на три, ополоснул из кружки лицо и надел рубаху, еще пахнущую
лавкой. И пока он собирался к столу, Натаха тоже успела переменить кофту,
умыть и причесать ребятишек. Оба они уже сидели рядышком на своих местах и,
разобрав ложки, смиренно и нетерпеливо поглядывали, как бабка носила из
кухни съестное. На середине стола в глиняной черепушке дразняще парила
сваренная целиком курица, потом появились свежие, едва только двинувшие в
рост огурцы-опупки, томленная на сковороде картошка, желто заправленная
яйцом миска с творогом, блюдо ситных пирогов, распираемых гороховой начинкой
с луком, и под конец бабушка подала лапшу: одну посудину поставила на двоих
Сергунку с Митюнькой, другую - отцу с матерью, а третью, маленькую,
поставила на угол себе. Не каждый день на стол, выставлялось сразу столько
всего хорошего. Война войной, не всякую минуту о ней помнилось, как о любой
игре, еда же была - вот она, и это обилие пищи невольно настраивало
Березин Федор
Черепнин Владимир
Каргалов Вадим
Посняков Андрей
Ильин Андрей
Майер Стефани